Сабадырев аж присвистнул от увиденной роскоши. Да, есть во все времена категория людей, которая шикует, жирует, веселится, насколько позволяет здоровье, несмотря ни на какие бедствия народа, ни на какой общегосударственный голод, ни на кровавые фонтаны фронтовой бойни, от которых, как в лютую стужу, мороз бежит по телу и волосы становятся дыбом, словно сосновые иголки. И Митька с любопытством смотрел на этих людей. Внешне люди как люди. На улице пройдешь и внимания не обратишь. А вот в тихих укромных уголках обжираются в три горла, слащаво кривя сытый рот, с которого ручейком струится благовонный жир, и вещают небрежно о своих делах, которые приносят солидные прибытки.
Стол был сервирован на двенадцать персон. Рядом с Сабадыревым оказалась красивая девица в глубоко декольтированном платье. Она то и дело останавливала на Митьке томные с поволокой зеленые глаза, и грудь ее высоко вздымалась, будто подчеркивая неравнодушие этой женщины к соседу. Молодая женщина больше слушала, что говорят другие. А говорил за столом больше всех Рудевич, который как придворный церемониймейстер, без суеты, деловито рассадив гостей по отведенным им местам, вежливо представил каждого из них. Обворожительную Митькину соседку звали Флорой. От нее исходил тонкий аромат французских духов, и это усиливало восприятие ее красоты. Сабадырев подумал: не иначе она из бывших петербургских благородных девиц. Благородных кровей, решил он, тут сомнений нет. Рядом с Флорой образ Тоськи, его жены, потускнел. Вот бы ее привезти в Гуляй-Поле, даже батька Махно рот бы на нее разинул. А Тоська бы от зависти и ревности слюной начала бы брызгать, охаивая ее. И Митька вдруг загорелся этой идеей. Он ощупал карманы: золото при нем, не оставлять же было его старику. Да и неизвестно, вернешься ли еще на Сенной базар. Обстановка-то в городе вон какая.
Сабадырев посмотрел на Апанаева, что сидел по ту сторону стола рядом с пожилым мужчиной с коротко подстриженными «под ежик» волосами. Лишь бы этот змей не отбил Флору у него. А то от него всего можно ожидать. Ведь увел, змей, Дильбару от него в ресторане. «Ну ничего, Анварчик, я потерплю тебя, но ровно столько, сколько понадобится времени для батькиного задания».
Рядом с Рудевичем сидела ресторанная танцовщица, которую Сабадырев сразу же узнал. Они о чем-то перешептывались, изредка, как показалось Митьке, поглядывая на него и Флору. Только после нескольких рюмок Сабадырев рассмотрел как следует всех мужчин и женщин, большинство из которых он раньше не видел. По их заискивающим перед Рудевичем физиономиям он понял, что это его люди, скорее всего, телохранители. Лишь пожилой, коротко стриженный мужчина, которого звали Пафнутием Денисовичем, вел себя независимо, да еще Апанаев.
В это время в кабинет вошел метрдотель узнать, не подать ли горячее. И, как бы между прочим, сообщил, что внизу, на первом этаже в кафе «Москва», можно потанцевать. И он извиняюще пояснил, что в старые добрые времена можно было заказывать музыку, как вино, прямо в отдельный номер. К сожалению, такие времена канули…
Сабадырев с Флорой переглянулись и встали одновременно; им захотелось потанцевать.
— Господа! — громко подал голос Рудевич. — Господа. Прошу вас недолго отсутствовать. Наша застольная программа еще далеко не исчерпана.
У выхода из кабинета Митьку отозвал в сторону Апанаев и шепнул:
— Пиковая дама, Митенька, роковая дама. Не увлекайся особенно. Без штанов можешь остаться.
Сабадырев недоверчиво скривил лицо и, не проронив ни звука, поспешил вслед за Флорой. «Нашел дурака. Захотел, чтоб я сам отказался от нее. Не дождешься! На этот раз эта райская пташка будет моей». Он тут же позабыл слова своего компаньона по поиску ханских сокровищ. Душа его запела всеми золотистыми струнами сладкозвучной арфы.
Они прошли по длинному с поворотами коридору, по которому то и дело проходили молодые люди в штатском, но с выправкой кадровых военных; сновали взад-вперед, похоже, в поисках плотской услады и денег потасканные девицы и молодящиеся пожилые женщины. Молодые люди бесцеремонно-оценивающе, как покупатели на вещь, смотрели на Флору, и Митька, поглощенный наблюдением за всем происходящим вокруг, не замечал интерьерных украшений: изображений масок лиц, витиеватой лепки под вид растений и зеркал. Потом они оказались в вестибюле первого этажа. Тут Сабадырев на радостях, заглядевшись на свою обворожительную спутницу, больно ударился о большой светильник — бронзовую статую женщины, держащую за руку младенца, стоящую на пьедестале, окруженную с четырех сторон раковинами фонтана.
Флора рассмеялась и шутливо-сочувственно потерла ему ушибленное место.
— Если бы бывшая хозяйка этого дома госпожа Александрова-Гейнс знала, что эта статуя помешает Мите пройти, она ни за что бы не воздвигла ее.
Из дверей кафе «Москва» лилась веселая песенка:
Василечки голубые,
василечки-васильки,
Ах вы, милые цветочки,
ах вы, цветики мои.
На лужайке мы смеялись,
И блестел лукаво взор.
А потом, когда расстались,
Не забыть их до сих пор.
Когда они вошли в зал, все тот же звонкий молодецкий голос вторил припев:
Василечки голубые,
василечки-васильки,
Ах вы, милые цветочки,
ах вы, цветики мои.
В зале было полно народа и довольно накуренно. Сигаретный дым лениво вытягивался в открытые окна, но зато улица дышала духотой. Увлеченные танцем разновозрастные парочки не замечали никаких неудобств. Вспотевшие, словно смазанные жиром, блестящие лысины, пышные прически светских дам, аккуратные стрижки молодых людей, широкие физиономии с косматыми бородами вольных художников плавали, колыхаясь в душном дымном мареве, будто тыквы на волнах.
«Ишь сколько облысевших меринов, а все с повадками молодых бодливых козлов-кадетов, — недобро подумал Сабадырев, глядя на пожилых мужчин, плотно прижимавших к себе, как грелки, хорошеньких девчонок. — А ведь, похоже, офицерье. Уж очень манеры и осанки похожи у всех. Они здесь как громоотводы, — чекистские молнии могут вызвать на себя. А заодно на всех присутствующих».
Эта мысль вдруг занозой воткнулась в Митькино сознание. И настроение у него испортилось. Частые неудачи в этом городе двух миров уже приучили его думать, чуять ситуацию, как стреляного волка. Немного потанцевав, Сабадырев потянул свою партнершу наверх, в компанию. Она была покладистой и не перечила ему ни в чем, не то что Тоська. Флора лишь приятно улыбалась, показывая свои ровные, ослепительно-белые, как у актрисы, зубы. Ее длинные черные ресницы и красивые зеленые глаза заставляли его трепетать.
«Ангел, сущий ангел», — повторял он про себя. И когда на его вопрос о ее происхождении она ответила, что происходит из старинного татарского княжеского рода Тенишевых, Митька вконец потерял голову: «Княгиня! Так я и думал. Она самая настоящая княгиня. Мать честная, сама судьба ее послала мне. Не чета Тоське. Надо ж, до каких сфер добрался! Княгинь почти уж обнимаю!» Он напросился в провожатые. Флора сначала нехотя было согласилась, но потом изменила свое решение.
— Конечно, здесь не Москва и не Петербург, и мало кто меня знает, но сюда немало бежало дворян из столичных городов. И правила приличия мне не позволяют никаких вольностей. Для меня это свято. — Она немного помолчала, подождав, покуда ее кавалер не принялся умолять провести с ним часочек вечером, и сказала: — Ну хорошо. Четверть часа я вам, видимо, смогу уделить. Составите мне компанию выпить чашку кофе.
— А где мы встретимся?
— Вы, Дмитрий, подойдите к одиннадцати вечера в Шамовскую рощу, это за Шамовской больницей. Стойте в начале аллеи. Вас встретят и проводят ко мне.
— Ваш паж встретит?
Она ничего не ответила, лишь ослепительно-прелестно и вместе с тем по-детски улыбнулась.
«Если есть живые богини на земле, так это княгиня Флора», — подумал Митька, входя в знакомый уютный зал, где компания вовсю пировала за столом.
Потом Апанаев представил Митьке Пафнутия Денисовича. Пожилой, коротко стриженный мужчина протянул руку:
— Казимаков.
Бывший ротмистр казанского губернского жандармского управления без длинных предисловий и проволочки, как рациональный купец, дороживший временем, заявил:
— Рудевич мне сказал, что вас интересуют подземные ходы Казани. Извольте, такие исчерпывающие сведения я могу вам, господа, представить. Но они, как и любые важные сведения, стоят денег. И немалых. Ежели конкретно — десять тысяч золотом.
— Сведения, говорите, исчерпывающие? — осведомился Апанаев.
— Анвар Бадретдинович, обижаете политическую контрразведку Российской империи. В ней, в отличие от самих императоров, особенно от Николая Второго, работали неглупые люди. И уж поверьте, судари, мы интересовались всем. А уж подземными ходами — тем паче. Они ведь могут служить не только местом для отменных тайников, скажем, для размещения подпольных типографий, для сокрытия оружия и прочих вещественных доказательств преступной деятельности. Наконец, подземные ходы могут быть использованы для проникновения в те или иные важные здания, например, в госбанк, дабы слегка потрясти казенный карман. Я уж не говорю о том, что подземелья могут послужить для диверсий. Вот все эти реальные опасения, судари, и заставляли жандармерию всерьез проявлять прыть и настойчивость в исследовании системы подземных ходов в Казани. Так что составленная схема подземелий города — самая что ни на есть исчерпывающая.
Апанаев и Митька молчали. Видя их колебания, Казимаков сказал:
— Она, эта схема, стоит дороже. Мне за нее дают некие здешние подпольные организации в два раза больше. Сам-то я в этих играх сейчас не участвую.
— Почему? — поинтересовался Сабадырев.
— Уж коль не удержали власть, огражденную гигантской стеной штыков, то как же можно ее восстановить при гораздо меньших силах. А? Борьба за возврат потерянной власти — это сейчас отдает сильным запахом дохлятины. Короче, это утопия. Воевать, бороться за обреченное дело — глупо, пустая трата сил. А посему, учитывая, что жизнь коротка и загажена, как детская рубашонка, предпочитаю вкушать истинные непреходящие человеческие ценности: любить, вкусно жрать, блаженствовать, блистать в интересных обществах при набитых червонцами карманах. Ведь все в жизни свод