ь на успех очень трудно. И Сабадырев решил внимательно присмотреться к подпольным организациям разного политического толка, о которых ему говорил при встрече глава местных анархистов Тарасенко. А сейчас, как кроту, надобно рыть под госбанк, не высовываясь наружу, — твердо решил он.
Потом, выбравшись из бездонного колодца тяжелых раздумий, эмиссар Махно принялся костить на чем свет стоит и этот чужой ему город, и милиционеров, которые уже дважды гоняли его, как хищного зверя, забредшего в людное место, и свою блудливую любострастную жену, и подлеца Илюху, который умудряется так ловко, по-шулерски обходить его на поворотах жизни.
Сабадырев добрался до Цивильского Подворья без приключений. Но в тот вечер, как оказалось, его неприятности не кончились. Раскладывая в номере свои вещички, он вдруг обнаружил пропажу плана сокрытых сокровищ! Дрожь прошла по телу, точно электрический заряд. Митька пытался успокоиться, перетряхивая раз за разом все свои вещи в надежде найти столь драгоценную бумагу. Но она не находилась. И он от этого сильно вспотел, и струйки пота прозрачными змейками поползли к переносице, к челюсти, к шее. Голова загудела, словно по ней ударили тяжелым мокрым валенком.
Мысль лихорадочно работала. Неужели потерял этот план?! Нет. Не может быть! Он находился на дне вещмешка. Митька хорошо помнил: эту апанаевскую таинственную бумагу положил в книгу-путеводитель по Казани. Книга осталась, а плана нет. Значит, украли. Кто? Ясно: кто-то из троих — Грязинюк, Евнух или его жена. Никому он из них полностью не доверял. Украсть мог любой из них. Но всего скорее — Илюха. Недаром он давал за нее, не глядя, как говорится втемную, огромную сумму, пару тысяч рублей золотом. Ну конечно же это он, подлюка! Его работа. И в этом своем выводе Сабадырев был уверен. Другого он и допустить не мог. Иначе — все пойдет прахом. Потому что если план прикарманил Евнух — документ окажется у милиции. И тогда все радужные надежды разлетятся вдребезги, как свадебные хрустальные бокалы, брошенные на мраморный пол. Его утешало лишь одно: он до мельчайших подробностей помнил этот загадочный план и даже спросонья мог быстро его воспроизвести, хорошо нарисовать. А что, если…
Сабадырев заметался по комнате, как зверь в клетке, несмотря на то что обрубок пальца нестерпимо ныл, и эта боль, и потеря крови вот-вот должны были отнять у него последние силы. Но мысль о том, что драгоценную бумагу мог умыкнуть Евнух, взбудоражила, взвинтила его до предела. Ведь свои вещи, когда он отлучался из дому, оставлял под присмотром именно Евнуха. Митька доверял ему больше всех. И вот теперь нет важной бумаги. «Неужели он за мзду, за жирный куш выкрал ее и отдал Илюхе? — пытался предугадать Сабадырев. — А если выкрал и не успел передать?»
Митька начал успокаивать себя тем, что, если даже план попадет в руки милиции, — не все потеряно. Сейчас в стране, в Казани не та обстановка, чтобы заниматься разгадкой какой-то старой непонятной бумаги. Ведь надо еще, кроме всего, расшифровать ее, как таинственную клинопись. А это не всякому по зубам. С этими помыслами и тревогами в душе Митька и завалился спать.
Прошло два дня, как эмиссар Махно Сабадырев со своими людьми бежал от милиции. Все это время сотрудники угро вели их поиски. Но видимых путей к ним не было. Единственная нитка, которая могла привести к преступникам или хотя бы приблизить к ним, — поиск извозчика, который, как полагали, вез вечером Мусина и его сообщника с Ново-Горшечной улицы в неизвестном направлении. Наконец отыскали этого извозчика. По тем приметам, которые он назвал, можно было с уверенностью утверждать: именно уголовник Рафаил Мусин со своим дружком воспользовались услугой извозчика, который довез их до Евангелистовской улицы. Это подтверждала и разница во времени, — когда Мусин и его спутник доехали до Большой Поперечно-Горшечной и расстались с первым извозчиком дедом Ямалетдином и когда они уселись в пролетку второго извозчика — она составила всего около пятнадцати — двадцати минут.
Начальник управления милиции Казани Гофштадт распорядился установить круглосуточное дежурство на Евангелистовской улице и прилегающих к ней переулках. Но все мероприятия в этом направлении не дали никаких результатов. К исходу недельного поиска удалось лишь раздобыть фотографию Мусина: ее прислали из чистопольской тюрьмы, где тот отбывал свое последнее наказание. И вот теперь Гофштадт приказал размножить это изображение опасного преступника и разослать по всем милицейским подразделениям города. А когда начальник милиции сел было после обеда писать сообщение в губчека на поступивший оттуда запрос о Рафаиле Мусине, ему попалась на глаза газета «Знамя революции», которую доставили еще утром. На последней странице ее он увидел объявление:
«Ввиду того что номера Цивильское Подворье принадлежат духовному ведомству, Совет городского хозяйства решил конфисковать их в пользу города».
А ведь эти номера, кажется, располагаются неподалеку от Евангелистовской улицы, подумал Гофштадт и схватился за телефонную трубку.
Уже через пять минут в кабинете у него появился Мурашкинцев и виновато бубнил, что он и его люди не знали о существовании Цивильского Подворья — ведь оно не значилось на балансе горкомхоза. А вывески эта духовная гостиница не имела.
— Э-хе-хе… — покачал головой начальник милиции, — сдается мне, что эти субчики там, в этом поповском закутке, ошивались. А вы их прошляпили.
— Да не может быть! — изумился Мурашкинцев. — Там проживают духовные лица. У них, наверно, какой-то учет или порядок существует?
— Время-то сейчас какое! — Гофштадт торопливо закурил папиросу, но тут же ткнул ее в пепельницу. — Соображать надо, Мурашкинцев. Не то нам никогда эту мерзость не одолеть. Ты понимаешь это? — И, не давая возможности своему подчиненному ответить на этот вопрос, начальник милиции приказал: — Давай, орелик мой, бери своих людей и дуй туда немедленно. Хотя, думаю, что уже поздно, но чем шайтан не шутит?
Гофштадт хорошо понимал, что, если преступники и свили гнездо, решение Совета городского хозяйства и сегодняшнее газетное объявление конечно же спугнули их с насиженного места.
Старинное двухэтажное кирпичное здание встретило Мурашкинцева и его людей неприветливо. Коридоры его оказались безлюдны, а комнаты — пусты. Лишь в некоторых из них сиротливо стояли железные кровати. Тяжело ступая по облупившемуся деревянному полу, Мурашкинцев проследовал в апартаменты настоятеля духовного заведения. Тяжелая дубовая дверь легко отворилась, и милиционеры оказались в продолговатой комнате с единственным столом, на котором чинно восседал огромный черный кот с пушистым хвостом.
— Во! Это, я понимаю, сам хозяин сидит, — весело произнес молодой сотрудник угро. — А мы еще кого-то ищем. Он, чай, нас уважит, примет.
Открылась боковая дверь, и из смежной комнаты вытащился древний старичок и, шамкая беззубым ртом, осведомился о цели визита милиционеров. Хотя старец был и туговат на оба уха, но довольно хорошо еще соображал. Из его ответов следовало: все жильцы этой богоугодной обители во главе с отцом Варсонофием разбрелись, рассеялись на все четыре стороны сегодня спозаранку, прихватив с собой по нечаянности или духовной рассеянности кое-какое имущество. А отец Варсонофий вроде как подался бить челом самому митрополиту Казанскому и Свияжскому Иакову, чтоб тот не лишал его своей щедрой милости и пожаловал каким-нибудь местом в его свите али приходом. Владыка-то Иаков живет сейчас на архиерейских дачах, что находятся на пригорке у озера Кабан. Ох и дивное же это место. Если б спустился на землю бог, он обязательно не токмо поселился бы там, но и оформил бы постоянную прописку. И, как полагается, дозволил бы поставить нужный штамп в свой паспорт с соответствующим адресочком.
Как заметили сотрудники милиции, старичок был не лишен еще и юмора. Когда же ему показали фотографию уголовника Мусина, лицо его вмиг посерьезнело и, почмокав землистыми губами с рыжими пятнами, старик сказал:
— Этот раб божий жил здесь, на втором этаже, у лестницы. Там, в той келье, жил с ним еще один мужчина. Оба они не имели, как я понял, духовного сана.
— Почему же их сюда пустили? — с волнением спросил его Мурашкинцев. — И кто их поселил?
Но старик этого не знал, пояснив, что он здесь всего лишь ночной сторож. А поскольку все разбежались, он побоялся оставить гостиницу на произвол судьбы.
Сторож Цивильского Подворья показал, где проживал Мусин. В его келье-комнате нашли под кроватью брошенный иллюстрированный еженедельный церковный журнал «Воскресный день» за 1910 год № 40.
Мурашкинцев листал его и рассматривал с детским любопытством многочисленные черно-белые картинки. На первой странице журнала был изображен с фотографической точностью Казанский кремль. От шпиля башни Сююмбеки тянулись в разные стороны еле заметные линии. Мурашкинцев пригляделся повнимательнее к этим линиям и понял: они не были типографскими, их просто пририсовали карандашом. Одна линия тянулась к архиерейским дачам, другая — к среднему озеру Кабан, третья — к тому месту, где раньше находился Зилантовский монастырь, четвертая — к деревянному мосту через реку Казанку. А пятая линия с изображением стрелы тянулась в Москву, вернее, к издателю журнала; жирным шрифтом был напечатан его адрес: Москва, Мясницкая улица, квартира протоиерея Николаевской церкви.
Что означали эти линии-стрелы? И означают ли вообще что-либо? Ведь их мог начертать читатель от нечего делать. Всего скорее это так и было. Иначе бы этот журнал не бросили здесь. Мурашкинцев еще раз, но уже без всякого интереса полистал «Воскресный день» и швырнул его на кровать. Потом подошел к окну и рассеянно уставился на улицу. Мурашкинцев был страшно огорчен: будь он порасторопнее — мог бы взять этого бандюгу Мусина прямо здесь, в поповской гостинице.
Один из его подчиненных склонился над журналом и, решив между делом вспомнить уроки чтения в начальных классах медресе, прочел по слогам: