, нос прямой, с небольшой горбинкой. По характеру общительный, легко сходится с людьми, особенно с женщинами. Образованный. Обладает артистическими способностями. Очень хитер и осторожен.
— Именно об этих приметах говорил мне и Мулюков, — проронил Измайлов.
— Применительно к кому? К Двойнику?
— Совершенно верно, к этому агенту.
— Так… — полуутвердительно-полувопросительно произнесла она. — И что же нового это привносит?
— Если Двойник и Семен Семенович Перинов — одно и то же лицо, то поиск можно вести по нескольким направлениям.
— Например?
— Ну, например, с бывшей алафузовской компанией, которая куражилась в Чистополе прошлой осенью.
— Вы полагаете, они осели в Казани?
— Конечно, сам миллионер Алафузов, разумеется, бежал, но его компания в большинстве, пожалуй, осталась.
— Это, в общем-то, реально, — задумчиво проговорила Брауде, — кто-то здесь остался. Все забились по щелям или приняли благообразный вид, подобающий нашему времени. А потаскухи, надо полагать, надели чуть ли не черные косынки и выдают себя небось за бывших воспитанниц Казанского института благородных девиц.
Хозяйка кабинета помолчала, тихонько постукивая карандашом по столу, и поинтересовалась:
— А вы что, помните в лицо этих девиц?
Измайлов пожал плечами и сказал:
— Увижу — узнаю. А так, воспроизвести словесно не могу.
— Но ведь их придется искать неведомо где, Шамиль. А это, я вам скажу очень непростое дело.
— Второе направление поиска Двойника — это через бывшего поручика контрразведки Миргазиянова и его дружка Дардиева, — продолжил свою мысль Измайлов. — Возможно, что этот бывший поручик знает больше о нем, чем мы. Да с учетом таких перемен им ничто теперь не мешает снюхаться. Ведь, похоже, этот Двойник исчез из поля зрения своих шефов и лег на грунт, как подводная лодка, и выжидает. А может, уже и всплыл. Короче, прощупать этих субчиков не помешает. — Измайлов помолчал и добавил: — Ну и архивы могут кое-что подсказать…
Брауде кивнула головой и сказала:
— Что ж, действуйте. А там посмотрим.
ГЛАВА VIЭМИССАР МАХНО
Тот, чья мысль дорогой зла пошла,
Сам для себя готовит сети зла.
Митька Сабадырев со своими людьми решил добираться до Казани обходным путем, по Волге. Батька Махно одобрил этот маршрут и велел ехать до Царицына — ближайшего волжского города — по железной дороге.
— До Царицына тебя проводят мои хлопцы. В городе там не толпись, — напутствовал батька Сабадырева, — комиссары могут слопать вместе со всеми твоими людьми. Их там кишмя кишит. Понял? — И, не давая возможности Митьке раскрыть рот, продолжал: — На обычный пароход не садись. Попадешься. Патрули али агенты ЧК сымут с парохода. Везде, как мне докладывают, проверяют. Так что там, под Царицыном, садись со своими людьми на какое-нибудь суденышко. Пошарь по затонам: там всякие баржи, буксиры кочуют, вот и договорись с капитанишкой, чтобы до Казани подбросил. Золото-то любого уговорит. Ужо вечером получишь деньги: хлопцы должны вернуться с экспроприации. Но на многое не рассчитывай. Получишь довольствия на первые две недели. А там уж, как говорится, на подножный корм перейдешь. Сам добудешь. Золото-то там, можно сказать, под ногами валяется, ежели, конечно, котелок варит. Понял?
Сабадырев подобострастно признал батькину правоту и осторожно спросил его:
— Батя, давеча было сказано мне, что я должен произнести при встрече с Митрофаном Яриловым, если возникнет такая надобность, пароль.
— Ну и что? — недовольно набычился Махно. — Ну, сказал, а ты что, уже позабыл слова пароля?
— Нет-нет, батька, помню. — Сабадырев испуганно вытянулся. — Я хотел узнать: а он-то, Митрофан, какой ответ, какие слова должен сказать?
Махно поглядел на Митьку осоловелыми глазами и почесал волосатую грудь:
— А ты, я смотрю, парень не промах. Думаешь. Я ждал этого вопроса. — Батька тут же, без паузы, произнес: — Подай бумажку, я запишу тебе его ответ. Как запомнишь, сожги ее. Понял? Да смотри у меня, Митенька, по дороге не озоруй. Экспроприациями не занимайся. Влипнуть можешь. Сорвешь задание. Головушку оставишь на плахе.
Сабадырев последовал его указаниям. Прибыв без особых указаний к месту назначения и освободившись от батькиных ангелов-хранителей, Митька перво-наперво объявил неожиданную для своих людей новость: отныне и во веки веков Тося Скавронская — его законная жена.
Один из его подчиненных, Флегоний Парменов, по кличке Евнух, от удивления вытянул, как жираф, шею и замер. А другой — Илья Грязинюк аж присвистнул и покачал головой:
— Вот это да. А я сам, Тосечка, собирался сделать тебе предложение. Ну что ж, поздравляю вас обоих. — Грязинюк слащаво улыбнулся и пожал молодоженам руки. — Тосечка, ей-богу, не знал, что кроме всех твоих больших достоинств — у тебя еще и знаменитая фамилия. Уж не родственницей ли ты приходишься императрице Екатерине Первой. У нее ведь тоже такая же фамилия была до замужества за шведским солдатом, а потом и за Петром Первым. — И шутливо грозя пальцем: — Может, наш почтенный Митенька разузнал твою генеалогическую линию да и бросился под венец, дабы породниться с царицами-императрицами, а? — Тут же Грязинюк театрально замахал рукой: — Беру, беру свои слова обратно. Не туда загнул. Не туда. Ты, Тосечка, сама царица. Ты как Венера, богиня красоты…
— Ну ладно, Илья, будет тебе, — остановил его Сабадырев. — То, что ты своими дифирамбами кружишь голову моей жене, — полбеды. Закавыка в том, что ты отнимаешь пустыми разговорами драгоценное время. Нам как можно быстрее нужно определиться с судном.
После обеда Митьке удалось подрядить капитана буксира, который тащил на своей посудине вверх по Волге баржу с воблой из Астрахани. Тот оказался левым эсером и, поняв, с кем имеет дело, без лишних слов разместил Сабадырева и его компанию на барже, наперед получив с пассажиров жирный куш золотыми червонцами.
Маломощный буксир, нещадно чадя черным удушливым дымом и испуская время от времени из своего темного чрева клубы пара, тащил, казалось, из последних сил огромную деревянную баржу. Хотя вода не достигала ватерлинии баржи с добрую сажень и края ее бортов, словно крепостные стены, высились над гладью реки, судно тащилось очень медленно. Временами казалось, что баржа стоит на месте особенно когда ее обгоняли двухпалубные пассажирские пароходы. Но все эти пароходы облепляли, как мухи, невзрачно одетые пассажиры, которые ютились даже за оградительными сетками на крохотных пятачках верхней палубы.
Тоська, завидев очередной пароход, недовольно надула губы:
— Ну и калошу ты, Митенька, нашел. Она ж с неделю протащится до Казани. Что же мы тут будем делать все это время?
«А она меня, оказывается, совсем не любит, — мелькнула грустная мысль у Сабадырева. — Ведь когда есть чувства, то скуки и избытка времени не существует».
— Ах, Тосечка, если будет высочайшее дозволение начальства, то схвачу скуку за хвост, как надоедливую паршивую кошку, да швырну за борт, — приглушенным ласковым голосом заговорил Илья Грязинюк, чувствуя свое превосходство над главарем, поскольку ему было поручено неусыпно присматривать за ним и обо всем докладывать начальнику контрразведки Задову. — Веселить буду, Тосечка, день и ночь.
Грязинюк обнял молодую жену своего начальника за талию и, крепко прижав ее, поцеловал в шею, словно и не слыхал Митькиных слов, что они поженились с Тоськой.
Тоська не отстранилась от нахального ухажера, а лишь, как показалось Сабадыреву, лукаво, загадочно взглянула на того, причем без тени укоризны.
«Она посмотрела на него так, как смотрит на тех, с кем была в интимных отношениях, — заключил Митька. — Неужели и этот наглый хмырь успел побывать у нее?»
Пламя ревности тяжело ожгло сердце. «Я же объявил, кажется, понятно, что она моя жена. Значит, просто плюет на меня. Ну, Илюха, ладно, за такие коленца ты у меня не просто попляшешь, а горным архаром запрыгаешь и сломаешь себе не только ноги, но и шею».
Потом они уселись играть в карты, в очко, и азартно резались до поздних сумерек. Поначалу играли по-малому. И в проигрыше все время оставался Грязинюк. Он нервно покусывал рыжие усы, резко, досадливо бросал карты после очередного проигрыша. Это радовало Сабадырева. Но он не знал, что это были лишь актерские выходки Илюхи. Что тот просто медленно, но верно расставляет силки своим партнерам, особенно ему, Митьке. Он не знал и того, что его соглядатай, еще обучаясь в коммерческом училище, знался с одесскими аферистами и картежными шулерами и великолепно освоил их ремесло. У Илюхи всегда были две колоды карт: одна из них — крапленая, которую он пускал в ход в середине игры, когда ставки начинали захватывать дух, особенно у сторонних наблюдателей, зевак.
Сторонней наблюдательницей была при этой игре лишь Тоська, которая с восхищением взирала, как раз за разом Грязинюк срывал банк то у одного партнера, то у другого. Вскоре он опустошил карманы Евнуха, а затем добрался и до Митькиного кошелька. После каждого выигрыша Грязинюк, держа карты двумя пальцами, с каким-то небрежным изяществом бросал их и ехидно приговаривал: «Очечко Митенька», «Ваши не пляшут». А когда он метал банк, елейным голоском вещал после каждого кона: «Махонький переборчик у вас», «Родненький брательничек, тык-тычок у тебя». Под эти издевательские прибаутки, которые приводили Сабадырева в дикое бешенство, Грязинюк оставил своего шефа без единой копейки в кармане. Когда Сабадырев оказался полностью некредитоспособным, он потребовал продолжать игру.
Грязинюк, кривя губы, снисходительно улыбнулся:
— В темную не играю, мой дорогой начальник. Деньги на бочку. Если их нет — могу ссудить на месяцок. Так уж и быть. Ради такой жены, как Тосечка…
— При чем здесь она?! — резко оборвал того Сабадырев.
«Вот гад, хмырь болотный, повезло в карты, теперь хорохорится. Мало того что пытается диктовать условия, он еще ни в грош не ставит меня. Унижает перед Тосей». И заметив, как ласково глядела его жена на высокомерную, самодовольную физиономию Илюхи, Сабадыреву нестерпимо захотелось выхватить из-за пояса наган да шандарахнуть обидчику в харю. Но Грязинюк, то ли чувствуя, что творится на душе у проигравшегося начальника, то ли случайно, держал правую руку в кармане пиджака, где у него всегда лежал небольшой пистолет.