шен был одержимости, от которой малость отдавало чудаковатостью, но рассуждал весьма здраво и логично. Умирая, Азимов оставил отцу загадочный план о неких сокровищах, но не рассказал что к чему. Собственно, отец хотел у него купить эту бумагу за большие деньги, но этот бабай наотрез отказался. Лишь заставил его поклясться перед аллахом, что половину найденных ценностей употребит для домов призрения, на бедствующих стариков и старух. Отец мой набожный человек. Так что обязательно сдержал бы свое слово, если б отыскал эти сокровища.
«Так вот как достался Апанаеву-старшему этот план, что начертан был на пергаменте», — удивился Сабадырев и чуть было не произнес свои мысли вслух. Митька сжался от охватившего его страха. И, чтобы скрыть свое состояние, он тотчас выразил свой интерес к этому загадочному старику:
— А чем занимался этот Азимов в пору зрелости? И вообще, кто он такой?
Апанаев, хотя снова взглянул на свои золотые часы, немного послушав их мелодию, тем не менее начал рассказывать не спеша, обстоятельно. По его словам, выходило, что родословная этого старика восходит аж ко временам Ивана Грозного. За участие далекого его предка Азимова в Ливонской войне, где Абдулла Азимов отличился, он был пожалован дворянским сословием и поместьем. А дед Ильгам-бабая участвовал в 1813 году в составе ополченцев Казани под командованием подполковника Чичагова в походе против Наполеона. Под Дрезденом дед Азимова успешно командовал татарской конницей, действовавшей против французского гарнизона этого города, предводительствуемого наполеоновским генералом Сен-Сиром, войска которого потерпели поражение. За этот поход Махмуд Азимов был награжден по высочайшему указу императора Александра I орденом Святого Владимира. Этот орден как родовая реликвия передавался от одного поколения к другому. Орден старик Ильгам собирался передать своим наследникам.
Самому же Ильгаму-бабаю не повезло в жизни: в Японской войне, где он командовал ротой, по приказу главнокомандующего генерала Куропаткина он был предан военно-полевому суду за то, что не позволил своему начальству расправиться с подчиненными ему низшими чинами, распространявшими возмутительную крамолу, направленную против самого «помазанника божьего». Эта выходка ему стоила семи лет каторги и дворянского сословия. Ильгам-бабай владел французским и латинским языками, как своим родным татарским, не говоря уже об арабском языке. В общем, образованный человек.
Апанаев на несколько секунд задумался и, четко выговаривая каждое слово, будто диктуя, произнес:
— Старик Ильгам Азимов заявил: план сокровищ передавался, как и орден, из одного поколения в другое, но так пока никому из его родственников и не удалось его разгадать. Собственно, никто всерьез и не занимался, кроме него, этим загадочным планом. А вот он, Ильгам Азимов, сумел расшифровать его! Осталась только техническая, по его словам, сторона дела. И скоро, очень скоро о нем заговорит вся Россия, Европа, как о графе Монте-Кристо двадцатого века!
— А кто ж все-таки первым в роду Азимовых раздобыл этот загадочный документ?
— Ильгам-бабай утверждал: его дед Махмуд, участник Отечественной войны 1812 года, сам ему говорил, что этот план сокровищ начал передаваться от их далекого предка — Абдуллы Азимова, жившего во времена Грозного. Кстати, сохранилась и жалованная грамота царя о наделении Абдуллы Азимова поместьем. А это, Митюша, говорит о многом. Вызывала бы сомнение эта загадочная бумага о сокровищах, если б она только одна дошла через три почти столетия до нынешнего ее наследника — Ильгам-бабая. А тут эта бумаженция добрела до него вкупе с подлинными документами. Но это еще не все. Есть и другие факты, которые всерьез заставляют задуматься над этой интересной бумагой. — Апанаев встал и сделал несколько физических упражнений. — Покойный Ильгам-бабай показал мне вычерченную на пергаменте свою генеалогическую линию, которая восходит к бывшим правителям Казанского царства! Причем пергамент начат, судя по всему, именно в то время. Последующие поколения просто вписывали себя. Это было сразу заметно.
Апанаев поведал затем о родословной Ильгам-бабая. Оказывается, что его дальний предок — Абдулла Азимов, к которому проявил благосклонность русский царь, приходился родственником жене хана Сафа-Гирея, правившего Казанским царством на протяжении многих лет (правда, с перерывами) вплоть до самой своей смерти, до 1549 года. В том же году казанским ханом становится малолетний сын Сафа-Гирея — Утямыш, а регентшей назначили его мать, царицу Сююмбеки.
В 1552 году Сююмбеки вынудили стать женой Шах-Али, который, как известно, сражался со своими воинами — касимовскими татарами на стороне Ивана Грозного при взятии Казани. А шестилетний Утямыш был разлучен с матерью; его отправили в Москву, где после крещения нарекли Александром Сафагировичем. Жил при царском Дворе. Умер он в двадцатилетием возрасте и был похоронен в Архангельском соборе Московского Кремля. Ну, а Шах-Али, который после взятия Казани Иваном IV снова стал касимовским удельным князем и остался им до конца своих дней, то есть до 1567 года.
Внимательно слушавший рассказчика Сабадырев поинтересовался:
— Значит, этот Александр Сафагирович и Абдулла Азимов были близкими родственниками?
— Да, так. А точнее говоря, двоюродными братьями.
Митька поскреб ногтями затылок и, немного подумав, заговорил:
— Если учесть, что вокруг Казанского ханства в конце сороковых и в начале пятидесятых годов шестнадцатого столетия в период правления этого Сафа-Гирея и его жены царицы Сююмбеки начали сгущаться черные тучи военно-политического поражения, то надо полагать, что царица Сююмбеки после смерти мужа позаботилась о казне Казанского ханства и спрятала ее в надежное место.
— Да, такая предосторожность была нелишней, — отозвался Апанаев, копаясь в книгах, которыми были плотно заставлены все полки огромной, чуть ли не до потолка этажерки. — Тем более что Иван Грозный со своим войском дважды пытался, правда, безуспешно, овладеть Казанью. К тому же трон ее качался, как гамак на ветру, сотрясаемый междоусобными распрями разных политических группировок при ханском дворе. И многие казанцы были очень недовольны гнетом. Вот что писал известный тогдашний поэт Мухамедья:
Не внешний враг земле погибель шлет:
От гнета мук, от них улус падет.
Кяфир грехом себе приносит вред.
А гнет страну ведет в пучину бед.
— Кстати, у царицы Сююмбеки, кроме Утямыша, были еще дети?
— Детей у нее, насколько мне известно, больше не было. Так что тайну о том, куда девалась казна Казанского ханства, она могла поведать только своему сыну Утямышу, естественно, когда он стал взрослым.
— Надо полагать, при условии, если они встречались, — добавил Митька.
Сабадырев сознательно не спрашивал о Плане загадочных сокровищ, подлинник которого был у него в руках. Он выжидал, когда об этом заговорит сам Апанаев.
— Сейчас неизвестно, было ли разрешение Грозного на свидания царицы Сююмбеки с ее сыном Утямышем — Александром Сафагировичем. Ведь кроме того, их разделяло значительное расстояние, исходя из лошадиного транспорта; он жил в Москве, а она — в княжеском граде Касимове, что в рязанских краях. Нельзя не учитывать и волю ее мужа, князя Шах-Али. Надо полагать, он не был заинтересован отпускать в дальний и небезопасный путь красавицу Сююмбеки к сыну, который был для него чужим. И с его волей, конечно, она не могла не считаться. По сути, царица Сююмбеки была его пленницей. К тому же Шах-Али, несомненно, прекрасно знал, какие оргии закатывались при дворе Ивана Грозного и что будет, если она попадет на глаза царю. В любом случае Ивану Грозному доложили бы о приезде царицы Сююмбеки, ведь ее сын-то, как я уже говорил, жил в Кремле. Все эти причины, как мне кажется, и не давали возможности свидеться Сююмбеки с сыном. А отсюда вывод: бывшая казанская царица скорее всего не могла ни сообщить своему сыну о спрятанных сокровищах, ни, тем более, передать план их местонахождения. Если предположить, что она все же виделась с сыном, то передать эту ценную бумагу ей мешали, по крайней мере, два очевидных обстоятельства: Утямыш был на положении птицы в золотой клетке, он не имел права отъезжать из Москвы. Иван Грозный боялся, как бы его юный знатный пленник не сбежал в Поволжье да не поднял там великую смуту. И, разумеется, за каждым его шагом зорко приглядывали, и надсмотрщики регулярно доносили царю обо всем, что тот делал. А загадочная бумага была б обнаружена. Да и вообще, Утямыш не смог бы овладеть казной, ведь он не был свободным. Это одно. А другое — сыну и самой царице Сююмбеки грозила бы смерть, узнай Иван Грозный о спрятанных сокровищах.
Тут Апанаев наконец-то рассказал о самом плане нахождения сокровищ, который был изображен на желтом пергаменте и который увез с собой его отец Бадретдин Апанаев. Сабадырев поначалу притворно, как будто первый раз слышит о нем, спокойно расспрашивал купеческого сынка, но когда услышал, что одну линию, тянувшуюся от башни Сююмбеки, удалось разгадать и вытащить из земли клад — десять фунтов золотых монет Булгарского государства и около одного фунта жемчуга и золотых украшений, анархист тотчас растерял все свое благодушие.
— Кто нашел? Когда нашел?
Апанаев, не торопясь, коротко ответил:
— Мы с отцом отыскали. В прошлом году.
— Где?
— На берегу Казанки.
Сабадырев начал лихорадочно припоминать, куда тянулись линии-стрелки с самой вершины башни Сююмбеки. Ну конечно! Одна стрелка тянулась к берегу реки, где рядышком был изображен мост через Казанку. Ему тогда показалось, что мост зачем-то пририсовали сравнительно недавно. Видимо, это сделали Апанаевы для ориентира, когда разрыли этот клад. Ведь тогда-то моста этого не было. Митька тут же вспомнил, что одна из стрел-указателей тянулась почти к самому подножию башни Сююмбеки. И он весь напрягся от нахлынувшего волнения. Почему-то именно эта стрелка его вдруг