Далеко за кладбищем, где начинается лощина, сухо треснули выстрелы. «Так оно и есть, что они, сволочи, там», — подумал юноша и, спрыгнув со стены, во весь опор понесся на выстрелы.
Но им с Хайретдиновым в тот день не повезло: Мусину со своим сообщником удалось скрыться. Потом, после погони и стрельбы, Измайлов вернулся на архиерейскую дачу. «Значит, не зря, — размышлял он, — говорили про митрополита Иакова, что он не только поощряет антисоветские проповеди попов своей епархии, но и сам лично балуется такими вещами. И конечно же не случайно, что сатанинские дети — монархически настроенные царские офицеры, живут, как в раю, под его „благочинными“ крылышками, в его роскошных хоромах. Эти хищные черные вороны, что слетелись, как оказалось, с разных углов Казанской губернии, рядятся под благородных, безобидных пташек, коих нужно очень оберегать. Ну и святитель этот отец Иаков, — удивлялся Шамиль. — Каких головорезов приютил! Уж не личную ли гвардию сколачивает, как император? Уж не помощником ли у него в этом деле отец Варсонофий? И куда он исчез? Ведь бедняга Мурашкинцев сам его видел в этой загадочной церкви».
Измайлов тщательно исследовал эту митрополичью церковь. Но мало что для себя открыл. Разве что установил, что дверью в галерею, что вела в архиерейский дом, служила часть огромного иконостаса. И что эта дверь запиралась потаенным способом, в который мало кто был посвящен. Поэтому галерейную дверь, не зная хитростей запора, нельзя было открыть. По тому, как отец Варсонофий исчезал и вновь, как марионетка по манипуляции фокусника, появлялся, чекист понял: церковь имеет секреты. Это либо подземный ход, связующий все основные здешние строения, либо двойная стена. В любом случае этим секретом вовсю пользуются, видимо, доверенные митрополита Иакова лица.
Шамиль окажется прав. При перестройке церкви под жилье была обнаружена двойная стена, то есть ход, позволяющий ходить внутри стены, которым и пользовался Варсонофий. А позолоченные иконостасы служили дверью. Но дверь открывалась лишь при нажатии на левый верхний угол иконы Николая Угодника. Через эту потайную дверь можно было выйти на звонницу и попасть через боковую дверь, замаскированную под широкий косяк, в галерею, что вела в митрополичьи покои. Так же через дверь, которую «охранял» Николай Угодник, что был изображен на иконе, можно было попасть в подвал церкви, а оттуда — в подземелье, связывающее церковь с архиерейским домом[16]. Пользовался ли протоиерей Варсонофий этим подземным ходом или нет, чекистам так и не удалось установить. Возможно, о нем знали лишь высшие церковные сановники — митрополиты, архиепископы и держали сведения о подземелье в строгом секрете, как о своей интимной жизни. Это была спасительная палочка-выручалочка в случае опасности; они, как тушканчики, в любое время могли нырнуть под землю и отсидеться там. Благо сырость туда не попадала, а приток свежего воздуха обеспечивался через кирпичные столбы, полые внутри; на них была сооружена переходная галерея на уровне второго этажа митрополичьего дома.
Но в этот тяжелый июньский день восемнадцатого года все эти церковные хитрости для Измайлова были за семью печатями. Ему удалось лишь приоткрыть темную таинственную занавеску, за которой скрывалась действительная роль митрополита Иакова в борьбе с молодой Советской властью; о зловещей роли в этом «святых братьев» Раифского монастыря, крупнейшего не только в Казанской губернии, но и, пожалуй, во всем Поволжье.
ГЛАВА VIIIВСТРЕЧИ ДВУХ МИРОВ
Казань — город двуначальный европейски-азиатский… Вообще значение Казани велико; это место встречи и свидания двух миров.
После того как Сабадыреву и Мусину удалось бежать с архиерейской дачи, а отец Варсонофий таинственно исчез, словно колдун, не оставив никаких следов, эмиссар Махно решил затаиться на дне. Но он не имел, как конченый бродяга, ни угла, ни двора, где можно было относительно спокойно воздвигать незримый мост к Казанскому банку, а точнее говоря, к его золоту и драгоценным камушкам. Теперь он мечтал не о хоромах, а лишь о какой-нибудь халупе, просто о крыше над головой, где можно было спокойненько строить прожекты. Вообще Сабадырев давно пришел к выводу, что о некоем спокойном житье-бытье на свете может думать лишь недалекий человек либо человек, разуверившийся в своих надеждах, который уже ничего не хочет от жизни, разве что только спокойно умереть. Коль появился уж на свет, — как говорили ему родители, — и подрос до той элементарной зрелости, когда отдаешь отчет своим действиям, о спокойствии позабудь, если, конечно, хочешь занять место под солнцем, хотя бы на невысоком бугорке социальной жизни. Эта мысль ему крепко вбилась в голову еще в тихой мирной жизни. Митька тогда решил, что кругом ползают гадюки да сволочи двуногие, от которых нужно держать круговую оборону днем и ночью. Поэтому какое уж тут спокойствие. Да тут еще, как он считал, злой рок его преследует повсюду в этом восточном городе. Так или иначе, но он уже относил свое положение к числу безвыходных. Ведь сам он мог обзавестись здесь углом только через Тарасенко — главу казанских анархистов. Но тот все еще пребывал в странствиях в столичных краях. Надежной фатеры или комнатушки не было и у Мусина. И Сабадырев уже подумывал воспользоваться той явкой, на которую он мог прийти, как предупредил батька Махно, в крайнем случае. Тогда еще Махно добавил: «Ежели ты сизокрылый, прилетишь на явку Жуковского, 5, значит, у тебя уже выщипали чекисты половину перьев, и ко мне придет, будто злыдень, сильное расстройство от этого. Дурень, переживать буду за тебя». Последние слова батька произнес твердым голосом, с оттенком, как показалось Митьке, угрозы.
«Может, пойти в гостиницу „Булгар“? — вопрошал внутренний голос его. — Ведь чекисты и агенты угро вряд ли подумают, что я поселился легально в самом центре города. Резон, конечно, есть, но вдруг поисками займется какой-нибудь недотепа или дилетант, действия которого непредсказуемы? Но здесь, похоже, по следу идут опытные ищейки. А они-то заглянут на всякий случай во все общественные углы города. Это уж точно». И Сабадырев решил остановиться на день-другой у Мусина на его старой квартире. Но прежде чем пойти к нему на Задне-Мещанскую, он решил проверить: не рыскала ли тут милиция, в этой округе, в поисках столь одиозного анархиста, коим являлся Мусин. Митька заставил Дыру, хотя тот был слегка ранен в руку, сначала проследить, нет ли наблюдения за его жилищем, а потом — поспрашивать у знакомых соседей, конечно незаметно, об обстановке. После этой проверки они вдвоем поселились в небольшой комнате на втором этаже деревянного дома, обшитого почерневшими от времени досками.
Сабадырев перевязал обрубок пальца, прошелся по комнате, осматривая окна и двери. Оглядел скрипучую деревянную лестницу с подгнившими ступеньками и глянул во двор, который был узким и квадратным, как колодец. Первый этаж дома почти наполовину врос в землю, и до окон второго этажа можно было достать высокому человеку рукой.
— Прыгать отсюда хорошо, ежели что… — заметил Митька, тяжело, по-стариковски, присаживаясь на скамейку. — Умотался, как конь, на котором сутки пахали.
Мусин молча прижигал йодом рану и, как сварливый дед, фальцетом говорил:
— Эдак ведь заражение может быть. Окаянный, выжег полоску кожи, будто раскаленным шомполом провел по руке. От боли аж рука разжалась. Наган потерял. И все тот гад, сморчок безусый, будто заговоренный. Стрелял с двадцати шагов — и не попал. А в номерах «Франция» и того ближе было. Вот настоящий шайтан. Ведь раньше-то я никогда не промахивался.
— Значит, этот сморчковый чекист на твою погибель уродился, — лениво проговорил Сабадырев, думая о чем-то своем.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — испуганно прослюнявил губами Мусин, повернув голову влево. — Накаркаешь, дурак.
— Не каркаю. Предчувствие. Замечено, ежели трижды не сумел кого прикончить, то он уж точно…
Мусин энергично замахал руками, позабыв о боли в руке, и тут же заткнул пальцами уши.
Митька снисходительно растянул губы, изображая нечто вроде улыбки:
— Как нервическая девушка из англиканского пансиона.
— Это мы посмотрим, Мерин, кто из нас будет нервической девушкой, когда нагрянут агенты угро и ЧК.
— Типун тебе на язык! — встревожился Сабадырев. — Ежели могут нагрянуть, дак какого хрена ты сюда меня заволок?
— Ну вот, и интеллигентская наледь твоя сразу же стаяла. Хлипковат ты, брат.
— Ну, хорош! — первым решил окончить бессмысленную пикировку Митька, понимая, что это может привести к крупной ссоре.
В дверь постучали. Митька и Рафаил притихли. Снова забарабанили, но уже громче.
Сабадырев приложил палец к губам и тут же, выхватив пистолет, выглянул во двор. Но там никого не было.
— Рафаил, — раздался пожилой женский голос, — это я, Марфа Ивановна.
— Хозяйка, — прошептал Мусин, вытирая выступивший пот со лба, и вопросительно посмотрел на своего гостя.
— Скажи, что ты лег спать и что сейчас к ней зайдешь сам. — Сабадырев достал второй пистолет и сунул его в руки перепуганного Мусина.
Когда Рафаил сказал ей то, что велел ему эмиссар Махно, хозяйка ушла, тихо хлопая шлепанцами.
Мерин припал ухом к двери, потом зыркнул в замочную скважину и зло спросил:
— Ты чего, змей, за фатеру, что ли, не уплатил?
— За три месяца вперед отдал, — тихо, озадаченно проронил Мусин.
Они минут пять напряженно прислушивались к коридорной тишине.
— Кажись, никого, — неуверенно прошептал Рафаил и немного приоткрыл дверь, не снимая цепочки.
Только после того, как удостоверились, что в коридоре и на лестнице никого нет, Мусин отправился к хозяйке. Вскоре он вернулся.
— Ну, чего ей надо? — Сабадырев нетерпеливо уставился на своего приятеля.
— Ей-то ничего не нужно. Нужно ее брательнику.
— У нее есть брат?! Ты точно знаешь?