«…Мулюков… Мулюков, — повторял про себя Измайлов незнакомую фамилию контрразведчика, — вот кто вызволил меня из объятий смерти. А я и фамилии-то его не знал. Не до того было. Теперь запомню на всю жизнь как своего спасителя. Где он, интересно, сейчас?»
К желанию Измайлова увидеть бывшего капитана контрразведки Мулюкова из чувства глубокой благодарности прибавилось профессиональное желание, когда он начал листать набухшие от сырости листы дела о расследовании деятельности германской агентуры на пороховом заводе. Это дело поначалу вел (и весьма удачно) капитан Мулюков. Именно он высчитал и разоблачил кайзеровского диверсанта. А вот его коллега, которому передали это дело, действовал примитивно, с проколами, и немецкий связник, не говоря уж о резиденте, канули, словно в мутную воду.
Когда председатель губчека Олькеницкий вызвал на беседу бывшего начальника контрразведки полковника Кузьмина, к нему у Измайлова было немало вопросов. Но этот сивоусый тучный старик отвечал уклончиво, односложно. Часто путался. Но отчетливо было видно одно: недавнишний начальник военной контрразведки был в полном неведенье от обстановки, которая сложилась в Казанском военном округе за последние год-два. Бывший царский полковник не мог толком объяснить и причину передачи дела о немецком диверсанте от одного следователя другому, более слабому. Он лишь невнятно пробурчал под нос: «Мулюков был непочтительным офицером. Никакого уважения к мнению старших. Упрям. Ломится, как слон, прет к цели».
— Если быть почтительным к глупости да к неверным суждениям и выводам своих начальников, значит, повторять их ошибки, — заметил Олькеницкий.
«Молодец он, — подумал Измайлов, — сразу понял, что за фрукт сидит перед ним».
— Как вы сказали? — Старик приложил ладонь к уху.
— Я говорю, что иногда полезно быть непочтительным и упрямым, — пояснил председатель губчека, — особенно если речь идет о работе.
— Да-да, разумеется, — закивал головой посетитель, поднимаясь со стула.
— Минуточку, Александр Павлович, — остановил того хозяин кабинета, — подскажите, пожалуйста, где сейчас находится Мулюков? Он вообще-то в Казани?
— Да, милостивый государь, он, кажется, здесь. Капитан грезил наукой, преподавательской деятельностью. Не исключаю возможности, что он уже начал трудиться на этой наипристойнейшей ниве.
Когда бывший начальник контрразведки закрыл за собою дверь, чекисты позвонили в университет. Оказалось, Мулюков работает преподавателем на юридическом факультете с января месяца. Единственно полезное, что почерпнули чекисты из этой беседы с бывшим полковником Кузьминым, таким образом, оказались сведения о местонахождении Мулюкова.
Измайлову хотелось отправиться в университет немедля. Это понимал и Олькеницкий (Шамиль рассказал председателю губчека о всех своих злоключениях в Чистополе осенью семнадцатого года и о той роли, которую сыграл в его жизни капитан Мулюков).
— Сейчас, Шамиль, потерпи чуток, — улыбнулся Олькеницкий, — через пяток минут отпустим тебя. — И, уже обращаясь к Брауде: — И, как говорят в народе, давеча не стал подводить итоги нашего разговора втроем. Полагал, что беседа с таким тузом, как начальник военной контрразведки, что-нибудь нам даст. Но от него как от быка молока… А вот архив, с которым мы ознакомились, видимо, со временем даст свои плоды. Во всяком случае, потемки неизвестности исчезнут в какой-то мере. Но на это уйдет не один день. Так что давайте-ка подведем итоги коллективной мысли на сегодняшний день.
Председатель губчека подошел к окну и открыл фрамугу.
— Итак, — резюмировал Олькеницкий, — мы в прошлый раз все пришли, в сущности-то, к одному выводу: записку на газетном клочке сработали либо эсеры, либо монархисты. Так?.. Так. Но, учитывая, что савинковская организация более многочисленная и разветвленная, как это проясняется, — примат за ней. Разумеется, это не значит, что не нужно обращать внимания и на монархистов.
На этом они разошлись в тот день. Мулюков оказался в университете, но Измайлову пришлось подождать, пока закончились у того занятия. Лампочки еще не горели, и в коридоре первого этажа царил легкий полумрак. Шамиль с любопытством и благоговением разглядывал все вокруг. Ведь у него была давнишняя мечта — поступить в этот знаменитый университет.
«Кого только не видели эти стены, — с восхищением подумал Измайлов, осторожно дотрагиваясь до них, как до живых загадочных существ. — Неужели когда-нибудь эти стены будут взирать и на меня как на своего студента?» От этой мысли у него захватило дух. Погрузившись с головой в волшебное озеро сладостных грез, Шамиль не заметил, как окончились занятия и как прошел мимо него преподаватель Мулюков, которого он сумел потом настичь уже в вестибюле у выхода.
Рыжеволосый, небольшого роста, Мулюков резко повернул голову, блеснув солидной лысиной, когда Измайлов слегка дотронулся до его локтя.
— Талиб Акрамович, мне хотелось бы с вами поговорить, — тихо, смущаясь, произнес Шамиль, как первокурсник, который имеет «хвосты».
Мулюков замедлил шаг и, полагая, что перед ним студент, коротко бросил:
— Завтра приходите. Завтра. Я буду в это же время. — Но, сделав шаг, вдруг остановился. — Погодите, погодите. Кажется, я с вами встречался по прежней работе, по службе в контрразведке…
— Вы не ошиблись, Талиб Акрамович. Моя фамилия Измайлов. Вы тогда крепко выручили меня. Спасли от расстрела.
Мулюков довольно улыбнулся. Видно было: ему приятно слышать слова благодарности, что не забыли его. Пусть даже эта признательность исходит от юноши, от которого мало проку.
— Где вы сейчас? Чем занимаетесь? — участливо осведомился Мулюков у своего бывшего подследственного.
Измайлов не сразу ответил на его вопрос, обдумывая, как бы объяснить все поделикатнее, чтобы сохранить этот доброжелательный тон разговора.
— Видите ли, Талиб Акрамович, при революции действует принцип крайних полюсов. Как поется в гимне: кто был никем, тот станет всем.
— И наоборот, — ввернул Мулюков, продолжая улыбаться, — кто был всем, тот стал никем.
— Но по вас этого не скажешь, — перебил его Измайлов.
— Да что вы, ей-богу, — махнул рукой новоиспеченный преподаватель, — я был при канувших режимах самой маленькой шестеренкой в огромном военном механизме. Мелкий клерк от контрразведки, выбившийся из голодных низов. — Словно чувствуя, кто перед ним, и потому как бы оправдываясь, бывший офицер контрразведки заявил: — Мой отец до сих пор на здешнем мыловаренном заводе потеет простым рабочим.
— Понятно… — проронил Измайлов —…Я вот чего вас побеспокоил… Мне хотелось бы услышать ваше мнение, есть ли на пороховом заводе германская агентура? Это одно…
Измайлов, сосредоточившись на своих вопросах, не заметил, как его собеседник сразу же напрягся и на побелевшем его лице брови полезли вверх.
— …А другое…
— Послушайте, товарищ Измайлов, вы что, работаете в ЧК? — быстро сориентировался Мулюков.
— Извините, что не представился. — Шамиль показал ему мандат чекиста.
— Для столь серьезной беседы, кажется, это место не очень… — пожал плечами преподаватель, глянув на снующих вокруг студентов.
Они не спеша направились к Державинскому саду и присели там на свободную скамейку рядом с памятником поэту Державину. Ярко-зеленые маленькие молодые листики тополя густо покрывали ветки, свисавшие прямо к скамейке, и источали приятный запах. Солнце спряталось за куполом монастыря, и его лучи заливали светом лишь печные трубы да крыши двухэтажных домов, выстроившихся сплошной улицей. Ветер как будто совсем заснул, даже макушки самых высоких деревьев стояли не шелохнувшись. День был теплый, но от земли исходила сырая прохлада. Эту прохладу вовсе не замечали воробьиные стайки, которые, громко чирикая, живыми комками катались по земле, по почерневшей от влаги прошлогодней листве.
— Воробьиные свадьбы вроде бы уж должны были пройти в начале апреля, а ваши казанские воробьи и в конце месяца не могут нагуляться, угомониться, — проронил седовласый худощавый старик, медленно тащившийся под руку с моложавой, роскошно одетой женщиной.
Мулюков, отвечавший все это время на вопросы чекиста, замолчал, пока эта странная парочка не прошествовала мимо них.
— Так вот, еще раз подчеркиваю: за полгода, что прошло, как я покинул свою обанкротившуюся военную фирму, — изменилось многое. По крайней мере, от той военно-политической обстановки в Поволжье, как от сгоревшего пороха, ничего существенного не осталось. Полагаю, это нашло отражение и в деятельности германской разведки. По крайней мере, методы работы должны измениться, если, конечно, они не хотят провалов. Поскольку большинство населения относится к советскому государству как к своему родному дому и будет, как рачительный хозяин, держать двери на запоре и вовремя закрывать ставни, то ее врагам, чтобы попасть внутрь дома, придется изощряться, работать более тонко. В этих условиях сокращается и сфера подкупа должностных лиц, широко применявшаяся в России иностранными разведками при прежних режимах.
Мулюков сорвал тополиный листок, помял его пальцами и бросил образовавшийся зеленый комочек через плечо.
— Конечно, разведка — это самая динамичная контора из всех контор, существующих в мире. Не сумеешь мгновенно перестроиться в работе — тут же вылетишь в трубу крематория. Цена деятельности здесь самая высокая, какая только может существовать на земле, — жизнь или смерть. Она-то и заставляет иностранного агента мобилизовать все потенциальные возможности. Но и он не может прыгнуть выше своей головы. А старые привычки, как гири, тянут вниз, не дают высоко забираться в своих стремлениях, решениях. Старые привычки частенько толкают на роковые ошибки.
Измайлов терпеливо слушал несколько пространную речь бывшего контрразведчика, который на основе общей картины, чтобы было яснее молодому сотруднику ЧК, хотел выделить особые штрихи деятельности германской разведки.
— Мне кажется, точнее говоря, я уверен, что, когда я раскручивал дело о немецком диверсанте на