Убегать Мавна и не думала. Если эта Сенница хоть на каплю умнее Смородника, она мигом поймёт, что тот зря прокатал Мавну через столько лесов и болот.
Среди сосен и елей стоял небольшой, потемневший от времени дом – так, избушка в один ярус, с парой узких окошек и щербатой печной трубой. Крыша поросла мхом, в окнах не горел свет, и Мавна засомневалась, жил ли здесь хоть кто-то в ближайшие годы? Может, Смородник сейчас заведёт её в тёмный угол и просто убьёт? Стало труднее дышать, будто на шею уже набросили петлю.
Смородник толкнул Мавну на крыльцо и сам зашёл следом, дыша ей прямо в затылок. Несколькими короткими ударами постучал в дверь и замер в ожидании.
Ничего не происходило. В верхушках сосен раскаркались вороны – одна прогоняла другую, в стороне слышались удары палок друг о друга и радостные крики юношей. Громко стучало сердце Мавны, и она ощущала себя зависшей между чем-то одним и чем-то другим: между тем, что было, и тем, что будет. Словно мушка, увязшая в густом меду.
Она так и не услышала ответа, зато Смородник вдруг встрепенулся и быстро, но с безмерной осторожностью потянул дверь, впихивая Мавну вперёд себя.
На неё хлынул тёплый золотистый свет, как самым нежным летним утром, какого в Сонных Топях и не дождёшься. В избушке было тепло, но не жарко, и пахло как-то по-родному: выпечкой, сухой ромашкой, цветами, свежим сбитнем. Мавна услышала, как сзади неё вздохнул Смородник.
– Матушка? – неожиданно смирно произнёс он, без тени ворчливости, даже с благоговением.
Они прошли в помещение, которое оказалось просторнее, чем можно было предположить, глядя на избушку снаружи. У окна за прялкой сидела женщина: со спины она показалась Мавне старухой – плотно сложённая, с седыми волосами до поясницы, слегка спутанными. Комната была полна вещами, причём почти все выглядели новыми и дорогими: резные сундуки, скамьи из блестящей дубовой древесины, расшитые платки, шубы, ларцы с украшениями и стеклянными пузырьками… Всё это совершенно не вязалось с невзрачным внешним обликом избушки и её обитательницы.
Женщина замерла, чуть выпрямила согнутую спину и медленно обернулась. Мавна скомкала ткань на своём бедре, когда рассмотрела лицо женщины: её глаза были совершенно белыми, как у Боярышника.
– Я велела тебе не приходить больше, – тихо сказала она.
Мавна обернулась на Смородника. Тот, не моргая, смотрел на женщину, и такого выражения на его лице она ещё не видела – он разом присмирел, вытянулся в струнку.
– Я привёл нежичку. – Смородник переступил с ноги на ногу, будто хотел подойти ближе, но ему мешало что-то незримое. – Ту, что выглядит в точности как человек.
Женщина повела носом, принюхиваясь, и осторожно поднялась со скамьи. Мавна отступила назад и наткнулась спиной на Смородника. Он ухватил её за локоть – гораздо крепче, чем было необходимо.
– Нежичку? В самом деле, Смородник?
– Да, Матушка. – Его голос чуть дрогнул, но всё равно прозвучал уверенно.
Сенница приблизилась к Мавне, обдав её сильным и приятным ароматом: сухие ягоды, цветы и мёд. Одежда на ратной Матушке была хоть простая, но опрятная и чистая, цвета жухлой травы и осенних листьев. Мавна опустила глаза. Сердце взволнованно стучало, в горле пересохло, и она прошептала то, что уже устала повторять Смороднику:
– Я не нежичка.
Сенница оглядела Мавну с головы до ног – белые глаза совсем не двигались, и проследить за её взглядом можно было только по повороту головы. Мавна не дышала, и Смородник сзади неё, казалось, тоже.
– Мирча, выйди. – Сенница небрежно махнула рукой к двери.
– Что? – Смородник опешил. – Я? – Он прочистил горло и возразил уже спокойнее: – Матушка, я привёл нежичку и хотел бы услышать, что ты думаешь о ней.
Мавна не выдержала и раздражённо фыркнула. В его голосе было столько обиды, что последние слова прозвучали немного странно, будто бы с каким-то чужим говором. Сенница снова махнула рукой, даже не поднимая на него головы, и осторожно взяла Мавну за запястье. Прикосновение чародейки обдало жаром, но вовсе не жгучим, скорее приятным.
Смородник потоптался на месте, крутанулся на пятках и в несколько широких шагов двинулся к выходу. Дверь за ним захлопнулась с более громким хлопком, чем должна была.
Где-то с минуту стояла тишина. Сенница подвела Мавну к резному сундуку и, набросив сверху крышки шубу, усадила гостью, а сама села на свою скамью. Шерстяная нить в прялке поблёскивала в солнечном луче, падающем из окна, и Мавна сосредоточенно смотрела, как на свету танцуют пылинки – лишь бы не встречаться взглядами с ратной Матушкой.
– Ну, – проворчала Сенница, – говори.
Мавна сглотнула:
– Я не нежичка.
Сенница усмехнулась:
– А другие слова ты знаешь?
Жар залил шею и щёки. Сцепив пальцы в замок, Мавна шмыгнула носом.
– Ну, вот только не надо. Поди крепко обидел тебя этот обалдуй. Говори, что за вещица нежицкая при тебе?
Мавна мигом позабыла свой страх и, приоткрыв рот, посмотрела прямо в лицо Сеннице. Та улыбалась и выглядела не такой уж старой, какой показалась со спины, – и вовсе не страшной, если бы не белые глаза.
– Думаешь, я такая же глупая, как он? – продолжала Сенница. – Не отличу запаха самого упыря от запаха его вещи? Ты девка живая, он бы понял, будь у него хоть на горстку больше мозгов или хоть на щепоть меньше упрямства. Но Свет обделил его первым и сполна наказал вторым – так что имеем то, что имеем.
Мавна сдержала смешок, превратив его в отрывистое покашливание. Вот уж чего не ожидала – но ей становилось легче, будто ослабили узел, стягивающий грудь. Наконец-то нашёлся человек, кто понял её и не принялся убеждать в обратном.
Рука потянулась к поясу – к сумке, и замерла на полпути. Если отдать шкурку, то как потом попасть к болотному царю? И что станет с Варде? Она не хотела, чтобы он из-за неё попал в беду – хоть и упырь, а не сделал ей ничего дурного, напротив, рассказал про Раско и то, где его искать.
Сенница склонила голову набок, как птица.
– Ну-ка? Чего замешкалась? В сумке твоей что? Да не бо-ойся, не обижу. Показывай.
Мавна поколебалась ещё немного, а потом вспомнила огромный терем, наверняка полный чародеев, и то, с каким трепетом Смородник говорил о Матушке Сеннице. Сильнейшей чародейке ничего не будет стоить отнять шкурку силой – а может, и испепелить саму Мавну вместе с нежицкой вещичкой.
Нехотя Мавна расширила горловину сумки и осторожно вытащила шкурку: всё такую же маленькую и сморщенную, как раньше. Сенница протянула руку, и Мавна бережно вложила шкурку ей в ладонь.
– Вот и разгадка, – улыбнулась Сенница. – А Смороднику почему не показала?
Дёрнув плечом, Мавна отвернулась. Во рту горчило.
– И правильно сделала, что не показала. Он дурной, бешеный. Одному Свету известно, что сделал бы – и с тобой, и со шкуркой.
Сенница поднесла шкурку на свет, держа её в ладонях, и принюхалась. Мавна подалась всем телом вперёд, боясь потерять шкурку из виду – будто бы кто-то попросил посмотреть драгоценность, да взял не слишком бережно.
– Откуда это у тебя? – спросила Сенница.
Мавна потянулась рукой к шкурке, но Сенница будто не замечала её, продолжала рассматривать каждый бугорок.
– Один человек отдал.
– Упырь?
Мавна замешкалась, но кивнула.
– Да, упырь.
Сенница быстро на неё обернулась, сверкнув бельмами.
– И что, дорог он тебе?
Ответ слетел с губ без заминки и раздумий.
– Нет. Виделись пару раз всего. Обещал брата помочь найти. Шкурку вот дал.
Мавна передёрнула плечами. Что тут рассказывать? Так всё и было, нигде не соврала. Как тут привязаться за несколько встреч, во время которых Варде рассказал всего чуть, а уж сколько бед принёс.
– Упырь дал шкурку… сам. Занятно. А, – Сенница снова обернулась на Мавну, – с братом твоим что?
– В болоте сгинул, – прошептала Мавна, и от своих слов ей стало холодно. Так непривычно рассказывать это кому-то – да ещё и такими жестокими, тяжёлыми словами! Дома-то последняя коза во дворе знала, что случилось с Раско, и ни разу не приходилось говорить это вслух. – Маленький был. Год уж прошёл.
Сенница причмокнула губами:
– Во дела. А упырь твой был на человека похож?
Подняв на Сенницу глаза, Мавна медленно кивнула:
– Очень похож. Не отличить.
Сенница ткнула шкурку длинным ногтем, и Мавна сама сморщилась, как от боли – что, если старуха как-то навредит? Как тогда быть?
– Это занятно. Хорошо, что ты пришла. – Сенница протянула Мавне ладонь с лягушачьей шкуркой, и Мавна неверяще схватила её – слишком быстро, чтобы показаться достаточно вежливой, но вдруг иначе чародейка передумала бы? – Теперь приведи мне Смородника. А сама иди в ратницу. Иди, иди.
Сенница встала, взяла Мавну за локоть и мягко подтолкнула к выходу. Солнце мигнуло, скрывшись за облаком, и вновь заглянуло через окно. Комнату облило прозрачным золотом.
Глава 12Расплата и прощение
– Да неужто с бортника больше нечего было взять? – бурчал Лыко, перебирая в мешке восковые свечи, от которых пахло мёдом не хуже, чем от небольшого свежезапечатанного бочонка.
– Погоди ещё. Не всё сразу. – Боярышник хлопнул его по плечу и кивнул Илару, сплюнув остатки прожёванных сот. – Ну, что притих, парень?
Илар держался в паре шагов от чародеев. Они только что покинули дом Гренея – вошли туда хозяевами, прошерстили всё от пола до потолка, сунули нос во все сундуки и ящики, даже под скамьи не побрезговали заглянуть. Что-то брали сразу, иное примечали на будущее. Греней был дома один с женой, Касек ушёл в лес проверять ульи, и Илар понимал, что чародеи не просто так выбрали именно этот день для обхода Гренеевого дома. Всяко проще совладать со стариком, чем с молодым сильным парнем.
Вместо ответа Илар мотнул головой и взъерошил волосы пятернёй. Ему не хотелось ни с кем говорить. Особенно с чародеями.
В горле стоял горький до тошноты ком. Во время обхода Греней с женой смирно сидели за столом – даже предложили чародеям чаю, но те отказались. Боярышник стоял, прислонившись спиной к стене и постукивая пальцем по подбородку: смотрел по-ястребиному, как его люди справляются. Лыко же словно взбесился, а может, всегда таким был, но сдерживался на людях. Сновал по избе диким зверем, едва ли не рыча, рылся в сундуках, сметал вещи с полок, заглядывал во все кувшины и кружки, будто думал, что там спрятали золото. Илару тошно было смотреть на него, да и присутствовать при обходе тоже. Он пытался безмолвно показать Гренею, что не рад в таком участвовать, но скоро смирился и бросил попытки. Всё равно бортник не смотрел на него – наверное, тоже было стыдно, а все ужимки и многозначительные взгляды стали казаться Илару глупыми и бестолковыми. Лучше он потом объяснится, наедине.