Фабр вспоминает об этой беседе коротко и скупо: «Я рассказываю о моих энтомологических исследованиях, о моих взглядах педагога, о положении преподавателя, о трудностях и надеждах. Он меня воодушевляет. Прогулка была очаровательной».
Увидев на перроне дожидавшихся его представителей власти — префекта, мэра, директора лицея, дивизионного генерала и других официальных лиц, министр представил им Фабра и попросил поддержать его деятельность по распространению знаний.
Вскоре после того в Авиньоне открыли общеобразовательную школу для взрослых и пригласили туда Фабра. В аудитории Сен-Марциала дважды в неделю собирались пекари, красильщики, каменщики, парикмахеры, возчики, рыбаки, точильщики. Прилежными слушателями Фабра были также владелец книжной лавки Руманий и знакомый нам Феликс Гра из Вильнёва.
Следом возникли женские курсы. Светское образование для девушек было во Франции вещью неслыханной. Фабр — он и здесь стал основным преподавателем — сразу оценил внимательность и серьезность слушательниц. Его уроки, обязательно сопровождавшиеся опытами, вызывали глубокий интерес. И всегда лектор на одном и том же месте видел приемную дочь и воспитанницу своего английского друга Милля — Елену[1].
Возбуждение, вызванное организацией курсов и лекциями Фабра, со временем не улеглось, но, наоборот, росло. А тут еще особое отношение к Фабру самого министра!
Здесь обратимся к фильму «Мсье Фабр», поставленному Анри Диамант-Берже по сценарию, написанному им совместно с Джеком Киркландом. Это не сухое жизнеописание, но попытка оживить «драматическую судьбу, характер, поиски, жажду открытий, жившие в человеке, который своей верностью делу, волей, настойчивостью и трудолюбием стал вровень с великими». В фильме играют звезды французского кино и имеются великолепные, несмотря на существовавшие в те годы трудности съемок с телеобъективом, кадры из жизни насекомых. Консультантами при постановке картины были тогда уже состарившийся хранитель фабровского музея — сын натуралиста Поль, правнук Фабра Ру-Фабр, почитатель и знаток трудов энтомолога академик Жан Ростан — сын известного драматурга и поэта, историки, энтомологи. Снимался фильм в фабровских местах.
Вот отрывок, который стоит привести…
«В гости к Фабру пришел Стюарт Милль. Фабр — в палисаднике. Рад гостю. Ведет его к скамье.
— Садитесь, дорогой Милль! Не видел вас целую вечность. Правда, каждый вечер имею удовольствие видеть в Сен-Марциале вашу Елену.
Фабр садится на скамью рядом с Миллем.
— Она в восторге от ваших лекций. Друг мой, вы становитесь знаменитостью и весьма важной фигурой.
— Не уверен. Во всяком случае, дирекция и деятели из муниципалитета всячески доказывают мне обратное, — качает головой Фабр.
— Чистая ревность. — Стюарт Милль принимается набивать табаком трубку.
— Так уж и чистая, — вздыхает Фабр. — Они все время мне глаза колют этими курсами для девиц… Знал бы Дюрюи…
Милль хлопает себя по лбу.
— Какая голова стала! Хорошо, вы о Дюрюи вспомнили… Я вошел к вам одновременно с курьером, который доставил с почты пакет. Ваша жена просила меня передать его вам. Прошу вас, это что-то как раз из министерства.
Милль передает вынутый из кармана конверт. Фабр какое-то время вертит его в руках, принимается распечатывать, приговаривая:
— Неужели они и Дюрюи успели настроить против меня?
Пробежав письмо, протягивает бумагу Миллю:
— Взгляните!
Милль читает вслух:
— „Дорогой Фабр, в субботу Вам надлежит быть в Париже. Если опять ослушаетесь, придется прибегнуть к помощи жандармерии. Сердечно Ваш Виктор Дюрюи…“ Так! Превосходно! И что же мы намерены делать?»
На этом прервем цитату из сценария и сообщим, что уже вскоре после возвращения из Авиньона в Париж министр вызвал туда Фабра, но тот уклонился от поездки, не захотел отрываться от дел. Последовал второй вызов. Фабр и на этот раз пренебрег командой администрации. Тогда прибыло письмо, подписанное уже самим министром и действительно с шутливым упоминанием о жандармах.
И вот снова Париж. У входа в министерство приезжий учитель протягивает важному швейцару письмо Дюрюи, и Фабра почтительно ведут по коридорам. Министр принимает его сразу и первым делом протягивает правительственный вестник — газету «Монитер».
— Смотрите, чем мы вас встречаем! — Дюрюи указывает в списке новых кавалеров ордена Почетного легиона строку: «Жан-Анри-Казимир Фабр, преподаватель Авиньонского лицея».
Дюрюи поздравляет смущенного, диковатого посетителя, расспрашивает о работе курсов в Авиньоне, вспоминает о новой книге, которую Фабр собирался писать.
— Вас ждет Шарль Делаграв, молодой издатель просветительной литературы. Он очень вами интересуется.
Делаграв? Но это же название горного источника на склонах Ванту!
— Посетите его сегодня, — продолжает Дюрюи. — А завтра мы вместе поедем на прием к императору.
Балы и приемы у Луи-Бонапарта способствовали созданию «необходимого внешнего блеска» режима. Вот что пишет о них «Социалистическая история» под редакцией Жана Жореса: «Празднества занимают внимание общества… Кое-кто, конечно, ропщет: время ли теперь задавать балы? „Монитер“ отвечает недовольным: расходы на большой бал обратно проливаются золотым дождем на все отрасли промышленности. Портные, декораторы, садовники соперничают друг с другом, даже устраивают конкурсы. Иностранные гости стекаются со всех сторон в Тюильрийский дворец».
А Эмиль Золя в «Добыче» рисует и общий вид «нового Лувра в миниатюре, одного из характерных образцов стиля Наполеона III, пышной помеси всех стилей», и отдельные сцены проходивших здесь парадов, когда, окутанные рокотом голосов, в теплом воздухе выстраиваются в два ряда белые плечи, за ними, отступив на шаг, со скромным видом черные фраки, а вдоль рядов семенил на коротких ножках Луи-Наполеон с красной орденской лентой через плечо. Он движется между двух рядов дам, приседающих перед ним, и его тусклый взгляд, бросаемый то направо, то налево, скользит по корсажам…
Известная — она была выставлена в Лувре — акварель Г. Барона «Вечер в Тюильри» относится как раз к 1867 году. Здесь среди сверкания мрамора и хрусталя, колонн, ваз и люстр тоже видны черные фраки и дамы в туалетах, пожирающих состояния.
На пышное торжество — встречу императора с виднейшими учеными страны — попадает только позавчера расставшийся с лицеем помощник преподавателя в своем видавшем виды мундире.
Фабр с любопытством разглядывает придворных в коротких штанах и туфлях с серебряными пряжками. Натуралист верен себе: камергеры напоминают ему жуков, вместо элитр у них фраки цвета кофе с молоком; платья дам — цветочные клумбы. Он посматривает на ученых. Это геологи, историки, ботаники, археологи, физиологи. Многие известны ему по книгам и календарям. Здесь Клод Бернар, почти земляк, родом с берегов Роны; Мильн-Эдвардс, знакомый по защите докторской; автор учения о диссоциации химик Сен-Клер Девилль…
Входит император. Пухленький, с большими усами и полуприкрытыми веками, он будто дремлет. Его сопровождает Дюрюи, представляет гостей и называет их специальность. Каждому император задает один-два вопроса. Фабра он спрашивает о гиперметаморфозе мелоид. Дальше произносятся речи. Фабр, конечно, не выступает.
Улучив минуту, когда около Дюрюи никого нет, Фабр подходит и решительно прощается. Его ждут насекомые, рукописи, марена. Париж не для него, он не сможет задержаться ни на один день, не станет даже знакомиться с коллекциями Музея естественной истории.
Фабр нервничает: какой-то услужливый чиновник шепнул, будто есть план оставить его при дворце воспитателем принца.
Дюрюи не перебивает, потом, вздохнув, говорит:
— Пожалуй, вы правы. Но я очень об этом жалею.
Фабр спешит покинуть дворец. В тот день ему довелось еще побывать на знаменитом Пон-Неф, одном из самых оживленных мостов Парижа. Его резануло особенно тягостное после роскоши Тюильри зрелище. Старый, оборванный, провонявший духом всех ночлежек нищий стоит среди клеток с собаками и кошками. Надпись, прибитая к одной из клеток, по-русски выглядела бы примерно так:
Пьйотр де Шамони
Режит хвосты псам
Кастрирует котов
Расстояниями ни стисняемся.
…Он ехал в Авиньон, с ужасом представляя себе, во что бы превратилась жизнь, если б на него напялили фрак цвета кофе с молоком и лишили возможности заниматься навозниками, тлями, мухами, богомолами. Он радовался освобождению: «Я не пойду, друзья, к вельможе, вот как!» — и повторял, что алая мареновая краска раньше или позже станет для него Синей птицей, приведет к цели.
Глава IVИзгнанный
В лице Фабра мы имеем пример человека совершенно изумительной и разносторонней одаренности, соединенной с исключительным трудолюбием. Это фигура, подобная Леонардо да Винчи, Ломоносову, Копернику.
Человек, который судит о каждом философе не по тому, что является непреходящим, прогрессивным в его деятельности, а по тому, что было неизбежно преходящим, реакционным, судит по системе, — такой человек лучше бы молчал.
«L’année terrible», ужасный год, — написал Виктор Гюго о злосчастном для его родины 1870-м. Страна пережила тягчайшие испытания. Разгром на полях сражений и бедствия, принесенные вражеским нашествием, потрясли Францию. Провозглашена Парижская коммуна, но пламя революции залито кровью. Гремят залпы расстрелов в Менильмонтане, на кладбище Пер-Лашез; волна преследований и гонений прокатывается по стране.
Впрочем, реакция подняла голову еще до того.
Только недавно вернулся Фабр из Парижа, уклонившись от чести быть воспитателем сына императора. Спасся бегством. И часа лишнего не пробыл в столице, торопился к насекомым и на курсы, которым отдает жар сердца.