Судя по детским увлечениям, Карлу суждено было стать орнитологом — каждую осень его мать покупала синичек в зоологическом магазине. Дома клетка открывалась, и птицы летали по всей квартире. Фриш кормил и поил синиц, зимующих в доме, и радовался, когда весной их выпускали на волю. Однажды ранним утром кто-то настойчиво забарабанил в окно, выходившее в сад. Семилетний Карл поднял штору и не поверил своим глазам: пестрый дятел стучал клювом в раму. Тихонько, чтоб не спугнуть видение, мальчик открыл окно, — о чудо! — дятел влетел в комнату.
Оказалось, жившие по соседству ребята еще птенцом взяли из гнезда дятла и приручили. Теперь, возвращаясь домой, дятел заблудился и подлетел к чужому окну… С соседями поладили, дятел остался у Фришей, и Карл очень с ним подружился.
Дятлу предоставлялась возможность покидать утром дом, и он целые дни был на воле, но, увидев Карла или его мать, подлетал к ним и фамильярно садился на плечо, приводя в изумление гостей. Вечером дятел исправно возвращался домой и, если окно оказывалось закрытым, нетерпеливо стучал в стекло клювом, напоминая, что ему еще причитается порция мучных червей.
Когда Фриш в очерке о мухе напишет, что между человеком и птицей может возникнуть подобие дружеских чувств, он подведет некий итог собственному опыту.
Потом мальчику подарили попугая, настоящего зеленого бразильского попугая, его назвали Чоки. Много лет спустя уже у сына Карла — Отто — все попугаи получали это ставшее традиционным имя.
Чоки был неразлучен со своим владельцем. Сидел у него на плече, дремал на коленях, расхаживал на столе по тетрадям, пока Карл готовил уроки, а ночь проводил в клетке возле его кровати. Утром попугая выпускали, и едва только он получал свободу, как перебирался в столовую, где Карл завтракал. К другим Чоки не слишком благоволил, но Карлу был верен все пятнадцать лет, до последнего своего дыхания.
Но орнитология не стала содержанием жизни Фриша. Позднее он лишь раз вернется к птицам. Однако отнюдь не в связи с орнитологией. То будет признание в любви, и мы дальше коснемся этой тонкой материи, поскольку Фриш сам написал о ней. Сейчас же добавим: уже в раннем детстве мальчика интересовали не одни только птицы.
Как-то летом семейство уехало к друзьям отца в венгерскую деревню. Вокруг было много болот. Карл наловил здесь тритонов, саламандр, лягушек и увез живые трофеи в Вену. Ему подарили аквариум, и, заселив его, он часами наблюдал подводную жизнь. Бедняге приходилось почти прижиматься лицом к стеклу — мальчик был очень близорук.
Даже игрушки у Карла подобрались сплошь зоологические, может быть потому, что другие меньше его занимали.
— Ты не представляешь, до чего тебе повезло, что ты знаешь, кем хочешь стать, — с завистью сказал друг старшего брата Ганса, глядя на Карла, когда тот сооружал из игрушек подобие зверинца: мальчику было в то время лет десять.
Карл запомнил это восклицание, хотя тогда еще не совсем хорошо понимал, о чем речь.
Став школьником, Фриш организовал в Бруннвинкле свой собственный «музей», ловил бабочек и жуков — чего-чего, а их здесь было много! — умело расправляя трофеи для хранения в коллекционных ящиках. Собирали экспонаты и другие члены семейства, и гости, приезжавшие в Бруннвинкль, но когда они отдавали добычу Карлу, тот, поднеся ее к глазам, чаще всего с гордостью объявлял:
— Это уже есть!
За дубликатами Карл не гонялся. Он поставил себе задачу собрать всех представителей местной фауны — по одному экземпляру от каждого вида. Несмотря на такое жесткое ограничение, в музее вскоре набралось 5000 номеров. А тут еще тетка привезла в Бруннвинкль богатый и прекрасно подобранный гербарий.
Карл целыми днями выслеживал новые объекты, а вечерами разбирал свои богатства. И все же молодого хранителя тревожила мысль: представляют ли какую-нибудь ценность для науки эти великолепные чучела, банки, коробки и папки?
Если бы Фриш тогда знал русский и читал знаменитое в свое время сочинение профессора Московского университета Карла Францевича Рулье «Сомнения в зоологии как науке», он нашел бы исчерпывающий ответ на свой вопрос.
«Учащиеся, — писал Рулье, — охотно знакомятся со своей флорой, почему же не знакомятся они с фауной? Если потому, что не всегда можно изловить достаточное число нужных животных, что справедливо лишь для некоторых классов, и то отчасти, то единственное средство устранить это неудобство — собирать постепенно всех животных данной местности в своем кабинете. Так, в Гейдельберге профессор Бронн составил в кабинете полную фауну окрестностей и даже преподает ее отдельно в известные часы…»
Но Фриш сочинения Рулье не читал, о коллекции профессора Бронна не слышал и ответа на свой вопрос не находил.
И все же он вел специальный дневник, записывая свои наблюдения над 123 содержавшимися у него видами. Среди них были 9 млекопитающих, 16 птиц, 26 пресмыкающихся и земноводных, 27 рыб, 45 беспозвоночных.
Пернатые питомцы не стали предвестником дальнейших интересов Фриша, но одно в характере птиц ему рано бросилось в глаза, — тогда ему не исполнилось и двенадцати.
Гуляя по саду майским полднем, он услышал вдруг ласточек. Они щебетали в кронах лип, еще недавно безмолвных. Впору было подумать, ласточки действительно с неба свалились.
«Перелетная стая, — промелькнуло у Карла. — Поднялись с прошлой стоянки на рассвете. Устали. Интересно, когда двинутся дальше и куда?»
Ответ не заставил себя ждать. Еще резче посвистывая и пощелкивая, птицы снимались с веток и носились вдоль аллеи, подхватывая кто пушинку, кто сухой стебелек, кто комочек глины. Через миг гомон сосредоточился у верхушек стен, под самым краем крыши, где ласточки гнездились каждое лето. Они всё успевали сразу: и собирать строительный материал, и чинить старые гнезда, и закладывать новые, и даже кое-где слегка подраться, наспех, между делом. В мельтешении узких черных телец, раздвоенных черных хвостиков и острых крыл Карл выхватил глазом мимолетную схватку за место под крышей.
— О, да они тузят друг дружку… Смотри-ка, и не подумали отдохнуть с дороги…
Вернувшись к матери, Карл поспешил рассказать о неожиданном открытии.
— Молодец, — улыбнулась она, — сам разобрался. А ведь люди давно заметили и трудолюбие, и хлопотливость этих пташек. Чтоб неумные ребята не разоряли ласточкина дома, их даже пугают: «Не тревожь ее гнезда, а то все лицо веснушки обсыплют…»
По составу комнатного зоопарка можно было все же судить, какие объекты исследования он выберет в будущем: в основном рыбы и беспозвоночные. Впрочем, возможно и другое объяснение: не каждое существо приятно в роли обитателя дома, хотя родители, в особенности мать, проявляли неисчерпаемую снисходительность к увлечению младшего сына.
Карл упоенно читал сам и любил слушать чтение других, запоминая то, что так или иначе касалось животных и их повадок.
Однажды все собрались у стола: старый друг семьи, смелый борец против мракобесия церковников, швейцарский писатель, поэт и художник, автор «Зеленого Генриха», «Мартина Ниландера» и других сочинений Готфрид Келлер прислал новую повесть.
Примостившись в уголке, Карл слушал сказание о «Трех праведных гребенщиках». Мать читала главу, в которой описывались переживания Иоста, размышлявшего о своей незадачливой судьбе. Хозяин его прогонял. Что делать? Куда деться?
Иост «…перевел глаза на участок стены подле самого его лица и стал рассматривать мелочи, которые рассматривал уже тысячи раз, когда поутру или вечером, но еще засветло нежился в постели, наслаждаясь сознанием, что это удовольствие бесплатное. Там в штукатурке было попорченное место, напоминавшее ландшафт с горами и озерами, а кучка крупных песчинок казалась группой блаженных островков. Дальше торчала длинная щетинка, выпавшая из кисти и застрявшая в голубой клеевой краске. Прошлой осенью Иост нашел остаточек этой краски и, чтоб добро не пропало даром, покрасил ею участок стены, то самое место, возле которого он лежал в кровати, на большее не хватило материала. По ту сторону щетинки виднелось возвышеньице — подобие крохотной горки, от которой на блаженные острова через щетинку падала нежная тень. Над этой горкой Иост размышлял уже целую зиму. Ему казалось, что прежде ее здесь не было. Когда же он сейчас стал искать ее своим сонным, грустным взглядом, он вместо нее нашел незакрашенное пятнышко. Но как же он изумился, увидя, что горка не только переместилась подальше, а шевелится, как бы собираясь продолжить путь. Иост подскочил, словно увидел некое чудо, и убедился, что перед ним не что иное, как клоп, которого он минувшей осенью нечаянно замазал краской, когда тот сидел на стене в полном оцепенении. Теперь же, согретый весенним теплом, клоп ожил и в эту минуту хлопотливо полз вверх по стене, показывая голубую спинку.
Иост растроганно и изумленно следил за ним. Пока клоп полз по голубому участку стены, его почти нельзя было отличить от нее, но когда он выбрался из окрашенного места и последние засохшие брызги краски остались позади, славная небесно-голубая букашка стала ясно выделяться на более темном фоне…»
Каждый слушатель запомнил в истории о «Трех праведных гребенщиках» свое, в память Карлу конечно же врезалось место о клопе, ожившем под весенним теплом. И когда Готфрид Келлер посетил старый дом на берегу Вольфгангзее, Фриш почтительно демонстрировал ему богатства своего музея, а показывая в ящике полужесткокрылых — цимекс лякториус, позволил себе пошутить:
— А это тот, которого наблюдал Иост из «Трех праведных гребенщиков».
Изучение живой природы — занятие не новое, но никогда не станет старомодным. Вот почему и в наши дни, дни стремительного прогресса науки и техники, люди продолжают изучать насекомых, как делали это, к примеру, в прошлом столетии, когда жил и работал Фабр, автор знаменитых «Энтомологических воспоминаний».
В бытность свою учителем в Авиньоне он преподавал физику, химию и черчение, а свободное время проводил за городом, окруженный школьниками. Они были первыми его добровольными помощниками в охоте за насекомыми.