К чему вела череда разлук?
Незадолго до наступления учебного года Лиля уволилась из школы, где работала всё время после окончания университета. Ей надоели бесконечные разговоры о предстоящем экзамене по эстонскому языку, который вскоре предстояло сдавать всем учителям, и вся эта история с насильственной ассимиляцией. Лиля родилась в Эстонии и худо-бедно говорила по-эстонски, хотя в Нарве особой необходимости в этом не наблюдалось. Но она точно знала, что официальный экзамен по государственному языку ей не сдать.
Что будет — то будет.
В порыве смятенья
мой миг безрассуден,
я вся — лишь движенье.
В боленье,
в терзанье
в слепом убежденье
другие пусть ищут спасенья,
я — рвенья.
Никакого беспокойства по поводу своего увольнения Лиля не испытывала. Учителю английского (основной язык) и немецкого (второй язык) остаться без средств к существованию не угрожало. На кусок хлеба с маслом и даже с сыром можно было заработать репетиторством. Русскоязычная молодёжь, отчаявшаяся найти в родном городе достойное применение, а также люди более зрелого возраста, которых в Нарве особо ничего не держало, уезжали в более благополучные страны — в Северную Европу или в Германию. Однако для этого требовалось какое-никакое владение иностранными языками. Поэтому ученики, не испытывающие недостатка в мотивации и вынужденные изыскивать необходимые средства, у Лили не переводились. К тому же, она была хорошим преподавателем. Так что трудозатрат у неё стало меньше, а доход, наоборот, вырос. У Лили даже появились «лишние» деньги, и ей больше не приходилось сводить концы с концами, хотя особой радости это не доставляло.
Во время Рождественских праздников Лиля ещё как-то оживилась — её подруга принимала активное участие в традиционном музыкальном фестивале, и целыми вечерами можно было тусить со Стеллой в «Женеве». Но праздники закончились, и на Лилю снова навалилась одиночество и пустота. Рядом с ней не было ни одного по-настоящему близкого человека.
Всё успешно, и даже лучше,
чем когда-нибудь прежде было.
Только там, где сегодня гуще, —
ничего, что бы я любила.
Нет печали и сожаленья,
нет ошибок, в которых маюсь.
Ожиданье? Перерожденье?
Что бы ни было, я не каюсь.
Когда инфаркт свёл в могилу деда, Лиля была ещё мала. Маминого отца девочка очень любила, ведь своего она не знала. Но смерти деда Лиля не видела, для неё это было просто исчезновение. Она постоянно спрашивала маму, где дедушка. Мама ей отвечала, что дедушка умер, его похоронили, вот его могила. Лиля усвоила, что раньше дедушка был с ними, а теперь он в могиле. И она горевала, но не о смерти деда, а о его отсутствии. Осознание, что дедушка, лежащий в могиле, оказывается, умер и никогда-никогда не вернётся, пришло лишь через несколько лет.
За два года, прошедших со смерти мамы, Лиля так и не смирилась и не справилась со своей утратой. Мама, с большими трудностями растившая её в одиночку, отдававшая ей всю свою любовь и заботу, сделавшая её смыслом жизни, всегда была самым близким, точнее, единственным по-настоящему близким Лиле человеком.
Лиля до сих пор с болью в сердце заходила в мамину комнату только для того, чтобы сделать там уборку. Все мамины вещи по-прежнему оставались на своих местах — пальто и платья висели в шкафу, бусы и броши лежали в шкатулке на комоде, на тумбочке стоял флакон с любимыми мамиными духами, а в ящике трюмо хранилась её косметичка с помадой, тушью и тенями. И у Лили не было никаких сил всё это куда-то деть.
Уж не греет седая верность,
но блюду её и блюду.
До сих пор не приемлю бренность.
Нет дороги, но я иду.
Морозным январским вечером она затеяла очередную уборку в маминой комнате. Пропылесосила пол, вытерла пыль с мебели, а потом открыла тумбочку, вытащила из неё большую жестяную коробку из-под печенья, уселась прямо на протёртый палас с жёлтыми и коричневыми квадратиками и стала рассматривать лежащие в этой коробке старые фотографии. Когда фотографии закончились, на дне обнаружилась книга, которую Лиля никогда раньше не видела. Книга была тонкой, в бумажном переплёте. На обложке — имя автора, Halldór Laxness, а ниже название — Lilja. Лиля знала, что Халльдор Лакснесс — это известный исландский писатель, лауреат Нобелевской премии в области литературы. Но зачем маме понадобилась исландская книга? Вопрос был снят, когда Лиля наугад открыла книгу примерно посередине, и выяснилось, что этот сборник рассказов переведён на английский, которым мама владела почти в совершенстве. Но самая большая неожиданность была впереди — на авантитуле книги Лиля увидела несколько строк, написанных по-английски аккуратным явно мужским почерком: «Диане на память», а ниже дата: 14 июля 1989 года и подпись: Pétur Steinn Bergmannsson.
Лиля интуитивно позагибала пальцы сначала на левой, потом на правой руке. Она родилась 15 апреля 1990 года, а книга подарена девятью месяцами ранее. А вдруг этот Pétur Steinn Bergmannsson — её отец? Лиля с колотящимся сердцем схватила телефон, открыла Фейсбук, набрала это экзотическое имя в поисковой строке и перешла по первой появившейся ссылке. Pétur Steinn Bergmannsson родился в 1958 году (значит, 14 июля 1989 года ему был 31 год, на год больше, чем маме), родной город — Рейкьявик. А с фотографий в профиле на Лилю смотрел всё ещё красивый мужчина за шестьдесят, голубоглазый, не то светлый, не то седой, с короткой ухоженной бородкой и интеллектуальным выражением лица.
Недолго думая, Лиля написала ему сообщение:
«Здравствуйте. Я дочь Дианы Феткулловой из Эстонии. Мама умерла во время эпидемии два года назад, а я сегодня нашла книгу под названием «Лилья», подаренную ей 14 июля 1989 года Петуром Стейнном Бергманнссоном. Это не вы подарили маме книгу Халльдора Лакснесса?»
Лиле очень хотелось дописать в конце: «Вы, случайно, не мой отец?» Но она воздержалась. Глупо, если этот Петур — просто какой-то мамин знакомый, и она попадёт впросак.
Без отреченья нет пути.
Одно терять — другое множить.
Так принято считать.
Живи,
блюдя баланс в крови под кожей.
Никто не сможет посчитать,
равнó иль нет взяла и óтдал,
но если он решится дать,
и я не буду осторожной.
Сообщение ушло, а Лиля не находила себе места, бесцельно меряя шагами дедову квартиру, в которой вот уже два года жила одна.
Если всё, что моё, это то, что есть,
значит, стану память и дале стеречь,
значит, буду лишь память любить и беречь,
лишь она мне — шаль для уставших плеч,
лишь она мой плащ, и она мой меч.
1.4. Храннар. Прожорливая лава
Жажда жара жадна,
въедлива, своенравна.
Острá иногда правда,
дробящая путь до дна.
Извержения на Рейкьянесе повторялись с монотонной настойчивостью, но непосредственно неудачливому городу более не угрожали. С той же настойчивостью дорожники укладывали асфальт поверх новой, едва остывшей, лавы, а ремонтные службы восстанавливали горячее водоснабжение, отопление и кабели электропередачи, повреждённые разгулявшейся стихией.
треск-плеск
вскользь как лёд
осколки у́глей врозь
взяла-впила кипенья ось
Значительная часть Гриндавика была огорожена жёлтыми лентами — въезжать или даже входить туда запрещалось. Через некоторое время владельцам недвижимости в тех районах города, что были признаны безопасными, объявили, что они могут возвращаться, если того пожелают, и если их дома не пострадали от тектонической активности.
Храннару тогда повезло — его новый дом стоял целёхонький, и хозяину, естественно, хотелось в него вернуться. К тому же в бухте опять появились рыболовные суда — кормовой траулер Gnupur, на котором трудился Храннар, и Jóhanna Gísladóttir. Постепенно, хоть и не в полном объёме, начала возобновляться и рыбопереработка.
Уговорить Барбару вернуться в Гриндавик оказалось нелегко, но Храннару это удалось, хотя о ребёнке подруга Храннара больше не заговаривала.
Через месяц после их возвращения в Гриндавик вблизи Свáртсенги открылась трещина длиной три километра, из которой забили фонтаны лавы. Это извержение отвоевало часть парковки, камеры хранения и уличные туалеты в Голубой Лагуне[8]. Гриндавик извержение проигнорировало, однако всё равно явилось причиной бурной истерики Барбары. И эта истерика не прошла бесследно. Спустя несколько дней polska uroda собрала вещи и улетела на родной балтийский берег, где земля не трясётся, не трескается и не булькает раскалённой магмой. А Храннар остался в своём целёхоньком новом доме, облицованном белоснежным сайдингом, предоставленный исключительно самому себе. Единственный, пожалуй, плюс — теперь, когда он приходил из рейса, времени, чтобы писать картины, у него стало больше. Барбару он уже не рисовал, поэтому в ожидании новой хозяйки(?) на стенах в его доме появлялось всё больше художественных образов окружающей Храннара природы.
Год прошёл более-менее спокойно. В Рождественские каникулы Храннар съездил к родителям на юго-восток, но братья не особо звали его вернуться в родные края. В вечно туманном Хёфне Храннару места не было.
И вот теперь, не прошло и месяца с его возвращения домой, Гриндавик снова эвакуировали, причём весьма спешно. На сей раз опасность была нешуточная. И, сидя на широченной двуспальной кровати в тесном номере гостевого дома на Брáутархольт, благодаря вебкамере, установленной недалеко от разверзшейся трещины, Храннар в режиме реального времени наблюдал, как прожорливая лава подступает к его дому и постепенно его съедает. В это время из телевизора, работающего в фоновом режиме, зазвучала весёленькая песенка, предваряющая какую-то рекламу. И Храннар, по щекам которого катились увлажняющие бороду слёзы, обуял приступ безудержного смеха.