Мурашкинцев негромко позвал Шамиля, который в это время разговаривал с двумя монахами, прислуживавшими в этом доме.
— Посмотри, Шамиль, вон на то правое окно церквушки, — почти шепотом проговорил Мурашкинцев, — вроде как сам дьявол на него глядит сюда.
— Чего-то я не вижу никого, — недоуменно пожал плечами Измайлов.
Мурашкинцев взглянул в ту сторону:
— И верно, исчез, контра, — проговорил он и, прихватив двух милиционеров, бросился в церквушку.
Но в церкви никого не оказалось. Стоявший у входа в храм милиционер утверждал, что мимо него никто не проходил.
— Вот те на! — удивился Мурашкинцев, вернувшись в архиерейский дом, — была подозрительная рожа в окне и исчезла, как невидимка. Но так только в фантастических романах бывает, а не в реальной жизни. Куда же этот бородач мог запропаститься?! Ведь не померещилось же! Я ведь не пьян.
Измайлов пожал плечами и решил еще раз пройтись по комнатам второго этажа. И когда заходил в очередное помещение, он не мог удержаться от соблазна посмотреть в окошко в сторону озера — будто там была необыкновенная театральная декорация или сказочная картина, невольно притягивавшая взор — так было красиво за окном! Юноше вдруг показалось, что он на высокой палубе парохода, который ненадолго остановился у старой пристани. Ведь за раскрытыми окнами, куда ни глянь, — вода, берега, поросшие пышными кустарниками и камышом, те же чайки, крик которых почему-то грустью отзывался в душе.
Так Шамиль незаметно для себя оказался в самой крайней комнате, откуда был выход на улицу, вернее в галерею, что вела в надворную церковь. На дверях в галерею висел внушительный замок. «Странно, изнутри запирают на наружный амбарный замок, ведь здесь еще есть железный засов толщиной с лом». Эта мысль колыхнулась у Шамиля и тут же затухла.
Измайлов привычно глянул в окошко и, насладившись очередной раз живописным пейзажем, неожиданно для себя отметил: «Ветерок, кажись, не стих, а шторы почему-то теперь не шелохнутся».
— Почему? — вслух спросил он стоявшего рядом с ним монаха. — Почему шторы давеча рвались из окна?
Тот недоуменно посмотрел на чекиста и пожал плечами.
— А мы сейчас это узнаем. — Измайлов кивнул головой в сторону двери в галерею. — Ну-ка, божий слуга, открой-ка замочек.
— А у меня нет ключа, — поспешно, с нотками испуга ответил монах.
Чекист понял — попал в яблочко, и он осведомился:
— Ключик-то у кого, а?
— У владыки. У него самого.
— А почему тогда ключи от входных дверей не у него? Почему он доверяет вам одни ключи, а другие — нет?
Монах нервно затеребил рясу, переступил с ноги на ногу, но ничего не сказал.
— Кто тут из вас главный в доме?
— Кто главный? — переспросил монах, как тот человек, которого огорошили неприятной неожиданностью и который не может собраться с мыслями.
«Выгадывает время? — подумал Измайлов. — Для чего?» И он заторопил монаха:
— Главный, говорю, кто? У кого ключ? Ну?
— Варфоломей главный…
— Где он? Где Варфоломей?
Монах нехотя кивнул головой в сторону выхода.
— Он пошел рыбешек кормить.
— Каких еще рыбешек? Что, здесь есть аквариум?
Монах торопливо, как показалось Шамилю, нервно, пояснил, что здесь, во дворе, за храмом имеется небольшой пруд, где водится зеркальный карп. Измайлов не знал, что недалеко от конюшни, которая примыкала к бане, находится небольшой овраг. На дне овражка струился серебристый родник. Он-то и был запружен. В образовавшемся водоеме развели рыб. Хотя небольшой прудик и был проточным, но края его покрывал ковер кувшинок. Из чаши водоема выливалась прозрачная вода, которая с едва слышимым журчанием бежала под старую кирпичную стену, где был вырублен для нее небольшой проем. А по бережку пруда пустились молодые побеги ивы. Тут же рассыпались темно-голубые колокольчики, которых, казалось, никогда не трогает дыхание холодных ветров. Ведь все это чудо вместе с превосходным парком, с его тенистыми аллеями, находилось на горе. Весь этот чудный уголок и был резиденцией местного митрополита, его летней загородной усадьбой. Во времена же Казанского царства здесь хоронили знатных вельмож и членов их семей.
Измайлов с Мурашкинцевым послали за Варфоломеем милиционера.
Тем временем чекист выяснил: Варфоломея «приписали» сюда совсем недавно, в апреле месяце. До этого он обитал в Раифском монастыре, что находился в полутора десятке верст от Казани.
Милиционер куда-то запропастился, почему-то не возвращался. И они стояли у окна, что выходило во двор.
— Опять в окне появился бородач! — взволновался неожиданно Мурашкинцев. — Уж не привидение ли мне мерещится? — И он жестами показал Измайлову, куда нужно поглядеть. Но юноша и на этот раз никого не увидел в окне церквушки.
— Что-то не видно никого, — растерянно, словно провинившийся, проговорил Шамиль, краснея.
Мурашкинцев взглянул туда, где он только что видел бородатую физиономию, но там уже никого не было. Он свистнул:
— Во! чудеса дак чудеса. Уж не сатана ли в образе священника. — Мурашкинцев подозвал к себе одного из своих сотрудников и отправил его в церковь, строго наказав, чтоб тот немедля отыскал бородача-невидимку (судя по приметам, отца Варсонофия). А потом продолжил: — Вообще же в истории религий всякое бывает. Похлеще всех мирян выкидывали коленца святейшие отцы, слуги всевышнего.
— Да ну?! — удивился Измайлов. — И не боялись пасть в глазах верующих, своей паствы?
— А чего им бояться? Бог все прощает, только помолись. — Мурашкинцев еще раз поглядел на церковь в надежде увидеть таинственного бородача. Но церковное окошко чернело пустотой. — Да чего там говорить, вон папа римский Иоанн XXIII, прежде чем завладеть папской тиарой, был в молодости морским пиратом. Изнасиловал триста монахинь. Отравил своего предшественника. Но этим не оканчивается его послужной список.
— Как же, мягко говоря, такая колоритная фигура проникла на папский трон? — изумился Шамиль. — Даже не верится, что были такие святые отцы.
— Не верится, говоришь… — Мурашкинцев поглядел на церквушку и продолжил: — Сам читал об этом. Мой родственник преподавал историю в здешней духовной академии, что на Сибирском тракте находится. Вот он меня и просвещал, давал книги.
— Он что, был священником?
— Нет, почему же, просто преподавателем. Кстати, знаменитый мыслитель Каюм Насыри преподавал татарский язык в Казанской духовной семинарии.
— Вот это да! — снова удивился юноша. — Не знал об этом…
Мурашкинцев вновь с надеждой посмотрел на окошко церкви: ему хотелось показать эту кудлатую голову и Измайлову. Никого не увидев, сотрудник угро продолжил свою мысль:
— Дак вот, чтоб ты не сомневался насчет проделок того римского папы, могу сказать, что церковный собор, состоявшийся в свое время в Констанце, низложил Иоанна XXIII и потребовал предания его суду как «закоренелого грешника, безнравственного мерзавца, симониста, поджигателя, предателя, убийцу и растлителя».
— …А что означает — «симонист»? — поинтересовался Измайлов.
— Это означает — торговля церковными должностями. — Мурашкинцев с беспокойством покрутил головой. — Габдрахман, — обратился он к одному из своих подчиненных, — иди-ка поторопи ребят. Чего они там, заснули, что ли? — Мурашкинцев повернулся к чекисту. — Скажу тебе, Шамиль, что этот Иоанн XXIII далеко не одинок в святейшем братстве, что ходило на головах. К примеру, Александр VI, папа римский, мог переплюнуть со своей «крошкой», доченькой Лукрецией, любого развратника, любого дьявола-сребролюбца. Этот святейший папуся перед каждой очередной свадьбой своей дочери (Лукреция после медового месяца обычно отравляла своих мужей, чтобы завладеть их богатством) устраивал со своими кардиналами массовые прелюбодеяния, проще говоря, открытые случки. На шестую по счету свадьбу, как писали летописцы, Александр VI пригласил пятьдесят самых красивых куртизанок Рима. Одеты они были лишь в прозрачные, как сети, муслиновые накидки. В разгар свадьбы по команде самого папы эти красотки скинули свои и без того экзотически скудные одеяния, и все присутствовавшие святейшие отцы кинулись с яростью изголодавшихся январских кобелей на сучек-куртизанок, и огонь любсстрастия охватил их обнаженно-переплетенные тела там, где кто сидел, стоял или лежал, прямо на столе среди яств.
Измайлов улыбнулся:
— Католические теологи конечно же отрицают этот факт…
— Отнюдь, — Мурашкинцев покачал головой.
— Винят бесов, которых злой колдун напустил на безвинные души римского папы и его целомудренной доченьки, — иронически предположил Шамиль.
— Не совсем так, — покачал головой Мурашкинцев, глядя на церковь. — Они вовсе не отрицают этот исторический факт. Просто церковники лукаво объясняют все это проще: папа Александр VI специально показывал своей пастве, как не надо вести себя, то есть учил людей на отрицательном примере, как не надо делать, чтоб это не привело их к пагубному грехопадению.
— Ловко придумали, — искренне удивился Измайлов. — Ах какие церковные начальнички?! Рехнуться можно.
Мурашкинцев криво улыбнулся:
— Да что там римские папы. Эвон, здешние, доморощенные архиереи переплюнут любого папу. Взять хотя бы того же Луку Конашевича, бывшего Казанского архиерея, властвовавшего в этих краях во времена правления императрицы Елизаветы Петровны. Он и упомянутые папы абсолютно похожи друг на друга как шарики козлячьего помета. Но епископ Конашевич додумался и сделал такое, что этим римским папам и не снилось. Чтобы сказочно обогатиться, сделать карьеру и узаконить бесчисленные плотские наслаждения с молоденькими, хорошенькими греховодницами, епископ решил встать на путь массового ограбления и избиения, а отчасти и уничтожения (используя войска) «инородцев», населявших Казанскую губернию. Под «законным» флагом насильственной христианизации Конашевич реализовал свои гнусные замыслы. Все его действия отражали суть этого священника, в душе которого гнездились такие пороки, как патологическая, гобсековская алчность, буйное до сумасшествия блудострастие, жестокость и садизм, которым позавидовал бы любой палач.