Фриш обратил особенное внимание на подготовительную дрессировку животных, на выработку рефлексов, которые входили в процесс автоматизированного производства молока. Привитые животным навыки облегчали кормление и уборку, способствовали равномерной загрузке доильной установки.
В Иельском университете заканчивалась первая часть лекционного турне Фриша. Подходила пасхальная неделя, и на это время зоопсихолог К. С. Лэшли предложил Фришам дом для приезжих рядом с лабораторией для изучения приматов. Гостям вручили ключи, дали список нужных телефонов, объяснили, как открывается холодильная камера, заполненная готовыми блюдами и полуфабрикатами, которых хватило бы на месяц доброму десятку чревоугодников.
— А главное — пользуйтесь тишиной и покоем! — распрощался Лэшли. — Если что понадобится, звоните!
Почему бы действительно не отдохнуть? Однако к вечеру обитатели парка — десятка полтора шимпанзе — стали нервничать, а ночью Фришей разбудил невыносимый шум. Сомкнуть глаз уже не удалось. Утром выяснилось: одна из самок произвела на свет младенца, и вся колония пришла в возбуждение.
Новорожденного забрали и передали на искусственное воспитание. Обезьянник утихомирился.
Фриши посетили живших неподалеку сотрудников лаборатории Хейесов, познакомились с полуторагодовалым шимпанзенком Викки. Хейесы надеялись обучить Викки если не говорить, то понимать речь. Они хотели выяснить возможности развития шимпанзе и готовы были без конца рассказывать о проделках обезьянки, и впрямь напоминающей ребенка. Пока хозяева потчевали гостей чаем и делились наблюдениями, Викки, ловко орудуя под столом, разула и унесла туфлю Маргарет в дальний угол. Забава относилась к числу запрещенных и именно поэтому особо соблазнительных.
Опыт Хейесов проводился чуть не через сорок лет после того, как московская исследовательница Надежда Николаевна Ладыгина-Котс опубликовала нашумевшую в свое время монографию о сравнительном поведении ребенка и детеныша обезьяны. Как тут не вспомнить снова о словах Реми Шовена: «Чтобы быть услышанным мужами науки, требуется много времени».
Хейесы, естественно, не заставили Викки заговорить, но четверть века спустя зоопсихологи стали обучать обезьян языку жестов глухонемых (чем-то и отдаленно он может показаться похожим на язык танцев пчел), и метод увенчался существенным успехом.
Каждый день открывал Фришам новое в огромном естественном зоопарке вблизи университетского городка. Песчаный берег реки изрыт ходами крабов. И каких — семафорных! Оба пола появляются на свет с одинаковыми клешнями, но с возрастом у самцов одна клешня разрастается, становится почти такой же, как все тело. С головой скрывшись в нору, краб выставляет наружу сверкающую белую гигантскую клешню и время от времени поводит ею. Так он охраняет свою территорию от соседей и подает призывный сигнал самке.
В мангровых зарослях вдоль Джон-Ривер водились крабы множества других видов.
— «У каждого обычай свой, свой путь, свои стремленья. Один живет с большой семьей, другой в уединенье», — вдруг продекламировал Фриш. И сам же рассмеялся. Стихотворение Роберта Бернса посвящено птицам, никак не крабам, а приложимо оно скорее к пчелам: среди них есть и общественные виды, и одиночные.
Следующим утром Фриши отправились вдоль автотрассы, пересекающей песчаную равнину, и провели несколько часов, знакомясь с «марморизованными», словно в толченый мрамор одетыми, кузнечиками, заметно отличимыми от песчаного фона. Однако уследить за кузнечиками было очень трудно. Они то и дело совершали в воздухе непредвидимые зигзаги. Вот насекомое несется над землей. Взгляд пытается опередить его, встретить там, где оно должно было бы оказаться в следующее мгновение. Но кузнечика нет, он скрылся, свернув в сторону.
Ни у кого не видел Фриш подобного почерка. Ничего похожего на прицельный полет пчел. И до чего неожиданно возмещается отсутствие покровительственной окраски молниеносной переменной курса в воздухе. Зря гоняются птицы за этим мечущимся летуном!
Но не только потому осложнилось наблюдение за юркими созданиями: пока Фриши приглядывались к поверхности грунта и пытались разобраться в стратегии полета, их то и дело отвлекали проезжие, любезно предлагая подвезти. В конце концов Фриши действительно вернулись на машине. Но хоть и старались разъяснить по дороге, чем были заняты, им, похоже, просто не верили.
Еще через день поездка в Маринеланд. Фриши провели несколько часов в «Океанариуме» с его грандиозными, застекленными с боков бетонными водоемами, где можно наблюдать акул, скатов, пилу-рыбу, морских черепах, а главное — прирученных дельфинов.
Колокол служителя безотказно вызывал дельфинов из морской пучины. Подплыв, они во весь рост выпрыгивали из воды, но не как летучие рыбы, а стоймя, явно рассчитав силу прыжка, чтоб взять корм из протянутой высоко над водой руки.
— Какое великолепное зрелище! — восхищался Фриш. — Чего стоят мои жалкие опыты с сомиком.
Он дотошно расспрашивал о технике работы с этими сообразительными обитателями морского царства, выяснял и финансовую сторону дела: сколько стоили водоемы, каковы расходы на их содержание. Узнав, что на одиннадцатом году после открытия «Океанариум» полностью возместил вложенные в него средства, а две тысячи ежедневных посетителей, приезжающих со всех концов страны, уже сделали предприятие самоокупающимся, профессор, не скрывая зависти, вздохнул.
Пасхальная неделя прошла, и Фриши отправились в Анн-Арбор — университетский городок штата Чикаго, где Фриш уже бывал и куда только что возвратился из Африки А. Е. Эмерсон — выдающийся знаток термитов, одним из первых начавший разработку учения о надорганизменных системах, воплощенных в семьях общественных насекомых. Эмерсон доставил в университетский музей богатейшую коллекцию собранных в Конго термитников; некоторые были огромны.
Далее Фришей увезли в Медисон, где их ждал известный исследователь доктор Хасслер с его морскими львами и тюленями, затем — в Миннеаполис, в Айову — здесь гости провели вечер в саду доктора Ф. Бальцера, любуясь естественной иллюминацией. Сотни светляков, летающих на небольшой высоте, прочерчивали темень мигающими сигналами, совсем непохожими на те, что подают их европейские собратья.
Перед путешественниками разворачивались живые картины огромного естественного зоопарка страны. Повседневный труд лектора, просветителя, пропагандиста науки завершался праздниками встреч с людьми и природой.
И вот наконец знаменитые научные центры тихоокеанского побережья. Одним из первых навестил Фриша Рихард Гольдшмидт. Именно он, начавший свой путь в науке с исследования одноклеточных, срок жизни которых исчисляется часами, повез гостя в заповедник многовековых секвой. У подножья вечнозеленых стометровых гигантов биологи продолжали беседу, прерванную двадцать с лишним лет назад в подземном гроте мюнхенского института. Но говорили не столько о пережитом, сколько о новых работах, о будущем науки.
Гости из Граца уже дважды пересекли Америку с севера на юг и от Нью-Йорка до Пассадены и Голливуда. Обратный рейс с запада занял девять часов, в течение которых под крылом самолета проплывали, переходя один в другой, пейзажи пустынь, горных кряжей, прорезанных глубокими ущельями и неожиданно поднимающимися вершинами в снеговых шапках. Потом горы исчезли, словно стертые равнинами, пересеченными лентами автострад, сверкающих, как реки, по которым медленно плывут в обе стороны цепи машин, вливающиеся в игрушечные скопища городских строений, окруженных полями, лесами, садами. В просвете между облаков мелькнула ферма — дом, службы, силосные башни, лужайка, а на ней самолетик, крошечный, как стрекоза.
…Воспоминание об этом аэропланчике, похожем с большой высоты на насекомое, кольнет Фриша почти через тридцать лет. В Бруннвинкль доставят свежий выпуск «Нэшнл Джиогрэфик». Чтение этого журнала Фриш не считал пустой тратой времени в часы досуга. Открыв номер, он обнаружит, как всегда, технически безупречные фотографии некоторых знакомых ему и до неузнаваемости изуродованных пейзажей. Бедствия, порожденные далеко не одними только географическими факторами, терзают казавшуюся когда-то столь благоустроенной, благолепной и благоденствующей страну и землю.
О многом был к тому времени наслышан Фриш, но считал: журналисты мастера сгущать краски. Однако «Нэшнл Джиогрэфик» в его представлении — издание почти научное. И что он здесь видит?
«…Катастрофа началась еще летом предыдущего года, в 1977-м она разрасталась с пугающей быстротой. Свыше шести миллионов жителей Калифорнии мрачно смирились с рационированием воды… Жестоко пострадала большая часть запада и широкая полоса юго-востока страны… Засуха выжгла пастбища, и фермеры забивали животных… На северо-западе, близ тихоокеанского побережья, уровень могучей реки Колумбии спал до самой низкой отметки… С рыбой положение отчаянное. Многие реки обмелели настолько, что поднимающаяся в верховья на нерест рыба своей массой забивала устья. Потом на Колумбии столкнулись с другой проблемой: как сплавить мальков вниз, в море, не отнимая воду у коммунальных предприятий и фермеров… На Великих Равнинах суше, чем во времена „Великих пыльных бурь“. Когда здесь были девственные прерии, глубина почвенного слоя достигала 60 сантиметров. Теперь в некоторых районах почвенный слой едва превышает десять сантиметров. Остальное выдул ветер. В конце февраля 1977 года разразился страшный ураган. Он с воем срывал тучи пыли с полей озимой пшеницы в Техасе, Оклахоме, в восточном Колорадо. Самолеты замерли на земле. Почти метровые песчаные дюны на рельсах останавливали поезда. Сухая пыль высасывала влагу из хрупких побегов пшеницы… Помимо засухи ударили и сильные морозы. К востоку от Скалистых гор никто не забудет жестокой зимы 1977 года, когда неслыханные холода и катастрофическая нехватка топлива принесли бедствия и лишения в дома миллионов людей… Из-за нехватки природного газа закрылись учреждения и заводы… В районах вокруг Нью-Йорка буран отрезал от внешнего мира миллионы человек. В магазинах исчезло молоко, в то время как окрестные фермеры не могли добраться до потребителей и выливали удои в сугробы… Та же картина — по всему окоченевшему Востоку… Безработица распространялась словно эпидемия. Улицы Дейтона, по утрам обычно переполненные людьми, спешащими на работу, стали пустынны. Зато на бирже труда столпотворение. В вестибюле вежливый молодой активист протянул еще влажную листовку, осуждающую капитализм и восхваляющую социализм… Трехлетняя засуха в южной Дакоте собрала свою жатву… — В засухе, — говорит скотовод из Гусбольдта, — ужасно то, что само общество увядает и гибнет. Фермеры разоряются, их хозяйства скупают корпорации… Умирает весь наш край…»