По тому, как Рудевич настойчиво выспрашивал все, что его интересует, Митька понял: этот тип состоит либо в банде, либо в какой-то подпольной организации и что тот не против склонить его на свою сторону. «Интересно, в качестве кого это он собирается использовать меня? — размышлял Сабадырев. — Экспроприатора, то есть боевика, или шестерки?»
Но его собеседник ограничился только расспросами и ничего конкретного не предложил, за исключением того, что завтра вечером он познакомит его, Митьку, с одним человеком, который сдает угол. Они должны были встретиться у Русско-Азиатского банка, там всегда толпилось много народа.
Когда Рудевич ушел, Митька, не раздеваясь, лег в постель и начал мысленно прокручивать все события сегодняшнего дня. Потом попытался уснуть, но мрачная и нервная госпожа бессонница не позволила ему это сделать. И он уселся обдумывать план реализации задачи, поставленной перед ним батькой Махно. К тому же он обещал представить свои соображения по ограблению банка главе местных анархистов Тарасенко.
План открытого вооруженного налета на банк он отбросил сразу же, прекрасно понимая, что ближайшие воинские части прибудут на Большую Проломную буквально через четверть часа после нападения. И тогда от всех них полетит пух. А для того чтобы провести тихую ночную операцию, там нужен как воздух свой человек. Без встречного движения оттуда, из банка, — все попытки нереальны, как маниловские мечты. Но для того, чтобы склонить кого-то из работников банка к соучастию, нужно время. Ведь не так-то просто найти нужного человека. А если будешь развивать козлиную прыть, бездумно стучать рогами в каждые ворота, — уж точно попадешь под нож чека. Остается, таким образом, только два варианта. Один из них — накопить силу, сколотить группу надежных людей и ждать, когда термиты политического катаклизма капитально подточат фундамент Совдепии в этом городе. Только при смене власти, при общей неразберихе в этом крае появятся реальные шансы на успех в предприятии. Но сколько ждать? Когда это время наступит? Этого никто не знал. Другой выход из положения — сделать подкоп под банк, скажем, из дома, что ближе всего находится. Тут уж не надо чего-то ждать. Такой подкоп можно сделать за какой-нибудь месяц. Но для этого нужно купить одну из квартир первого этажа, чтобы можно было оттуда попасть в подвал. Можно, конечно, такую квартиру выменять на лучшее жилье. Нужно еще для земляных работ полдюжины людей да лошадь с телегой, дабы земельку возить по ночам. Но ему одному все эти организационные вопросы были не под силу. Нужна была помощь Тарасенко.
Уже под утро ему пришла идея — не противопоставлять эти два варианта, а осуществлять их параллельно! И копить ударную силу, и вести подкоп. Кроме того, попытаться отыскать родственника убитого Сабантуева, который работал в банке. Все эти идеи Митьке захотелось начать претворять сегодня же, сейчас же.
«Как только устроюсь с жильем, так и начну капитально действовать», — решил Сабадырев. Он вспомнил Тоську, и сердце его неприятно заныло.
В семнадцать ноль-ноль Митька в этот день был у Русско-Азиатского банка. Ему пришлось проторчать битый час, пока наконец не появился Рудевич. Он ничего не говоря задел его как бы невзначай и не спеша пошел вдоль улицы. На небольшом расстоянии поплелся за ним и Сабадырев.
Небо к тому времени покрылось белыми кудрявыми облаками, образуя великое множество небольших голубоватых промоин, через которые то и дело устремлялись к земле яркие лучи солнца и неприятно слепили глаза. Ленивый ветерок, приятно лаская лица прохожих, временами показывал свой крутой нрав: вдруг закручивал на малом пятачке спираль из прошлогодних листьев, обрывков мелких бумажек, древесного хлама, вздымал столбом пыль, бросал ее в прохожих и тут же, словно удовлетворившись своей шалостью, стихал. Сухой пыльный воздух щекотал ноздри, и Митька то и дело трогал нос, щурил глаза, настороженно зыркая по сторонам. От постоянных неудач ему теперь чудилось, что кругом угро и ЧК.
Но эта старинная улица, на которой с незапамятных времен мельтешил мирный разноязычный люд, жила своей будничной деловой размеренностью. Многочисленные магазины, лавки, ашханэ, конторы с аляповатыми разномерными вывесками втягивали в себя, как внушительные насосы, людскую массу, которая текла по обе стороны этой неширокой улицы. То и дело по мостовой, цокая подковами, проезжали лошадиные упряжки, и изредка — автомашины. Вся эта обстановка немного успокоила Сабадырева, и он начал говорить себе: «Ну что ты дергаешься? Здесь тебя никто не знает. Да, были неудачи, но все это благодаря Мусину, которого здесь знал каждый пес. По существу, пока что ты не засветился. Ведь чека не знает, зачем ты сюда приехал. Определенно, не знает. Так что живи спокойно, тем более что документы исправны».
После этого своеобразного самовнушения Митька облегченно вздохнул, пытаясь вконец освободиться от оков страха, и сбавил шаг: оказалось, что он чуть ли не наступил Рудевичу на пятки. Сабадырев теперь разглядывал витрины магазинов, останавливал взгляд на арках домов и узких проходах между зданиями, которые, будто распахнутые ворота, обнажали в глубине дворов обветшалые дощатые сараи, поленницы дров, выгребные ямы, источавшие неприятный запах, редкие чахлые растения.
Он заметил, что Рудевич остановился у четырехэтажного зеленого здания с чешуйчатым куполом наверху. Митька прошел мимо него и на перекрестке улиц Гостинодворской и Большой Проломной повернул обратно. Затем последовал за Рудевичем в ресторан «Казанское подворье». Из просторного вестибюля, украшенного продолговатыми зеркалами, они подошли к лестнице. Рудевич, не спеша преодолев ступеньки, привычно повернул налево и прошел через зал к окну. Он указал Митьке на свободный стол:
— Прошу. Здесь кухня приличная и пташечки прыгают и поют. — Он глянул на часы. — Сейчас, еще не успеем и закусить, как они, козочки, начнут сучить точеными ножками. Аж дух забирает.
Сабадырев бегло осмотрел зал: он был почти заполнен. Подходившие мужчины и женщины чинно усаживались за свободными столиками, что стояли между мраморными колоннами. Шум, выкрики, всплески смеха постепенно заполнили все кругом. В дальнем углу разместились оркестранты. После небольшой увертюры на невысокую сцену выпорхнули четыре девицы, стройные и хорошенькие. И сразу же по залу пронесся вихрь аплодисментов и одобрительных криков. Особенно в этом старались те посетители, что уже изрядно откушали водки и коньяку.
Рудевич поднял рюмку с водкой и предложил Митьке выпить за дружбу. Потом они пили за женщин, за удачи в жизни. Тем временем под быстрый ритм музыки девицы вконец распалились: то прыгали в танце, смело оголяя ноги, то на миг замирали, перекручиваясь всем телом, словно веревки, то резко вздымали ногами пышные со множеством оборок юбки, показывая белизну своего нижнего белья.
Рудевич снисходительно хлопал пухлыми изнеженными руками негромко, будто мурлыкая, говорил себе в усы: «Ах, Зинуля-кисуля, до чего ж ты хороша». Он вытащил из жилетного кармана три золотые николаевские десятирублевки и положил их на стол проронив:
— Проходной балл к ее сердцу. Дорого все ж чертовки дерут. — Рудевич деланно-грустно покачал головой. Он налил водки в рюмки и сказал: — Если хочешь, поедем. Прихватим ее подружку, вон ту, что крайняя справа танцует. Правда, она четыре золотые монеты требует за ночку.
— Ну, а порядочные-то среди них есть? — чуть ли с не возмущением спросил его Митька.
— А как же. Есть. Только они очень дорого берут. — Рудевич осклабился. — На шармака хочешь проскочить, вроде как под ширмой искренних чувств? Не выйдет, — по слогам произнес он последнее слово. — Это ведь не институт благородных девиц, который гегемон прикрыл. Я так понимаю этот их жест — им благородных, благовоспитанных девиц не нужно. А нужны вот такие железные кадры, как эти пташки, чтоб они были общими для всех. — Рудевич нагнулся и дыхнул перегаром Митьке в лицо. — В Совдепии ведь все общее. И твою жинку в общий котел, чтоб гегемон отдыхал с ней после трудовых подвигов. Понял?!
Сабадырев махнул рукой:
— Это, Валерочка, ты хватанул через край, я ведь почитываю газетки да книженции, Я еще в… — Сабадырев хотел сказать «в университете», но вовремя спохватился, ведь он играл серого мужика со слабой грамотешкой, и продолжил так: —…в прошлом месяце вычитал, что это все выдумки их политических противников.
— А ты, голубок, часом не агент Совдепии? — Рудевич вплотную придвинулся к Митьке. — Уж больно ты их голосом воркуешь.
— Валерочка, я уважаю твой возраст. А то б я сейчас выкинул тебя в окно. — Сабадырев зло сверлил глазами своего собутыльника.
— Насчет того, кто кого выбросил бы в окошко, это еще надо поглядеть. Хоть мне полета лет, а я и поныне на татарских сабантуях всех бросаю на землю. Ну, а что касается моих слов насчет агента, то я неправ. Беру их назад.
В это время к их столу подошел русоволосый, крепко скроенный мужчина лет тридцати пяти.
— Можно к вам, господа хорошие? — Мужчина слегка склонил голову и выпрямился по-военному.
— Просим, просим, — весело отозвался Рудевич. — Заждались.
Мужчина с достоинством большого ученого присел на стул и доброжелательно улыбнулся.
Рудевич суетливо расстегнул пиджак и прожестикулировал:
— Знакомьтесь. — Он повел рукой в сторону блондина и учтиво представил: — Апанаев. Анвар Апанаев.
Сабадырев замер, аж дыхание у него перехватило: «Неужели родственник того самого богача Апанаева, что попался в батькины сети с кушем золота? А может, нет. Мало ли у татар таких фамилий».
— Кажется, наш друг слышал обо мне или о моем отце? — неожиданно, словно прочитав Митькины мысли, осведомился Апанаев.
— Слышал, — нашелся Митька. — Кто же вас в Казанской губернии не знает. Да и не только в губернии. Во всем Поволжье фамилия купца Апанаева гремела.
Когда Рудевич представил Сабадырева, отпрыск купеческого рода, довольно улыбаясь, поинтересовался:
— Почему вы, Дмитрий, решили, что я из этого самого апанаевского клана?