Пока Гирш Олькеницкий стоял у открытого окна и размышлял, белесые облака перекочевали на край небосвода, смиренно уступив свое место, будто чувствуя мрачную, суровую обстановку в этом крае, черным косматым тучам, мощно надвигавшимся со стороны Высокой Горы.
Председатель губчека вызвал Шамиля Измайлова и Аскара Хайретдинова. Немного помолчав, он неожиданно, без тени улыбки спросил их:
— Не знаете, как стать мудрым человеком? Тогда можно было все сложные запутанные дела щелкать, как синички семечки. — Он надел пенсне и уже грустным голосом: — Ну так как, а?
«Шутит или это он всерьез? — подумал Измайлов. — А вообще, если бы задавал вопрос глупец, тогда понятно, хотя как раз дурак-то и не задаст такого вопроса: ведь им всегда, как малым детям, все ясно и просто. И всегда уверены в себе. Но когда задает такой вопрос талантливый человек, значит, во всей губернии все осложнилось до предела». А вслух он сказал:
— Чтобы стать мудрым человеком, видимо, надо по крайней мере иметь два качества: ум и опыт, как житейский, так и профессиональный.
— Твою «крайнюю меру», Шамиль, можно, пожалуй, немного расширить. Хотя мое суждение тоже не аксиома.
Молодые люди с интересом глядели на своего начальника. Ведь для беседы о нравственных понятиях у них было слишком мало времени. Но когда всем сотрудникам ЧК становилось особенно тяжко, невмоготу, Гирш Олькеницкий умел снять чрезмерное нервное напряжение, успевая заложить в души молодых сотрудников прочные нравственные кирпичики, на которых держится порядочность человека. И делал это он ненавязчиво, добрым тоном, как бы высказывая свою точку зрения перед равными коллегами по дискуссии. Впрочем, такая же атмосфера царила и при обсуждении сложных дел: каждый мог безбоязненно высказать свое мнение, и дельные предложения всегда им учитывались.
— На мой взгляд, — продолжил Олькеницкий, — чаша мудрости всегда полнится одновременно из трех родников: ума, доброжелательности и опыта. Не будь хотя бы одного из этих источников — не останется и капли мудрости. Если, скажем, нет у человека доброты, то ум и опыт чаще всего порождают злого гения. А сам по себе ум без опыта, не говоря уже о доброте, мало что значит и выглядит так же голо и непривлекательно, как дерево без листьев. Ну, а о мудрости без ума и говорить смешно.
— Это уж точно, — отозвался Хайретдинов. — А мне почему-то всегда казалось, что мудрость держится на двух китах, которые назвал Шамиль. Теперь вижу, что ошибался.
— Ну ладно, друзья, взглянем-ка теперь с вами на наши текущие нерешенные задачки. Тем более некоторые из них покрылись от давности плесенью. Я имею в виду историю с анонимкой с поддельной подписью Сабантуева.
— А разве она еще не исчерпана? — Измайлов с некоторым удивлением взглянул на своего начальника.
Председатель губчека отрицательно покачал головой.
— Действительно, основные персонажи, точнее просматриваемые лица, стоявшие за этим письмом, вроде как предстали пред богом. А главная, незримая фигура осталась невредимой.
— Вы имеете в виду, Гирш Шмулевич, кайзеровского агента? — осведомился Шамиль, виновато глядя себе под ноги. Юноша тотчас вспомнил, как глупо упустил Двойника, который уже был у него в руках.
Олькеницкий кивнул головой и заметил:
— Разиль Дардиев был всего лишь исполнителем…
— Но все-таки вы здорово придумали комбинацию по его устранению, — восхищенно произнес Аскар Хайретдинов своим звонким полудетским голосом. — И как быстро распространились сведения. Надо ж!
Хозяин кабинета мягко улыбнулся и тихо проронил:
— Дурная молва о человеке всегда быстрее распространяется, чем хорошая. Дело в том, что добрые слова о чьих-то прекрасных делах говорят только хорошие люди, — подлые, равнодушные, эгоисты и завистники предпочитают об этом молчать, а о недобрых, злых делах говорят все.
«Умен, — подумал Измайлов, — ничего не скажешь. А ведь кажется, говорит об обыденных, всем известных вещах, которые лежат на поверхности, а открывает их тебе заново».
— Но это естественное распространение сведений, так сказать, общий принцип движения информации в коллективе, в обществе, и скорость ее, пожалуй, не больше скорости расходящихся на воде кругов. — Олькеницкий достал листок чистой бумаги и ручку, но писать не стал. — Другое дело, когда в распространении сведений очень заинтересованы: тогда они разносятся как тополиные пушинки на буйном ветру, а то и быстрее. И наша дезинформация, слава богу, не застоялась.
Хозяин кабинета поправил пенсне и быстро что-то записал на бумаге.
— Вот, мои друзья, нам надо в срочном порядке выяснить пару вопросов по той самой злосчастной анонимке. Первое: кто подслушал разговор Саньки-анархиста с Сабантуевым? Второе: где подслушали разговор? Кто нацарапал эту писулю, мы с вами знаем — это покойный Дардиев. Но мы не знаем, кто ему продиктовал ее. Мы можем только догадываться об этом.
— В письме указано, что разговор якобы шел в ресторане «Казанское подворье», — напомнил текст присутствующим Измайлов. — Видимо, разговор состоялся не там. Написали, чтоб нас с толку сбить…
— В этом нет сомнений, — подчеркнул председатель губчека. — И всего скорее разговор шел в номерах «Франция».
— Я тоже так думаю, — отозвался Шамиль.
— Почему? Интуиция, что ли? — поинтересовался Олькеницкий.
— Мне кажется, не случайно тогда в гостинице так быстро появились бандиты. Кто-то их предупредил тогда о нашем появлении…
— Вот и я так думаю, — заметил председатель губчека, — тот, кто предупредил, тот, надо полагать, и причастен к подслушиванию. Это-то как раз и надо проверить. И всего скорее это кто-то из работников гостиницы. Ведь Сабантуев-то работал именно в этом заведении. Видите, сколько совпадений!
Олькеницкий передал своим сотрудникам письменные заметки и заключил:
— Ну, ребятки, советами я уж не буду вам докучать. — Он улыбнулся и немного помолчал. — Но не потому, что боюсь не получить за это признательность от вас. Ведь за ценный совет, как за большую услугу, искренне признательна лишь одна категория людей, непременно соединяющая в себе два качества — ум и благодарную натуру. Ибо советы, как правило, могут претворить в жизнь только трезвомыслящие люди. Но оценить совет по достоинству, как ценную услугу, и, соответственно, выразить искреннюю признательность может, однако, лишь человек с благодарной натурой, которых, к сожалению, гораздо меньше, чем просто умных людей.
Молодые чекисты заулыбались.
— Признательность, я не сомневаюсь, получил бы от вас за свой совет, — продолжал председатель губчека. — Но не докучаю советом потому, что могу брякнуть не то, что нужно. Теперь любые слова излишни — дальше идет стена неизвестности, которую надо пробивать ломом практических дел.
Олькеницкий встал из-за стола и сказал:
— А сейчас, ребята, идите и поспите хоть пару часиков.
Но спать им в ту ночь не пришлось. Едва молодые чекисты вышли из кабинета своего начальника, как он их вызвал снова. Извинившись перед ними, Олькеницкий смущенным голосом произнес:
— Я понимаю, что вы не спали уже почти двое суток, но дело неотложное, а послать некого. Сейчас позвонили из татаро-башкирского батальона, который расположен в бывшем доме купца Апанаева. В подвал их дома проникли под видом водопроводчиков два бандита и откопали там какие-то ценности, с которыми одному из них удалось скрыться. Другой — убит. Дом и прилегающие улицы были оцеплены. На Евангелистовской улице, неподалеку от гостиницы «Булгар», красноармейцами из оцепления была задержана пролетка, но один из трех типов, сидевших там, заявил, что он из ЧК, и предъявил мандат. Один красноармеец признал в нем купеческого сынка Анвара Апанаева. Вот такие дела. Ваша задача — осмотрите, изучите все там как следует, особенно маршрут их бегства. Это одно. Второе, проверьте, не оставили ли они в подвале какую-нибудь бяку в виде взрывного устройства.
Всю ночь молодые чекисты вели поиски этих преступников. За забором купеческого двора обнаружили несколько десятков золотых десятирублевок царской чеканки. Осмотр подвала и одежды убитого бандита ничего не дал.
Потом Измайлов со своим товарищем, когда первые бледные солнечные лучи побежали по крышам домов и макушкам деревьев и дворники начали вяло, не спеша шаркать метлами по мостовой, пошли по Тукаевской улице к Сенному базару: именно по этой улице, как пояснили красноармейцы из оцепления, унеслась от них апанаевская пролетка. Опрос дворников дал некоторые обнадеживающие результаты: один из них видел, как около полуночи у ближайшего к мечети двухэтажного дома остановилась серая в яблоках лошадь и с нее сошел старичок в тюбетейке и торопливо нырнул в подъезд этого дома.
Повторный опрос красноармейцев из оцепления подтвердил предположения чекистов: апанаевская лошадь была той же масти! А дворник позже заявил, что он может опознать того старика, если увидит его еще раз. Через день дворник, наблюдавший вместе с чекистами за подъездом двухэтажного кирпичного дома, уверенно указал пальцем на сгорбившегося седого старичка в зеленой тюбетейке:
— Это он. Он сошел с тарантаса вчера в полночь.
Чекисты узнали, что старика зовут Амир-бабай. Амир Мансуров. Красноармейцы, задержавшие пролетку, тоже признали в Амир-бабае того самого извозчика, что правил лошадью. Старика Мансурова допросили, но тот, словно глухонемой, молчал. И дальше поиск преступников зашел в тупик.
Солнце уже достигло зенита и начало сильно парить, когда Шамиль и Аскар Хайретдинов наконец-то оказались на Воскресенской в номерах «Франция».
«Где могли в гостинице подслушать конфиденциальный разговор Сабантуева с Санькой-анархистом? — задал себе вопрос Измайлов, окидывая взором фойе и первый этаж. — Иначе говоря, где им лучше было вести подобные разговоры? В фойе? Нет. В коридорах? Конечно же нет. В своем кабинете на втором этаже? Разумеется!»
И молодые чекисты попросили администратора гостиницы осмотреть служебные помещения второго этажа.