— Что, Шамиль, тоже любишь смотреть на туман и вспоминать приятное былое? — поинтересовался Олькеницкий у своего молодого сотрудника, столь быстро погрузившегося в мысли о прошлом.
Измайлов встрепенулся и удивился: «Ничего себе, только вошел в кабинет столь большого человека по вызову и уже через несколько секунд чуть не задремал от приятных воспоминаний». — И ему стало неловко перед этим всепонимающим добрым человеком. — Лишь бы не подумал, что я не очень-то дружен с субординацией или, хуже того, — склонен к панибратству.
— Бессонные ночи и крайнее переутомление, — Гирш Олькеницкий сделал паузу, будто ему не хватило воздуха в легких, — иногда ввергают человека в апатичное состояние, навевая обрывки случайных мыслей, в том числе и воспоминаний.
Шамиль вздохнул с облегчением: начальник быстро понял его состояние и точно это выразил. Теперь и самому Измайлову стало ясно, почему это он вдруг отрешился от реальности в столь неподходящем месте.
Потом Шамиль быстро доложил председателю губчека о недельных событиях, в которых ему пришлось участвовать.
Олькеницкий пояснил ему, что он в общих чертах в курсе дела: его коротко информировала Брауде.
Когда Измайлов закончил говорить, председатель губчека вытащил из сейфа пожелтевший от времени лист пергамента и подал его своему сотруднику.
— Это нам передал начальник милиции Гофштадт. Весьма любопытная бумага, которую надо будет со временем расшифровать. Подумайте на досуге, как над занятной головоломкой, — Олькеницкий бегло просмотрел листок бумаги и протянул его Измайлову. — Рапорт работников милиции, участвовавших в задержании бандэлементов. У одного из них и обнаружили загадочную карту-план, начерченную на пергаменте. Но что любопытно: именно с этой шайкой общается Мусин Рафаил, о котором ты здесь только что упоминал. Видишь, в каких сложных паутинных связях фигурирует этот Мусин. То он якшается с уголовниками, то оказывается, что он дружен с Дардиевым, которого мы ищем в большей мере в связи с германской агентурой, то он, как бурлак, тянет лямку анархиста. Трудно вообще-то понять какие у него принципы и что он в конечном счете преследует. Да и фигура Дардиева тоже требует пристального внимания. Теперь можно и не сомневаться: в анонимке в наш адрес почерк Сабантуева конечно же подделал Дардиев.
— Но зачем это он, интересно, сделал? — осведомился Измайлов. — Ведь тем самым он начал опасные для себя игры.
— Это не игра, Шамиль. Это его профессия, его работа. И написал он по заказу, под чью-то диктовку. Определенно. Но заказчик, судя по всему, опытный интриган. Прицелился сразу в двух зайцев. Правда, нажать на спусковой крючок предоставляет нам. — Олькеницкий привычным жестом поправил пенсне на переносице. — Довольно загадочный субъект — тот, кто диктовал анонимку. Я бы сказал, необычный. Судя по анонимке, старается нанести удар и по анархистам, и по германской агентуре. Это-то у меня и не выходит из головы. Раньше, до путча белочехов и образования Комуча, такую цель мог преследовать человек, которому насолили те и другие, или же, с известной натяжкой, ярый, ослепленный монархист, жаждущий, во-первых, чтобы бывшая царская казна осталась в целости и сохранности, дабы потом прибрать ее к рукам и, во-вторых, отомстить кайзеровской агентуре за то, что она подкапывала под фундамент империи и тем самым способствовала в какой-то степени краху императорской власти. Но это все из области предположений.
Олькеницкий встал и повернулся к географической карте, что висела на стене за его спиной. Вкратце рассказав ему о вспыхнувших мятежах в стране, об опасностях, которые надвигались к Казани с востока и Нижней Волги, он вернулся к прежней теме:
— В этой ситуации положение меняется: путчисты конечно же хотят вывести из строя пороховой завод, дабы ослабить нас, оставить без боеприпасов. Ну и, разумеется, спят и видят колоссальное казанское золото, особенно те, что движутся в нашу сторону от Самары. Вот им как раз и невыгодно, чтоб Российская казна куда-нибудь делась за пределы Казани, иначе им до нее не дотянуться. Надо полагать, агентура Комуча попытается воспрепятствовать всяким нашим намерениям обезопасить золотой запас, тем более вывезти в другой город. — Председатель губчека отошел от карты и встал посреди комнаты в задумчивости. — Если фронт будет приближаться к нам, положение в губернии резко обострится: притаившиеся враги, которые сейчас точат ножи, вылезут из своих нор.
В дальнейшем так и случилось, как говорил Олькеницкий. Но до тех событий еще много чего произошло. А пока Олькеницкий и Измайлов продолжали свой разговор.
— Я не исключаю, Шамиль, что этот Птухин знает, как выйти на Дардиева. И очень сомневаюсь, чтоб Птухин не знал о готовившемся покушении на Иванова. Мои сомнения усиливает поспешно готовившийся отъезд его в Царицын.
Председатель губчека прошел к столу и устало опустился на стул. Только сейчас Измайлов заметил, как осунулся он за неделю от бессонных ночей. «А ведь он работает на полный износ, — подумал Шамиль. — Год-два такой адской работы и…» Голос Олькеницкого прервал его мысль:
— Кстати, как он это объясняет?
— Он мне говорил так: дескать, когда узнал о заварухе на ипподроме, понял, что этот Северьян Савельич Серадов — темная личность, определенно связанный с какими-то подпольными бесовскими силами. А раз так, ежели ЧК не будет, говорит, спать, а она сейчас не спит, начнут разматывать клубочек-то. В конце концов это разматывание приведет ЧК к нему прямо в горницу. Тут и возьмут его, свеженького да хорошенького. Тянуть не будут — тут же определят на казенный харч, от которого ноги протянешь. Это, говорит, в лучшем случае. А по нынешним военным временам могут как следует и не разобраться. А от этой неразберихи до райских кущ, куда могут отправить на бессрочное поселение, — рукой подать. Вот, говорит, и собрался уехать от греха подальше.
— Значит, Птухин раньше не знал Серадова?
— Говорит, не знал. И как его настоящее имя тоже, говорит, знал.
Они немного помолчали, потом Гирш Олькеницкий сказал:
— Вот что, Шамиль, надо распространить по городу слух, что арестовала Серадова Алтынбая и Панкрата Птухина ЧК. Конечно, можно дать это сообщение в газету. Но это тот случай, когда нужно, чтобы тот тип, который стоит за их спиной, обязательно поверил нашей информации. Ведь если мы дадим объявление в газету, у нашего противника закономерно возникнет вопрос: с какой целью сообщаются эти сведения? С целью устрашения? Но арест — это еще не расстрел. Значит, это не то. Что напали на чей-то след? Тогда зачем это афишировать: это только вредит делу. — Олькеницкий потрогал пенсне и продолжил: — Наши враги в конце концов придут к правильному выводу, то есть догадаются, какую цель преследует ЧК. Нельзя недооценивать противника. Ведь за Серадовым и Птухиным стоит Двойник, германский агент. А это говорит о многом.
Пока председатель губчека Олькеницкий говорил, Измайлов лихорадочно соображал: что эта комбинация принесет? Но он так и не смог взять в толк, какой же навар будет от этого хода.
— А что нам даст все это? — Молодой чекист выжидательно глядел на своего начальника.
— А ты не подумал, почему убрали Иванова и пытались разом порешить всю семью Сайфутдиновых?
Шамиль задумался, потом живо ответил:
— Понял. Заманчивый ход. Эта идея напоминает принцип обезвреживания горящего бикфордова шнура: чтобы остановить погибель, Двойник вынужден оборвать на Дардиеве этот шнур, сплетенный из человеческих жизней. И верно, ведь он уже сделал эту попытку, но на другом уровне.
— Молодец, Шамиль, схватил, как говорится, идею за хвост.
А юноша скептически улыбнулся и помыслил: «Какой уж тут молодец, если умные идеи, высказанные довольно ясно, схватываю медленно». А вслух произнес:
— Вот именно, за хвост, а не за загривок хватанул. Одним словом, с опозданием. — Он еще хотел сказать, что от готовой, созревшей интересной идеи, высказанной кем-то, до ее понимания другими, как до отрогов Уральских гор, но промолчал. «Вдруг подумает, что я становлюсь льстецом, а он ведь их считает сладкоречивыми иудами».
Потом они обговорили, как лучше распространить нужную информацию о Птухине и Серадове. О том, что Серадов убит, никто не знал, кроме раненого его сообщника из банды Дяди Кости. Используя это обстоятельство, Измайлов известил Птухина об аресте Серадова, затем поместил его в общую камеру вместе с уголовниками, один из которых на следующий день освобождался по отбытии срока наказания.
Чекисты полагали: освобожденный заключенный донесет эти сведения до ушей Дяди Кости, у которого тот бегал в «шестерках», то бишь в мелких воришках. А от главаря банды информация поступит к Двойнику. «Открутит он башку этому стряпчему фальшивок Дардиеву или нет, — размышлял Шамиль, возвращаясь к себе в ЧК. — Всего скорее, что открутит. — И как подтверждение своих мыслей Измайлов вспомнил историю с полковником Кузнецовым, которого все-таки доконал со второй попытки этот агент, чтобы обрубить все концы. — По его же замыслу и я должен был пойти вслед за мертвым полковником».
Потом, чуть погодя, словно по волшебному велению доброго гнома, голова у юноши просветлела и ему стало ясно: Двойник обязательно постарается замести свои следы, чтобы никто не мог их разгадать. И он пойдет на все.
Через три часа Измайлов докладывал председателю губчека Гиршу Шмулевичу Олькеницкому о выполнении поручения. Он выслушал юношу и поинтересовался:
— Сам-то, Шамиль, как считаешь: клюнет Двойник на нашу приманку?
— Обязательно. В этом я теперь не сомневаюсь. Здесь вопрос, пожалуй, сводится к тому, через сколько дней Двойник прикончит Дардиева, сразу или еще воспользуется напоследок его ремеслом.
— Ты прав. Фактор времени нужно учитывать. Думаю, что кайзеровский агент все же закажет пару-тройку документов этому подрядчику. Лишние бумаги ему не помешают. Но на этот раз, думаю, что вместо привычных золотых монет Дардиев получит необычный гонорар: пару кусочков свинца в медной оправе. Ну а нам, Шамиль, остается только ждать и гадать, что мы и делаем сейчас. И если из этой нашей затеи ничего не получится, то придется расставлять нам новые капканы на этого зверя.