— Так, если врет этот Тряпкин, значит, он завязан узлом с этим Семеном Периновым. Иначе не объяснишь его поведение. Если он говорит правду — дал дезинформацию задержанный агент в Петрограде. Из двух сторон этой загадочной медали нам надо выбрать одну, на которой начертана истина. — Он кивнул Шамилю головой. — Ну, давай вместе будем их ощупывать. Какие подозрительные детали, нестыковки еще заметил ты в общении с ними, кроме того что бывший домработник назвал его жену не Люцией, а Флюрой.
Измайлов с напряжением на лице уставился в окно, словно силился увидеть в темени, что происходит на улице. Потом, казалось, он нехотя отвернулся от черного непроницаемого квадрата окна и негромко заговорил:
— Мне показалось… что Тряпкин разыграл сцену с соседом, который якобы подслушивал наш разговор. Дело в том, что перед тем как хозяин подбежал к своей двери и открыл ее, я почувствовал едва заметное колебание внутренней стены, которое бывает обычно, когда закрывают или открывают соседнюю дверь. И когда сосед проходил мимо двери, — правда, шагов мне не было слышно, зато Мишель, приложив ухо к двери, разумеется, слышал, — он и открыл дверь. В коридоре послышалось мерное шарканье ног. — Измайлов помолчал и тихо продолжил: — Но, может быть, в оценке этого эпизода говорит моя излишняя настороженность. Возможно, и так. Но вот приход Мулюкова ко мне — это уже настораживает всерьез.
— А ну-ка, прочти вслух ту телеграмму, в которой приводились приметы Двойника, — энергично проговорил Олькеницкий, надевая кожаную куртку.
— …Возраст: 32–35 лет, высокого роста, плотного телосложения, светловолосый, глаза большие, карие, лицо продолговатое, нос прямой с небольшой горбинкой.
— А теперь расскажи-ка мне о внешности Тряпкина в той последовательности, в какой приводятся приметы Двойника в телеграмме. Давай, Шамиль, с его возраста начни.
— Возраст — за тридцать, рост… высокий, довольно упитанный, светловоло…
Тут Измайлов осекся, и розовая краска залила щеки, лоб, шею. И почти шепотом выдохнул:
— Мать честная, приметы-то совпадают!
Председатель губчека вытащил маузер из ящика стола и сунул в карман. Он вызвал к себе своего ординарца Алексея и распорядился:
— Срочно машину, и собирайся сам.
Олькеницкий торопил шофера. О том, чтобы заехать к Мулюкову, и речи не могло быть: дорога была каждая минута. Они мчались по темным пустынным улицам, которые казались давно покинутыми жильцами.
— Как по кладбищу едем, — пробасил шофер. — Там тоже в это время ни души.
Где-то в Адмиралтейской слободе забухали выстрелы: резкие винтовочные и глухие — пистолетные. Вскоре стрельба сместилась ближе к Волге и резко усилилась.
— Может, заглянем на огонек, — тихо предложил в темноте чей-то молодой голос.
Шофер вопросительно поглядел на сидящего рядом Олькеницкого. Но тот не обронил ни звука, а только отрицательно покачал головой.
Стояла уже глухая полночь, когда чекисты оказались на Второй Мокрой. Дверь им открыл сосед Тряпкина по коммунальной квартире. Он растерянно глядел на людей из ЧК, которые стремительно вошли в коридор, и тут же, словно часовые, встали у дверей Михаила Тимофеевича.
— Дома он? — кивнул головой Шамиль в сторону комнаты Тряпкина.
— Не-ет… — дрожащим голосом выдавил из себя сосед, пугливо прижимаясь к стене.
— А где он? — Глаза Измайлова нервно расширились и замерли, как неживые, в сильном нервном напряжении. — Куда он делся?
В это время чекисты вошли в комнату врача, в которой царил полный ералаш, словно здесь был эпицентр стихийного бедствия.
— Что здесь произошло? — спокойно спросил у соседа председатель губчека Олькеницкий.
Пожилой мужчина с обвисшими морщинистыми щеками и бельмом на глазу поднес дрожащие руки к горлу, словно хотел снять ими удушливую спазму страха, и тихо прохрипел с каким-то клекотом:
— Увели его.
— Кто увел? — быстро спросил Олькеницкий. — Кто, спрашиваю, увел Тряпкина?
— Милиционеры. Их было двое. С наганами в руках. Между ими и Михаилом Тимофеичем драка вышла. Вернее, он сопротивлялся. Идти не хотел. А те силком его…
— Они были в форме?
— Да-да. В форме. И с наганами в руках. Один из них пригрозил застрелить, ежели, говорит, много буду языком брехать. Так и сказал. Истинный крест. — Мужчина перекрестился. — А Тимофеич-то, улучив момент, когда его выводили на улицу, шепнул мне: «Расскажи властям все как есть, как было».
— Когда эти милиционеры пришли, — подавленно спросил Измайлов, вытирая рукавом пот с лица.
— После вашего уходу — через час, а может, и полтора.
— Они предъявляли вам мандаты?
— У них в руках были наганы, — в который раз уже повторил одну и ту же фразу вусмерть перепугавшийся мужчина. — А это самые убедительные мандаты.
Последующий допрос соседей по коммунальной квартире почти ничего не дал. Единственная новость — арестованного увезли на пролетке, запряженной двумя лошадьми.
— Бери машину, Шамиль, и — до ближайшего телефона, — распорядился Олькеницкий. — Позвони в управление милиции и выясни: посылали ли они своих людей за Тряпкиным. Давай, только быстро!
Вскоре Измайлов вернулся. Милиция, как оказалось, не арестовывала Тряпкина.
— Опять возникла дилемма: или инсценировка, или дело рук бандитов, переодетых в милицейскую форму, которые решили поживиться за счет Тряпкина, — заключил председатель губчека. — Это мы скоро выясним. Ну, а теперь самое время поехать к бывшему капитану контрразведки Мулюкову и к Люции Каримовне в Борисково.
В закабанную деревушку Борисково поехали Несмелов и Копко, а к Мулюкову — Измайлов. Сам председатель губчека поспешил на Гоголя. Ему предстояло допросить активного члена савинковского «Союза» некую Никитину, жену бывшего министра Временного правительства. Вычислил ее сам Олькеницкий. Оказалось, Никитина прибыла в Казань из Москвы с широкими полномочиями — объединить все антисоветские силы. При аресте у Никитиной были изъяты инструкции об организации связей между подпольными организациями савинковцев, монархистов, кадетов, меньшевиков и даже анархистов.
Невидимые щупальца тайных вооруженных группировок уже начали протягиваться друг к другу, чтобы, объединившись в одно целое, спрутом задушить Советскую власть во всей Казанской губернии.
«Уму непостижимо, совершенно невообразимо, какие только военно-политические симбиозы, какие только эклектические соединения группировок с полярными идеологическими платформами не порождает борьба против существующей власти, борьба за власть, — подумал Измайлов, когда звук отъехавшей машины смолк в конце соседней улицы. — А если б эта объединенная нечистая сила победила, то потом, раздираемая внутренними противоречиями, неминуемо раскололась бы, как гнилушка на части. А там, глядишь, и начали бы пожирать друг друга, как белые муравьи в банке».
У Мулюкова он оказался уже под утро, когда солнце поднялось над горизонтом выше печных труб самых высоких домов города. Щурясь спросонья от ярких солнечных лучей, проникающих в комнату через два больших окна, хозяин квартиры быстро рассказал, что привело его в ЧК. От заведующего кафедрой медицинского факультета университета, где раньше работал Тряпкин, Мулюков узнал, что Мишель (так его звали на кафедре) порой выказывал элементарное невежество, которое несвойственно даже студентам. Он был сведущ только по некоторым вопросам терапии. Создавалось впечатление, говорил профессор Рамазанов, что Тряпкин, будучи способным человеком, взял несколько книг по медицине, прочел их и начал карьеру эскулапа. По словам того же профессора, Тряпкин сгодился бы на исследовательской работе, разумеется, по узкой тематике. Но для преподавательской деятельности его знаний было явно недостаточно. И когда он собрался уходить, его никто не стал уговаривать остаться на факультете.
— Я выяснил и другое, — продолжил Мулюков, — Мишель пришел в Казанский университет в марте семнадцатого года, то есть на революционной волне, когда реакционная процаристская профессура была вынуждена покинуть его стены. Очевидно, Тряпкин полагал, что его явные пробелы в медицине не будут замечены. Ведь время-то какое! Разве тут до науки. Да, видимо, рассчитывал и поднатаскаться за короткое время. Но немножко не рассчитал, что медицинская наука, как, к примеру, математика, самая консервативная из всех социальных сфер человеческого общества и меньше всего подвержена политике. Зато он правильно сориентировался в другом…
Мулюков встал, подвигал плечами и покрутил головой. «Последнее время начало затекать правое плечо, — пояснил он. — То ли много занимаюсь и пишу, то ли отложение солей».
Он снова сел на скрипучий старый стул и продолжил разговор:
— Заметьте, германский агент был раскрыт на пороховом заводе в марте семнадцатого года. Его связник бесследно исчез в это же время. В марте, как уже говорил, в университете появляется Тряпкин с характером ягненочка, которого, казалось, мог принести в жертву своих личных интересов любой преподаватель кафедры. Он угождал всем и вся, и за это ему прощали огрехи в работе, пробелы в познании науки. И ушел он с факультета не потому, что его выгоняли. Видимо, так ему было нужно. В госпитале, во-первых, можно почерпнуть у военных нужные сведения. А во-вторых, там никто не заметит его низкую врачебную квалификацию. Красноармейцы народ терпеливый и рады тому, что хоть как-то лечат. Но это, как говорится, я свернул с большака на узкую тропинку обоснования мотивов поступков Тряпкина.
Мулюков помассировал плечо и быстро заговорил:
— Если вернуться на главную дорогу поиска, замощенную фактами, то мы придем по ней к непреложной истине: врач военного госпиталя Михаил Тряпкин и служащий кожевенного завода Михаил Кукшуев — одно и то же лицо.
— А как же Семен Перинов? — невольно вырвалось у Измайлова. — Разве он…
Мулюков прожестикулировал: дескать, все по порядку.
— Заметьте, фигура Перинова Семена Семеновича всплывала только при совершении конкретных агентурных акций: в Чистополе — при попытке завербовать полковника Кузнецова и его убийстве; в Казани — как связник, осуществляющий контакт с диверсантом с порохового завода, и так далее. Короче, это имя использовалось как маскарадная маска, по мере необходимости. А когда в ней не было необходимости, агент ее не использовал. Ведь даже разоблаченный диверсант с завода знал его именно под этим именем. Когда же проверили, оказалось, что нет никакого агента по имени Пе