ом красотки или, не дай бог женишься на ней, то надобно подразделять их тогда на следующие типы. Во-первых, красотки прорвы. Это те самые, из-за которых бедные мужички отдают последние нитки, а потом — воруют, грабят, убивают, идут на другие темные дела, лишь бы усладить бесконечные желания этих роковых женщин. Все эти мужчины плохо кончают. И наш Благотич скоро окажется в трущобах Марусовки или в ночлежках Мокрой слободы. Мария Нагая сделает его нагим. Вообще же, добрые молодцы, для удовлетворения всех желаний только одной красавицы не хватит казны целого государства. Пример тому — знаменитая мадам Помпадур, фаворитка французского короля Людовика XIV. Капризы и желания этой любовницы короля обошлись государству в баснословную сумму — двадцать восемь миллионов ливров. Даже король-Солнце, как называли этого французского короля, говорят, взвыл от бесконечных просьб своей возлюбленной, которая основательно подорвала, как крупный иностранный вредитель, финансовую систему всего королевства. Это мадам, иначе говоря, красотка прорва, держит пока рекорд расточительности всех времен и народов среди женщин-любовниц.
Рудевич затянулся сигарой, лениво стряхнул пепел на пол и продолжил:
— Второй тип красивых женщин — это красотки горчицы, которые приносят своим мужьям или любовникам постоянные огорчения; почти ежедневные капризы и истерики их отравляют жизнь мужчин, а бесконечный любовный флирт этих женщин постоянно разжигает костер ревности в сердце каждого близкого мужчины, тем самым превращая жизнь этих мужчин в муку, в сплошное печальное долготерпение. И они, мужчины, легко сгорают, как стеариновые свечи. Третий тип красивых женщин — это красавицы богини, на разумность поведения которых, на их нежность, чуткость и личное обаяние мужчины молятся искренне, как верующие богу. Во всяком случае, должны молиться. Только проклятые судьбой мужчины этого не делают. — Рудевич вытер салфеткой губы и снова затянулся сигарой. — Но, мои дорогие добрые молодцы, красавица богиня так же редко встречается на земле, как и чудодейственное растение женьшень. Это, наверное, потому, что этот тип женщин как раз является, как женьшень, — корнем жизни, подлинным, настоящим.
«Ишь как соловьем заливается, разбойник, — неприязненно подумал Митька. — А сам вперил свои гляделки в Тоську, того и гляди, утащит, как серый волк свою добычу. Очень неприятный тип».
Уже под занавес ресторанного застолья Рудевич, дабы показать свою осведомленность, доверительно сообщил, что этот ресторан не сегодня завтра закрывается. Здесь, в номерах, будет размещен штаб Восточного фронта.
Он посмотрел по сторонам и, пригнувшись к столу, прошептал:
— Поволжская армия Комуча движется в нашу сторону. Уже в ворота Симбирска стучится.
«Если это так, то этот прохвост связан с кем-то из военных, — отметил про себя Сабадырев. — А вообще ситуация складывается сложная, непонятная. Может, это и к лучшему». С этими мыслями Сабадырев покинул ресторан и направился пешком домой на Задне-Мещанскую.
Стояла тихая теплая ночь. Слабые дуновения ветерка беззвучно колыхали тополиную листву и приятно обдавали редких прохожих. Митька не чувствовал этого. Сердце, казалось, саднило. И все это проклятая Тоська. Никак не выходит из головы. Никак он не мог избавиться от нее, как от заразной болезни. Усилием воли он заставил себя думать о задании Махно. А оно еще ни на шаг не продвинулось вперед. Если и дальше он будет действовать так неудачно, то ему несдобровать: Махно церемониться не станет. В лучшем случае для него, Митьки, — отстранит от дел, а в худшем, что более вероятно, — уберет, в гроб заколотит. Конечно же не без помощи Тоськи и Илюхи. Они наговорят на него с три короба. Что-де шатался по кабакам, позабыв обо всем, или скажут, что дурак, вот и не исполнил батькин приказ.
Невеселые мысли, как назойливые комары, преследовали его до самого дома. И отстали только тогда, когда заметил, что рядом с крыльцом дома, куда он шел, стоял мужчина. Сабадырев прошел мимо дома, обошел соседний дом и выглянул из-за угла. Мужчины на том месте уже не было. Митька быстро обратно обошел дом и выглянул на улицу. Мужчины не было и там.
«Значит, вошел в дом! — решил он. — Но кто этот субъект?» Митька знал, что в полуподвале жили две семьи. И мужчин там не было, если, конечно, не считать одного придурка — жертвы пьяной любви. Он видел его вчера днем во дворе. О нем рассказал Митьке покойный Мусин.
Сабадырев немного постоял и решил заглянуть в окна своего дома. Пугливо озираясь, он подошел к единственному полуподвальному окну, которое еще светилось слабым светом. Но из-за занавески нельзя было ничего рассмотреть. Митька прильнул ухом к раме. Окно было без зимней рамы, и произносимые слова в комнате довольно отчетливо слышались.
— Да-да, видел, — вещал тонкий юношеский голос с каким-то странным придыханием, точно ему не хватало воздуха. — Трое их было. Трое мужчин.
Сабадырев еще плотнее прижался к стеклу. «Это уж не про нас ли? Неужели его допрашивают?»
— Наверх заходили они, — донеслись до Митькиного уха слова, — наверх, говорю. А может, и ворвались. И фамилиями, как тазами падающими, гремели.
«Что за чушь?» — Сабадырев огляделся по сторонам и снова прильнул к стеклу.
— Как их зовут? — донесся глухой мужской голос. — Кто они такие?
«Допрос! Это ж агенты угро или ЧК! — мелькнула мысль у Митьки. — Как же они вышли на нас?! Чьи же имена этот придурок назовет?!»
Тем временем юродивый отвечал:
— Два ангела — это Женька Зачатьев и Мурзагитка Беременнов. А с ними иуда — Шамселька Выкидышев. Зачатьев имеет кличку Махалай-Махалай. А Беременнова кличут Шуры-Муры…
— Хватит нести пошлую несусветность! — резко одернул юродивого глухой мужской голос.
— Руки вверх! — прозвучала команда над самым ухом Сабадырева. И в ту же секунду он почувствовал, как ствол револьвера уперся ему в поясницу.
Митька медленно поднимал руки и лихорадочно соображал, что делать. Неужели это конец? Заметив, что, кроме них, больше никого нет, анархист, резко поворачивая туловище, ударил рукой по запястью вооруженного мужчину. (Такой прием он отрабатывал своим дядюшкой Евлампием.) Митьке удалось выбить оружие из рук сыщика, и он рванул изо всех сил в глубину ночи.
— Стой! Стой, гад! — неслось ему вслед.
Грохнул выстрел, потом другой. Это в темноте отыскал револьвер сотрудник уголовного розыска.
Сабадырев конечно же не знал, что место жительства Мусина вычислили сегодня вечером, когда он был в ресторане. А вычислили Мусина благодаря показаниям одного из извозчиков, который вез их и останавливался на Задне-Мещанской, когда Рафаил забегал домой за своими вещичками. Сотрудники уголовного розыска устроили по фотографии Мусина опознание, и соседи признали его…
…Митька не стрелял: боялся привлечь к себе внимание патрулей и постовых милиционеров. И ему удалось уйти от погони.
«Ну, Митенька, хватит рисковать своей головкой, — говорил ему внутренний голос. — Везение имеет тоже предел. В следующий раз можешь и не уйти. Это уж точно. А все потому — слабо шевелишь мозгами. И нечего тут сетовать на судьбу, на злой рок. С ними все люди сталкиваются. Только одни испытывают их удары редко, а другие — постоянно, вроде тебя. Все зависит от того, насколько человек умен, проницателен».
Сабадырев сначала направился было на Сенной базар. Там некоторые ашханэ работали, как привокзальные буфеты, всю ночь. Но потом передумал и пошел на татарское кладбище. Вряд ли там будут кого-нибудь искать ночью.
Утром следующего дня Митька отправился, как было велено ему Апанаевым, на Сенной базар.
В этой забулачной части Казани, населенной в основном татарами, ему редко доводилось бывать.
«Забулачка», как ее называли местные жители, отличалась своеобразным национальным колоритом. Многие улицы застроены деревянными домами на высоких кирпичных цоколях с резными наличниками, а заборы и ворота зеленых, белых, оранжевых и голубых цветов были украшены затейливым татарским орнаментом. На Московской, Екатерининской, Каюма Насыри и соседних улицах выделялись красивые особняки татарских купцов и промышленных воротил. Однако сердцем «Забулачки», пульсирующим без отдыха в любое время года и в любую погоду, был Сенной базар; разноплеменная красочная толпа кишела здесь с утра до ночи. Это был самый многолюдный, оживленный и шумный татарский базар из всех существовавших в городе. Собственно, он был «чревом» всего города. Шум, гам, зазывные разноязычные крики продавцов, звуки музыкальных инструментов царили над базаром точно так же, как над другими типичными восточными базарами, имеющими специфический национальный колорит. На Сенном рынке совершались крупные коммерческие сделки, продавалось и покупалось все, что, казалось, невозможно было купить или продать. Здесь торговали всякой живностью, сеном, зерном прямо с повозок. В маленьких лавках на деревянных скамьях под навесами и прямо на земле торговали одеждой и восточными сладостями, женскими сапожками с цветными орнаментами и ювелирными изделиями, деревянными бочками и гармонями, инкрустированными перламутром.
Сенной базар и прилегающие к нему улицы были опоясаны, будто ожерельем, каменными зданиями постоялых дворов, приземистыми лабазами с небольшими окнами, зарешеченными толстыми железными прутьями, торговыми лавками, кирпичными домами. В поздние сумерки, когда очертания двухэтажных домов размывались сизой мглой, их арочные ворота для въезда во дворы с глухими каменными оградами казались раскрытой пастью темных бесформенных чудищ, которые то и дело проглатывали то лошадей с возами сена, то ручные тележки с немудреной поклажей, которые тяжело тащили изнуренные дневными тяжкими заботами люди, то боязливо спешащих прохожих. А над всей этой местностью возвышалась соборная мечеть со своим остроконечным минаретом, увенчанным золоченым полумесяцем. Он и служил Сабадыреву ориентиром, когда тот шел от Евангелистовской площади. Там, рядом с мечетью, как пояснил ему Апанаев, находится двухэтажный кирпичный дом, где на втором этаже проживает чайханщик Амир-бабай