— Мне кажется, что человека, подписавшегося за Сабантуев надо искать и во взаимосвязи с пороховым заводом.
— Иначе говоря, надо взять его в вилку, — отозвалась Вера Брауде, молчаливо сидевшая подле Олькеницкого, — как берут артиллеристы при стрельбе, чтобы быстро и точно накрыть цель.
— Вот-вот, вроде этого, — подтвердил Олькеницкий. — Поиск должен вестись именно в таком ключе. Ведь кроме того, что мы не знаем кто такой Дардиев, мы еще не знаем точно, он ли подделал подпись Сабантуева и он ли лично располагал сведениями, которые сообщил нам.
— Вряд ли все это совмещается в одном лице, — выразила сомнение Брауде. — Всего скорее, помимо этого Дардиева, есть ещё одно лицо, а возможно, целая шайка. Не исключено, что и этот Дардиев входит в какую-то организацию.
— Ты полагаешь, что Сабантуева подставили под удар не из-за личных отношений? — спросил председатель губчека, вставая со стула.
— Да, я, пожалуй, больше склонна к этой версии. Я вот, пока здесь сидела, и пришла к этому выводу.
— Почему так решила?
— Видишь ли, если бы этот Дардиев Разиль — будем считать условно, что он все-таки написал в ЧК, — преследовал только личные счеты, то он бы указал его координаты, хотя бы место работы. Ведь этого Сабантуева мы могли и не найти. Автор этой записки конечно же допускал такую ситуацию, тем более в нынешнее бурное время. Он, этот автор, отлично понимал, что мы, возможно, и вовсе не будем, да в какой-то мере и не в состоянии, долго и скрупулезно искать этого Сабантуева. Не так ли?
— Логично, — энергично подтвердил Олькеницкий, — очень даже логично. Дальше…
— Так вот, подлинный автор этого письма преследовал явную цель: чтобы мы активно занялись анархистами. Иначе говоря, нанести им удар. Кто-то в этом очень заинтересован. И когда этот «кто-то» узнал о намерениях анархистов, не преминул этим воспользоваться. Потому что этот неизвестный хорошо понимал: нас на мякине не проведешь и нужна достоверная, безупречная информация…
— Да, пожалуй, ты права, — согласился с ней Олькеницкий. — Пожалуй. — Он немного помолчал и прибавил: — Конечно же версия о том, что писал нам честный человек, который хочет разоблачить врагов Советской власти, весьма сомнительна. Честный человек, по крайней мере, не будет подделывать чужой почерк. Значит, это продуманный ход. И тут, пожалуй, ты, Вера, права, что замешан не один человек. Можно, конечно, предположить, что за всем этим стоит целая организация. — Председатель губчека заложил руки за спину, подошел к напольным часам, поднял тяжелые бронзовые гири и вернулся к столу. — Давайте теперь порассуждаем: кто заинтересован, чтобы мы серьезно занялись анархистами? Кто в этом ищет выгоду для себя?
— Сразу тут и не ответишь, — проронила заместитель председатель губчека. — Надо основательно поразмышлять.
— Что ж, можно и сейчас подумать. Пусть даже не очень основательно. — Олькеницкий снова присел на стул и потрогал подбородок. — Нужно определить, хотя бы приблизительно, наши исходные позиции напротив самых важных фортов той самой крепости неизвестности, которую мы вздумали штурмовать. — Председатель губчека полистал блокнот с записями и сделал какие-то пометки. — Завтра хочу побеседовать с бывшим начальником контрразведки Казанского военного округа. В прошлом году при Временном правительстве контрразведка вела дело по подготовке диверсии на пороховом заводе. Конечно, на что-то особое рассчитывать трудно, но… В общем, посмотрим.
Зазвонил телефон. Поступило сообщение из милиции: Дардиев Разиль был привлечен в декабре семнадцатого года к уголовной ответственности за подделку документов. Бежал из-под стражи. Но это уголовное дело утеряно.
— Вот такие дела… — неопределенно произнес Олькеницкий, закончив разговор по телефону. Потом, пригладив волосы, сказал: — Кажется, я начал растекаться по древу. (Председатель губчека был самокритичен и не стеснялся признавать свои недочеты при подчиненных.) Мы, кажется, намеревались определить, хотя бы приблизительно, — что за люди, какая организация хочет, чтобы мы вплотную занимались анархистами. Так ведь?
— Да, — тихо отозвался Измайлов.
— Для этого случая, мне кажется, — продолжал Олькеницкий, — можно применить логический метод исключения. Если исходить из сведений, которыми мы располагаем на сегодняшний день, в городе сколачиваются две подпольные организации, ставящие задачу свергнуть Советскую власть, — это эсеровская и монархическая. Правда, есть еще один камень, который висит, пока что невесомо, на нашей шее, — это германская разведка, доставшаяся в наследство от прежних режимов. Если их суммировать, то получается чудо-юдо о трех страшных головах, которое, как в известной русской народной сказке, переполнено коварством, злостью и смертью.
— Мне кажется, третью голову чуда-юда — германскую разведку — можно сразу же отсечь, вернее не брать во внимание, — заметила Брауде.
— Поясни-ка эту мысль нам с Шамилем, — попросил Олькеницкий.
— Кайзеровская разведка испокон веков преследовала в России две цели: сбор военной, экономической и политической информации диверсии на военных заводах и на транспорте. Причем в военное время, то есть с началом первой мировой войны, акцент все больше стал смещаться в пользу диверсий. Полагаю, стратегия ее не изменилась ни на йоту и сейчас. Отсюда непреложно следует: германской разведке невыгодно «сигнализировать» о готовящихся диверсиях. Она в них сама нуждалась как в воздухе. Принцип: чем хуже — тем лучше — святой принцип для иностранной разведки. Это, так сказать военная сторона дела. Но есть еще вторая сторона — политическая. Эта третья голова чуда-юда очень заинтересована, чтобы было больше неуправляемых политических организаций, которые дестабилизировали бы положение в стране. Особенно анархистских. Ведь смута в стране — рай для вражеских агентов. Вот поэтому-то эта голова чуда-юда не будет дышать испепеляющим огнем на анархистскую организацию, а наоборот — при возможности будет нежно, тепло дышать, как на цветок, дабы он, не дай бог, не завял от холодных политических ветров.
— Справедливо, Вера. Все это так, — согласился с ней Олькеницкий. — Но теоретически можно предположить такую ситуацию: записку нам написал субъект, который имеет зуб как на германскую разведку, так и на анархистов. Может быть такое?
Все присутствовавшие молчали.
— Может, — вдруг ответил Измайлов. — Но это возможно, если речь идет о немецком агенте, который по каким-то причинам хочет отделаться от своих, либо наоборот, свои хотят его убрать, а он об этом узнал. Но может быть и несколько другая ситуация: автор письма в ЧК когда-то пострадал от кайзеровской разведки и от анархистов. И теперь, как говорится, исповедует другую веру, скажем, эсеровскую или монархическую. Во всяком случае, этот субъект, допустим Дардиев, подделал записку (а это косвенно подтверждает и милиция по наущению, приказу, а может, просто за хорошую мзду того человека, который и был связан с германской разведкой. Либо, по крайней мере, этот Дардиев сам был связан с иностранной разведкой, а теперь входит в одну из двух известных нам организаций.
Олькеницкий и Брауде переглянулись. И председатель губчека улыбнулся.
— А нашему молодому коллеге палец в рот не клади — откусит по плечо. Зубастый. А?
— Есть такой грешок, — сказала Вера Петровна, улыбнувшись. — Не случайно он вышел и на Сабантуева.
Измайлов покраснел. Он хотел сказать, что это вышло совершенно случайно. Но вместо этого, распираемый радостью, промямлил, что он только фактически повторил, а может, в какой-то степени увязал сказанное ими обоими. Но не более. И что он, Измайлов, сейчас не откладывая в долгий ящик, примется изучать архивы военной контрразведки за последние два-три года.
Архив казанской военной контрразведки, касающийся германской агентуры, был до смешного мал: всего одно дело толщиной с палец да две тощие, словно побывавшие под прессом, серые папки, покрытые ржавыми пятнами и пылью.
В одной из папок, датированной девятьсот пятнадцатым — девятьсот шестнадцатым годами, содержались заявления обывателей, мещан, служащих, а также сообщения от платных осведомителей о подозрительных действиях агентов, подколоты справки, составленные разными чинами контрразведки, которые свидетельствовали о принятых ими мерах.
Измайлов, сопоставляя эти заявления и составленные по ним справки, заметил, что некоторые офицеры контрразведки не очень-то старательно исполняли свои обязанности. В справках содержалось немало пробелов, уязвимых мест. Некоторые факты вообще оставались без внимания. «Ну, конечно, им же некогда работать, — подумал чекист. — Кто же тогда заполнит рестораны? Кто будет забавлять девиц? Это ж исстари их вторая специальность».
Вторая папка за семнадцатый год оказалась тоже тощей: в ней находилось с десяток страниц, среди которых было несколько сообщений от разных лиц. Но одна из бумаг заставила Измайлова вздрогнуть: в ней излагались сведения, факты, с которыми он невольно однажды столкнулся. Тогда развернулись такие события, связанные с этими фактами, которые едва не привели его на эшафот, к гибели. То было сообщение начальника Чистопольской школы прапорщиков полковника Кузнецова начальнику контрразведки Казанского военного округа о том, что его пытается завербовать германская разведка.
«Вот оно что! — Кровь прилила к его голове, и перед глазами запрыгали светлячки. — Вот откуда растут корни того преступления, которое пытались мне прилепить как собачье дерьмо. Полковник Кузнецов не захотел быть кайзеровским агентом, за что поплатился своей жизнью. И убийство его свалили на меня. Во всяком случае, это пытался сделать всеми неправдами следователь Алтынбай Серадов. Встретить бы его, гада, сейчас».
Измайлов повертел в руках почтовую бумажку, обрамленную голубыми орнаментами, с текстом, который он выучил почти что наизусть и отложил ее в сторону. К этой бумажке прилагалось лишь распоряжение начальника контрразведки Казанского военного округа полковника Кузьмина: «Расследование дела о попытке вербовки германской агентурой полковника А. П. Кузнецова и его гибели возложить на капитана Мулюкова Т. А.»