— Распишись, хозяюшка, — бодро бросил он. — Ты что ж, голубушка, одна? Как же ты не боишься пускать в дом незнакомого мужчину, а? — Почтальон бесцеремонно осмотрел прихожую, заглянул в комнату, покачивая головой и бормоча под нос:
— О, аллах, какая здесь чистота. Сразу видно, по корану живете. — И тут же громко: — Дети-то, похоже, есть. Где они? — И снова продолжил бормотанье, словно произносил заклинание: — О, аллах, как же все здесь блестит. Сразу видно, набожная. И дети небось такие же. — И уже навязчиво: — Детишки-то где? Где они? Когда придут? — И совсем тихо: — О, аллах, как же ты мудро решил, признав грязь, нечистоплотность великим грехом.
Почтальон, услышав от хозяйки, что дочь скоро вернется, поставил свою видавшую виды сумку прямо на белоснежную скатерть и сказал деловито-развязно:
— Мамашка, к ней у меня есть серьезный разговор насчет…
Он не договорил: в сенях глухо хлопнул выстрел. Это Асрар почти в упор выстрелил в вооруженного бандита, пытавшегося незаметно проскользнуть в дом. Тот рухнул в проеме дверей, через которые теперь с улицы стало видно, что делается внутри помещения. И как только боец хотел было из сеней вбежать в прихожую, с улицы начали стрелять в открытую дверь, не давая ему даже высунуться. Асрар оказался в западне: ни в дом, ни из сеней он не мог выбраться. Стреляя в бандита, боец рассчитывал, что он в любом случае успеет проскользнуть в прихожую и обезвредить «почтальона». Но случайность помешала ему.
Тем временем с улицы начали стрелять наугад, в надежде «достать» бойца через доски сеней, которые легко пробивались пулями. Пули щепили доски на метровой высоте, и Асрар принял правильное решение: лег на пол. Но теперь ему приходилось смотреть в две стороны: в любой момент в дверях сеней или прихожей могли появиться бандиты. И так, лежа, он изредка отвечал на выстрелы. Но когда в револьвере остался один патрон, решился на крайний шаг: Асрар рванулся что есть силы в прихожую, но с улицы прогремело несколько выстрелов, и одна из пуль угодила ему в спину. Уже падая в прихожей, он успел вогнать последнюю пулю в живот «почтальону». Бандит, выронив пистолет, схватился обеими руками за живот, завопил страшным голосом. Он еще нашел в себе силы дойти до выхода из сеней, но, запнувшись о труп соучастника, упал и покатился вниз по лестнице.
Серадов, пытавшийся прорваться в дом, бросился за угол. Он решил: боец жив и следующая пуля достанется ему, Серадову. Тут он увидел чекистов и бросился от них бежать. Легко раненный в ногу его помощник припустил как заяц, забыв о боли.
Так осталась в живых мать Сании Сайфутдиновой. Правда, после этого волосы у Нафисы-апы совсем побелели, словно их покрыли серебристым инеем.
Уже в полночь Измайлов поехал с бойцами к Панкрату Птухину на Московскую улицу. Птухина застали дома, но он уже сидел на чемодане, собирался скрыться. Пояснил, что хочет перебраться с семьей в Царицын.
На допросе он показал: с Серадовым познакомился через Дардиева. Дардиев скроил ему надежные документы, за что потребовал устроить одного хорошего человечка, как он выразился, на недурственное местечко. Птухину позарез нужны были чистые документы, потому как он только что вернулся из божьего уголка — Нарымского края, где отбывал каторгу за разбой. Через Дорофея и Ахнафа бывшему каторжанину удалось пристроить Серадова на ипподром. Панкрат Птухин умолчал, что Дардиев справил ему и партийный билет с дореволюционным стажем. И вот, представляясь большевиком, пострадавшим в борьбе с царизмом, он сумел устроиться в гостиницу «Сибирский тракт» главою этого заведения.
— Где сейчас Дардиев? — спросил арестованного Измайлов.
— А кто его знает, он, как туман, невесть с какой стороны появляется и вскоре неизвестно куда исчезает. Разиль Дардиев везде в почете, его как хорошего адвоката, обожают в блатном мире. Да и не только там. Слыхал, что к нему идут ходоки со всей губернии. Всем надобно при новых властях-то быть чистенькими и честными, с хорошими документиками. А то, не ровен час, гегемон к стенке поставит.
— Скажите, Птухин, а какой навар получил этот самый Разиль от трудоустройства Серадова? Ему-то что перепало от этого?
— Бес его знает, — Панкрат почесал за ухом. — Сдается мне, что ему отвалили пригоршню золотых монет, а может, две. Он с меня запросил за документы пятьсот рублей золотом. Или, говорит, устрой на работу моего кореша, то есть Серадова. — Птухин шмыгнул длинным, искривленным, как коромысло, носом и добавил: — Слыхал я, что Дардиев капиталец сколачивает да в Турцию хочет махнуть. Здесь, говорит, чекушка вот-вот шерсть с него будет почем зря драть. А заодно и усы, говорит, могут оторвать вместе с губой.
— За шерсть и усы сильно беспокоится этот Дардиев? — проговорил чекист, уходя в воспоминания.
— Ага, беспокоится. Да и чекушки, извиняйте, ЧК шибко боится.
«Значит, в истории с подделкой подметного письма в ЧК якобы написанного Сабантуевым, Дардиев замешан определенно. Видимо, сработал по чьему-то заказу. Но этот заказчик конечно же не уголовник. А хитрая и опасная контра. Возможно, что именно этот заказчик и подсказал Дардиеву, при подделке почерка Сабантуева, использовать характерное слово — чекушка. Очень похоже, что так и было. Но как же найти этого подлеца Дардиева?» И в который раз Измайлов пожалел, что не сумел тогда, на Островского, задержать этого фальшивца.
— Кто вас, Птухин, познакомил с Дардиевым? Он что, дружок ваш?
— Да какой дружок, господин… извиняйте, гражданин следователь, ежели деньги дерет за любой чих! — возмутился тот. — Это меня в свое время Дыра с ним познакомил.
— Это кто, Мусин, что ли? — Измайлов подался вперед.
— Он самый, — нисколько не удивившись тому, что чекист знает о нем, ответил подследственный. — Мы с ним, с Рафаилом Мусиным, в шестнадцатом году в дом городского головы пошли в гости с наганами в руках и попросили домочадцев немного подсобить нашим детям. Ну, а у тех не было такого благородного настроя. Пришлось городского голову почесать по загривку и, сняв с него с золотые часы да еще кое-что, смыться. Но мне не повезло — взяли. А Дыра ускользнул. Бежал в Чистополь.
— А где сейчас Мусин? — Лицо Измайлова напряглось.
Птухин усмехнулся:
— Такие, как он, почтовых адресочков не имеют. А вообще-то он в последнее время с анархистами якшался. Их теория уж больно ему понравилась: законов — никаких, властей не существует, работать не обязательно. Зато экспроприируй досыта, любого козла остриги, а хочешь — шкуру сними вместе с рогами. Вот благодать-то.
Измайлову поначалу допрашиваемый показался словоохотливым. Но потом понял: за этим словоизвержением мало что кроется. И вот он слушал подследственного и размышлял: словоохотливость — черта характера Птухина или это тактика, принцип собеседования, который рекомендовал своему сыну английский мыслитель и писатель Честерфилд еще в восемнадцатом веке? Смысл этого совета сводился к тому, что, если хотите, чтобы вам доверяли люди, с которыми приходится общаться, надо быть откровенным в мелочах о себе, а главное — умело скрывать.
Птухин, словно угадав мысли чекиста, замолчал, а потом заметил:
— Ничего нам так дорого не обходится и ничто так дешево не ценится людьми, как правда, особенно когда о ней говоришь во всех случаях жизни.
— Это что, ваш вывод? — несколько удивился Шамиль.
— Мой. Ей-богу. На ум всю жизнь это приходит. Конечно же не без причины. Вижу — сомневаетесь в правдивости моих показаний. Но это напрасно. Я действительно не знаю, где обитают Дардиев и Мусин. Это прожженные граждане, клейма негде на них ставить. Ну, а сам я не имею моды запираться. Я как при игре в жмурки — не увернулся, схватили — сразу же говорю: кто я и тому подобное. Как говорится, хвосты быкам не накручиваю и не подвиваю. Бесполезное занятие.
— Ну, предположим. А как и где вы встречались с Дардиевым?
— С Дардиевым… — будто не расслышав, переспросил Птухин.
— Да-да. С ним.
— В «Сибирском тракте».
— А еще где? — осведомился Измайлов. — Ведь до работы в гостинице вы тоже встречались, по крайней мере, два раза.
— Было такое. Было. Один раз в ресторане парохода «Жар-птица». Организовал встречу Мусин. А второй — в номерах Щетинкина, на Большой Проломной. Последний же раз Дардиев заявился прямо ко мне домой. Это было, кажись, месяцочка два назад. У меня сложилось мнение, что Дардиев шибко обожает неожиданные встречи, и все в разных местах.
Измайлов еще долго допрашивал его, но тот ничего полезного не сказал. Лишь под занавес допроса, когда чекист, ни на что не рассчитывая, спросил того о бывшем осведомителе казанской жандармерии Самчёнове Феофане по кличке Бык, Птухин сказал, что знает о таком. Сей гражданин долгое время работал в ресторане «Сибирский тракт», а потом, когда ресторан закрылся, перешел хозяйственником к нему в гостиницу.
Сердце у Шамиля часто забилось: неужели повезет и удастся через Быка выйти на ротмистра Казимакова?!
Допрос арестованного Измайлов закончил в четвертом часу ночи. Ему удалось в эту ночь вздремнуть лишь пару часов. С утра намеревался допросить Самчёнова. Но его вызвал к себе председатель губчека Олькеницкий.
Пока Измайлов прошедшую неделю занимался всеми этими делами, его товарищи нанесли серьезный удар по контрреволюционному подполью Казанской губернии: был арестован почти весь штаб подпольной офицерской организации во главе с генералом Поповым. И всю эту неделю Олькеницкий вел допросы нескольких десятков офицеров, ставивших целью свержение Советской власти. Потом генерала Попова и его ближайших подручных отправили в Москву, на Лубянку, где их допрашивал сам Дзержинский.
Когда Измайлов перешагнул порог кабинета Олькеницкого, хозяин кабинета стоял у окна и задумчиво смотрел на рваные клочья тумана, которые напоминали редкие белесые облака, цепляющиеся иногда за вершины высоких холмов. Шамиль наблюдал такую картину, когда однажды ездил к тетушке в Альметьевск. Оказавшись на высоченном холме, он впервые в жизни наблюдал, как низкие облака, плывшие со стороны селения, клубились у его ног. «Такой туман рождают ранние холода, что окунаются в августовскую воду речек и озер», — подумал юноша.