хо и спокойно, как ленивец на дереве. Да это и невозможно».
Измайлов нисколько теперь не сомневался, что это та самая Флора, которая была связана с Коськой Балабановым и в которую влюбился под рождественские праздники семнадцатого года германский агент. И если бы его сейчас спросил председатель губчека Олькеницкий, почему он так думает, Измайлов толком бы и не ответил. Хотя обстоятельства и логика событий косвенно и подтверждали его вывод, но молодой чекист больше полагался в этот момент на интуицию, на чутье.
Но кто этот тип, что приехал, припорхал черным вороном в гнездо Флоры? Кто он: главарь бандитской шайки Балабанов или сам Двойник, тот самый неуловимый германский шпион, за которым так безуспешно гонялись царская охранка и военная контрразведка Керенского?! «Но он и тебя, как ребенка, обвел вокруг пальца», — сказал вдруг внутренний голос.
Милиционер, сидевший на крыльце, встал, выплюнул кожуру семечек и исчез в сенях. Но вскоре вернулся и нехотя потащился по едва приметной тропинке в огороде к забору. Он привычным жестом отодвинул пару досок в заборе и ловко юркнул в щель.
«Выходит, этот милиционер живет в этом доме и приглядывает за очаровательной соседкой? — помыслил Шамиль. — Неужели ради нее он тут поселился? Вернее, заставили поселиться. А что все может быть».
Измайлов понял: скоро эти субъекты уедут отсюда. Не зря же охранники, как псы, сбегаются к хозяину. Охраняют голову начальника, пока плоть того предается с красоткой земным утехам. Ну что ж, каждому свое.
Чекист осторожно проделал обратный путь и очутился у калитки соседнего дома, куда он недавно входил. Ждать ему тут не пришлось долго. Он прильнул к щели забора и силился рассмотреть в надвинувшейся темноте лица тех, кого поджидал. Среди троих милиционеров Шамиль не признал никого. Кайзеровского агента Двойника тут не было. «Значит, это гуляет Дядя Костя со своими телохранителями. А может, это кто-то другой?»
Измайлов последовал за этой троицей, как только шаги их стихли. «Успел ли Аскар подъехать? — забеспокоился он. — Лишь бы не упустить этих типов».
Шамиль облегченно вздохнул, когда увидел, что за милицейским тарантасом увязалась извозчичья пролетка с пьяным шумливым пассажиром. Измайлов вернулся назад — женщины, что крутилась тут, как полицейская ищейка, уже не было. Но знакомый тип в милицейской форме все еще сидел на крылечке, лузгая семечки. И этот субъект покинул свой пост только тогда, когда свет в соседнем доме погас и ублаженная Флора отошла к сладкому сну.
Чекист поспешил на Гоголя. Если даже Аскару не удастся проследить до конца эту троицу, размышлял он, то через Флору и ее охранника мы все равно разыщем их.
Председатель губчека Гирш Олькеницкий, выслушав Измайлова, выпалившего все события дня быстрой скороговоркой, словно боясь, что ему не хватит сил и воздуха, — встал из-за стола и нервно застегнул кожаный пиджак, но тут же расстегнул ворот рубашки и сел на место. Быстро снял трубку и позвонил городскому начальнику управления милиции Гофштадту и выяснил, что его люди никакой операции на Второй Горе сейчас не проводят.
Олькеницкий снова встал и подошел к открытому окну.
— Что же, Шамиль, ты оказался сегодня удачливым. И Хайретдинов молодец. — Он прошелся по комнате. — Подождем Аскара. Посмотрим, какие новости он привезет.
Хайретдинов долго не заставил себя ждать. Уже с порога, запыхавшись:
— Они сейчас в тюремном замке, на Поперечно-Казанской улице… Они, кажется, там свои люди. Видимо, служат. А может, нет. Я не стал выяснять. Я сразу сюда…
— Так эти милиционеры во двор тюрьмы вошли или же пожаловали прямо в караулку? — осведомился председатель губчека.
— Прямо в караулку…
Олькеницкий быстро отдал необходимые распоряжения, вытащил из ящика стола маузер и спросил Хайретдинова:
— Ты их узнаешь?
— Двух я, конечно, узнаю. А вот третьего рассмотреть не удалось.
Через несколько минут грузовой автомобиль, то и дело чихая и замедляя ход, потащился в центральную часть города, где на высоком левом берегу Казанки на пересечении улиц Поперечно-Казанской и Казанской раскинулся чуть ли не на целый квартал ансамбль тюремного замка, сооруженный еще при императоре Александре I.
Машина остановилась на перекрестке этих улиц. Людей расставлял сам Олькеницкий.
— Ты, Шамиль, возьми пятерых красноармейцев и поставь их так вокруг стены, чтобы в случае чего ни одна мразь не проскользнула…
Олькеницкий кивнул головой в сторону арочных ворот тюрьмы, и Аскар Хайретдинов с бойцами последовал за ним.
В тюремном дворе царил полумрак, а раскачивавшиеся от поднявшегося ветра фонари на башнях порождали блуждающие тени от многочисленных внутренних построек. И от этого мрачный тюремный двор без единого деревца производил еще более тягостное впечатление, как будто сам всевышний поставил на это место печать проклятия и безысходной печали.
Председатель губчека остановился перед главным корпусом и велел Хайретдинову вместе с бойцами осмотреть это здание, а сам направился в караульное помещение. Стоявший у входа охранник потребовал мандаты, удостоверяющие личность. Он долго рассматривал их, потом нехотя пропустил прибывших чекистов, как людей, не внушивших доверия.
В каменном нешироком тюремном коридоре гулко отдавались торопливые шаги красноармейцев. Шедший впереди Хайретдинов заглянул в дежурку. В небольшой комнате, забранной толстой решеткой, висел густым смогом табачный дым, исходивший от пятерых курильщиков, азартно игравших в карты. Два раскрытых чемодана, набитых носильными вещами, лежали рядом. Было ясно: эти люди играли в очко под барахло, которое, видимо, было награблено. В одном из картежников Аскар признал милиционера, которого видел сегодня на Первой Горе в Суконной слободе.
Появление чекиста и красноармейцев было для этой компашки настолько неожиданным, что у банкомета посыпались на каменный заплеванный пол карты, а у другого — выпала изо рта дымящаяся папироса.
Хайретдинов, словно не замечая ворованных вещей, сочувственно произнес:
— Братцы, да тут у вас задохнуться можно. Как же вы, бедные, здесь, а?
Но мужчины все так же угрюмо, словно в оцепенении, глядели на нежданных гостей, не проронив ни слова.
— Зовут-то тебя, товарищ, как? — бодро осведомился чекист у разыскиваемого милиционера. — Хотелось бы с тобой поближе познакомиться. Пойдем-ка поговорим в коридорчик.
Тот медленно встал, машинально провел рукой по пуговицам и, шаркая ногами, как старик, потащился к выходу. И только тут засуетились его картежные партнеры, щелкая чемоданными замками, шумно двигая табуретками, цокая подкованными сапогами.
Уже в коридоре милиционер мрачно поинтересовался:
— В чем дело? Зачем я понадобился? И вообще, кто вы такие?
— Не спеши, гражданин милиционер, — буднично отвечал чекист, — сейчас все прояснится. Сейчас будет все ясно как днем…
В это время неожиданно, как насмешка над его последними словами, погас во всем корпусе свет. Подозреваемый милиционер тотчас, как жеребец, которого стегнули нагайкой, рванулся по коридору к выходу, опрокидывая всех на своем пути. Но у самых дверей его настиг Аскар и успел схватить за руку. Чекисту удалось сбить его с ног, но удержать не смог, потому как его противник изо всех сил рванулся в противоположную сторону, в глубь коридора.
В это время тюремную темноту начали оглушительно разрывать короткие, колючие вспышки выстрелов. Ухали винтовки и револьверы. И вмиг тюрьма проснулась. Со всех сторон, казалось, — снизу, сверху раздавался крик заключенных, перемешанный с неистовым стуком по железным дверям камер. Лишь долетали отдельные слова, прорываясь из общего бешеного гвалта:
— Наших уби-ива-ают!!! Братцы-ы! Убива-ют!
Стрельба на короткое время усилилась, но потом стала спадать, будто желая опровергнуть неосновательные утверждения заключенных уголовников.
— Тюрьма окружена! — крикнул Хайретдинов. — Сдавайтесь!
Выстрелы стихли.
— Выходи по одному! — подал команду чекист. — Да побыстрее!
— Сдаюсь, братцы! Сдаюсь! — еле послышался срывающийся пожилой голос. — Я тут ни при чем! Я тут…
— Чекистам, сволочь, продаешься! — зло забасил в темноте чей-то голос. — Да за это мы ж тебя… — И тут же подряд грянуло несколько выстрелов.
И снова разразилась ожесточенная перестрелка. Обе стороны имели уже убитых и раненых. И когда, казалось, силы бандитов иссякли, со второго этажа неожиданно начали поливать красноармейцев из английского ручного пулемета. Все отпрянули назад, прижались к дверным проемам, а кое-кто выскочил во двор.
В это время и за высокой тюремной стеной глухо заухали выстрелы. Это один из бандитов выбросил из сторожевой башни веревочную лестницу, быстро, в несколько невероятных шагов оказался на земле и бросился под гору к реке.
— Стой! Стрелять буду! — закричал красноармеец.
Но беглец еще сильнее припустил, пытаясь побыстрее раствориться в темноте. Боец и подбежавший Измайлов открыли огонь. Преследуемый стрелял не целясь, наугад, не оборачиваясь. Но вскоре, будто споткнувшись, бандит упал и по инерции покатился по склону. Пуля попала ему в коленный сустав. И он, дико матерясь, стрелял, пока не кончились патроны. Тут его и взяли.
Когда в главном корпусе тюрьмы перестрелка достигла апогея, там появился Гирш Олькеницкий. В караулке он узнал: Балабанов и пятеро его людей находятся именно там.
Пулеметные очереди прошивали темноту тюремного коридора, пули, выбивая снопы искр, создавали иллюзию бенгальских огней. Эти зловещие огни то приближались, то отдалялись от входной двери, не давая возможности проникнуть чекистам в глубь здания.
— Дорога к серьезной цели это — дорога через страх, особенно в борьбе, явной и тайной, — еле слышно произнес Олькеницкий, как будто говорил сам с собой наедине. И его слова вряд ли кто слышал в грохоте выстрелов. «Достигая цели, одерживает победу в борьбе тот, кто преодолевает страх — этот спутник нормального человека, — подумал Гирш Олькеницкий. — Но нужно не просто преодолеть страх, а подавить его в себе, опережая в этом своих врагов. Только тогда есть шанс победить».