Олькеницкий оперся подбородком о ладонь, закрыл глаза и с минуту просидел, будто заснул, не шелохнувшись. Последнюю неделю его начали одолевать головные боли, сказывались напряженные, бессонные ночи. И, не меняя позы, не открывая глаза, он тихо, словно в дремотном состоянии, проговорил:
— Было бы, конечно, идеально, если бы нам удалось взять этого подлеца живым. Дардиев бы порассказал нам много чего. И про анонимку в том числе…
— И когда этих проклятых анонимщиков вытравим, как вытравляют хлоркой помойных червяков. И скольких выдающихся, людей подвели к краю могилы эти анонимные пасквили!
Олькеницкий тяжело вздохнул и сказал:
— Природа анонимок гораздо сложнее, чем мы порой думаем. Анонимки, как и уродливые людские души, саблей с налета не вырубишь. Ведь анонимка — это человеческий порок во внешнем проявлении и средство злонамеренных козней профессиональных клеветников — противников. Мы как раз имеем дело с профессионалами. А в принципе, пока существуют люди с гнилым нутром, пока будут ползать по земле гадюками человеческие подлости, будут нелюди стрелять в свои жертвы отравленными стрелами анонимок.
Председатель губчека на минутку замолк, потер кончиками пальцев надбровные дуги, и будто нехотя, лишь для того чтобы только завершить затронутую тему, заметил:
— Еще в Древней Греции, кажется, в 399 году до нашей эры судили семидесятилетнего философа Сократа за отрицание официального религиозного культа и мнимое совращение молодежи. Так вот, некоторые историки утверждают, что обвинение насчет растления молодежи Сократу инкриминировали на основании анонимных поклепов. — Олькеницкий встал из-за стола и прошелся по комнате. — Но история знает и другие фальсификации, авторы которых утверждали то, чего не было вообще, то есть пытались сделать исторические легенды достоверными фактами, объективно существующими событиями. Истории известны протоколы судебного процесса над Иисусом Христом. Люди, движимые таким резвым безмозглым конем, как фанатизм, сфабриковали эти «документы», дабы металлической метлой вымести из сознания маловеров все сомнения насчет существования Христа, и, таким образом, чтоб все беззаветно верили господу богу, что конечно же приумножило бы армию Христову.
— А я как-то читал дореволюционный альманах «Историческая библиотека» за 1912 год, «Жены Иоанна Грозного», так в нем описывается, как упомянутый царь принимал на площади перед Грановитой палатой челобитчиков. Он их просьбы решал, как правило, весьма оригинально: по его приказу вместо ответа на жалобы простого люда выпускали голодных разъяренных медведей, и эти звери решали все проблемы очень быстро — снимали всем челобитчикам скальпы, тем самым освобождая их раз и навсегда от мирской бренности. После чего, как говорят в народе, и начали посадские люди да редкие сельские грамотеи подметные письма пускать, часто подписываясь чужими именами. Короче, все эти анонимные безобразия на Руси пошли вроде как от царя Ивана Грозного.
Зазвонил телефон. Олькеницкий поднял трубку, молча выслушал и сказал:
— Сейчас пришлю двоих сотрудников. — Председатель губчека резко повернулся к Измайлову.
— Вот что, Шамиль, бери Хайретдинова и быстренько в гостиницу «Цивильское Подворье». Сотрудники уголовного розыска напали на след Мусина. Надеюсь, не забыл такого. — Олькеницкий устало улыбнулся. — Они будут ждать. Там командует всем парадом Мурашкинцев.
Вскоре чекисты были уже у бывшего духовного заведения. Их встретил Мурашкинцев, который, коротко поведав, в чем дело, передал Измайлову найденный в гостинице, в комнате у Рафаила Мусина, журнал церковников «Воскресный день». На титульном листе был изображен Казанский кремль. Молодого чекиста сразу же насторожило: от шпиля башни Сююмбеки тянулись линии-черточки в разные стороны, в том числе и к озеру Кабан, эти странные линии были похожи на те, что изображены в таинственном плане (карте), обнаруженном у убитого бандита. «К обоим этим изображениям, похоже, причастны одни и те же лица», — подумал Измайлов, забираясь в кузов автомобиля.
— Может, сначала заедем в духовную консисторию, в кремль? — спросил Мурашкинцев, прожестикулировав, чтобы его сотрудники усаживались в машину.
Видя, что Измайлов в нерешительности, Мурашкинцев прибавил:
— Не исключено, что эти субчики вместе с отцом Варсонофием могли податься сначала в консисторию, ведь митрополит там раньше околачивался. А потом уж на его дачу махнем.
Измайлов согласился с ним, и машина помчалась в центр города. Но в консистории, кроме ветхого дьячка, никого не оказалось. Сам владыка Иаков зачем-то умотал в Питер. Затем грузовая машина на предельной скорости помчалась на архиерейские дачи, летнюю резиденцию местного митрополита. Шофер рулил туда кратчайшим путем через Георгиевскую улицу. В машине гулял приятный теплый ветер. Когда они уже подъезжали к цели, из-за облака, что высилось огромным белым грибом впереди дороги, выглянуло солнце и прошлось своими яркими лучами по напряженным, сероватым от бессонниц лицам сотрудников ЧК и уголовного розыска.
— Ух ты! — вырвалось удивление у спокойного Мурашкинцева, когда шофер показал рукой на архиерейскую дачу. — Как красиво смотрится. Знают, шельмецы, где возводить хоромы.
Все смотрели с восхищением на белокаменный дворец, опоясанный сплошной побеленной кирпичной стеной, который в жарком солнечном мареве, казалось, парил над дорогой. Слева от жилого здания золотыми маковками горели купола небольшой надворной церквушки. Гора, на которой красовались сооружения, была покрыта густой ярко-зеленой травой. А у подножия ее, недалеко от дороги, цепочкой выстроились огромные старые деревья.
С левой стороны дороги открылся глубокий овраг, где гора с половины склона оканчивалась крутым обрывом.
А справа от дороги мерцала на солнце от мелкой ряби озерная вода. В сторону огромного озера Кабан глядели и окна роскошного митрополичьего дома. Из двух левых окон второго этажа особняка вылезли и колыхались на ветру белоснежные шторы «Странно, — подумал Измайлов, — почти все окна второго этажа распахнуты, а шторы в них, как приколоченные, не шелохнутся».
Машина тем временем свернула налево на хорошо укатанную дорогу и, натужно завывая мотором, поползла на возвышенность к воротам. Шофер остановился у надвратной церкви бывшего Воскресенского монастыря. Чтобы въехать в бывшую монашескую обитель, на территории которой находилась летняя загородная резиденция казанского архиерея, нужно было открыть железные ворота, которые черной паутиной опутали церковную арку, служившую воротами. Но на воротах висел огромный, с собачью голову, замок.
— Да-а… — уныло проронил Мурашкинцев, — такой купеческий замочек и гранатой не осилишь. — И он махнул рукой. — Давай братва, сметайся на грешную землю. Видать, владыка не велел никого пущать. — Образованный Мурашкинцев любил употреблять в своей речи всякие простонародные словечки. — Это вам не трактир, судари, не то б каждый обыватель восхотел сюды.
Он махнул рукой, приглашая всех перелезть через кирпичную ограду, верх которой окаймлялся железными листами, окрашенными зеленой краской.
Когда они оказались во дворе, Измайлова поразила открывшаяся взору красота. То был конечно же не просто двор, а настоящий, прекрасно ухоженный парк с аккуратными аллеями, цветочными клумбами, кудрявыми липами и фонтаном, серебристые струи которого, образуя причудливые узоры, сверкали на солнце всеми цветами радуги. Слева ослепительно белел особняк митрополита, а справа, неподалеку от миниатюрной церквушки, по липовой аллее величаво шествовали павлины.
Мурашкинцев присвистнул от удивления.
— Ишь ты, наши церковнички не хотят довольствоваться прекрасным потусторонним миром, не ждут, когда их бог пошлет вкушать райские блага, а создают для себя рай прямо на грешной земле. Ох и жадюги же! Хотят одним махом заграбастать сразу оба сказочных мира, а нам, дуракам, велят терпеть и голод, и холод. Говорят, поживете всласть на том свете. А сами…
Мурашкинцев решительно зашагал к дому архиерея, подавая нужные команды своим людям. Вскоре дом был оцеплен. У парадной входной двери особняка Измайлов остановился и взглянул на переходную галерею, что возвышалась на кирпичных столбах и соединяла архиерейский особняк с церквушкой.
— Ишь как здорово сделано, — перехватив взгляд чекиста, процедил Мурашкинцев, вытаскивая из кармана наган. — И в дождь, и в снег можно пройти владыке, не замочившись, со второго этажа прямо в божий храм. Благодать, да и только. — Но тут же его глаза сузились: сотрудник угро понял, почему на этот красивый застекленный переход так мрачно глядел Измайлов. Мурашкинцев подозвал к себе одного из милиционеров и распорядился, чтобы тот встал у наружной двери в церквушку. При этом еще добавил: — Варежку не разевай, гляди, чтоб в случае чего, того самое…
Апартаменты митрополита Казанского и Свияжского они осматривали с особым тщанием, как таможенники — иностранные грузы. Заглядывали во все комнаты и дальние углы. Обыскали подвалы и чердак, но ни бандюгу Мусина, ни его дружка не нашли. Потом заглянули в монашеские кельи, что вплотную примыкали к архиерейскому корпусу, в баню и в конюшню, но и это не принесло успеха. В обеих церквушках не было ни души. Разве что в надвратную церковь притащился юродивый старичок, когда осмотр там уже закончился.
Угрюмые монахи, молча наблюдавшие за действиями представителей власти, категорически отрицали появление в их обители посторонних людей. Измайлов и Мурашкинцев в сопровождении этих божьих слуг вернулись в архиерейский дом. Мурашкинцев не столько от усталости, сколько от досады привалился к оконному косяку и шумно ткнулся лбом о раму окна, выходившего во двор. И тут он почувствовал, что на него кто-то смотрит пронизывающим взглядом. Сотрудник уголовного розыска открыл глаза и посмотрел по сторонам, потом на церковь, что находилась от него в каких-нибудь трех-четырех десятках шагов. В небольшом оконце, затянутом паутиной железной решетки, и были те большие черные глаза, что буравили его насквозь. Сотрудник милиции напряг зрение: теперь он увидел чье-то круглое моложавое лицо, украшенное пышной бородой. «Уж не отец ли Варсанофий или сам владыка? — помыслил Мурашкинцев. — Но ведь сказали, что митрополит Иаков уехал далеконько, а отец Варсонофий якобы болеет и находится в Казани под присмотром родной сестры». Так или иначе, но чья-то сытая, но злая физиономия глядела на него в упор.