Возможно, слишком поспешно, с его точки зрения?
— А у меня нет женщины, — спокойно сказал Храннар.
На мгновенье оба опять погрузились в вязкое, бьющееся слабым пульсом молчание.
Так много раз столь всё понятное…
Один… одна… а дальше — мы.
Так тешит тишина невнятная
сомненья, мысли и мечты.
— Хочешь, я буду твоим мужчиной?
Хоть Лилья подспудно и ожидала чего-то подобного, но этот вопрос застал её врасплох. Она совсем не знала сидящего рядом с ней человека, она лишь почти физически чувствовала его душевную боль, невыплаканную, непрожитую, запрятанную вовнутрь. Но заниматься любовью из жалости? Хотя почему из жалости. Она почти забыла, что такое мужская теплота. И Лилье внезапно нестерпимо захотелось этой теплоты. Теплоты именно этого мужчины с запрятанной вовнутрь душевной болью.
Быть может, мир и не изменится.
А, может, станет всё другим.
Хочу ли, чтоб мгновенья пенились,
маня туманный вязкий дым
грядущего? Взлететь? Опасть?
Хочу ль узнать?
— Хочу.
Да, она это сказала. А Храннар уже встал, вытащил из заднего кармана джинсов несколько смятых купюр, положил их на стойку, разгладил, поставил сверху недопитый стакан и направился к импровизированному крючкастому гардеробу.
Неужто вот сейчас свершается
тот самый шаг? Сомнений нет.
Душа ни капельки не мается,
чуть разуму покоя нет…
— Подожди, я не заплатила за коктейль.
— Там хватит, — ответил Храннар, не обернувшись.
На улице мело. Хлопья снега по-прежнему утыкались в чёрный асфальт, чтобы тут же распластаться по нему мелкими блестящими в свете фонарей лужицами. Минут десять Храннар и Лилья шли рядом. Молча. Держа руки в карманах. У Лильи в голове не шевелилось ни одной мысли, а всё существо Храннара изнывало от нетерпения.
Наконец, Храннар свернул к двухэтажному белому зданию, стоящему за низкой облепленной волглым снегом оградой в ряду себе подобных. «Pavi», — прочитала Лилья вывеску над дверью. Дверь звякнула колокольчиком, и тепло гостевого дома радушно обхватило обоих со всех сторон.
Что произошло потом, Лилья позже вспоминала, словно в зыбком мареве миража посреди раскалённой пустыни. Мужской теплоты ей хватило с избытком, она купалась в этой теплоте, в изнеможении скользя от берега до берега, подгоняя вздымающийся парус исступлённого мужского вожделения волнами своей женской теплоты.
Где-то посреди ночи, изрядно утомлённые, они выскользнули из тесной комнаты — в чём мать родила — и долго нежились под тугими припахивающими серой горячими струями душа, а затем жадно терзали кофемашину в общей кухне-столовой, принуждая её выдавать всё новые порции ароматно-горького маслянисто-чёрного напитка, не заботясь о том, что кому-то приспичит прийти подкрепиться среди ночи. А потом, в комнате Храннара, скупо залитой тёплым белым светом настенных светильников, Лилья неожиданно провалилась в пронзающее-образный мир аскетично-суровых пейзажей, облепивших белую стену напротив кровати.
вся жизнь — отражение
льда синего, белого…
пламени алого, рыжего…
синь свод-вод
кровенеющих
памятью жизней
памятью солнца…
любимая дорог подруга
стремящихся в пути лететь
чья поступь легка и упруга
чей шаг есть сталь что может петь
волк полей
сиренево-синий след
трав волнения плед
земли дыхания пламя
победа цветения
сини горение
в солнца рождении
— Какие картины…
На большее у Лильи не хватало слов.
Я узнаю́ этот мир,
я совсем не знаю его.
Он как будто бы жил
вечно, помимо всего.
Видимо, в памяти,
что в крови,
мир отражения воли,
доли, судьбы и любви…
— Удалось забрать не все, но это не страшно, ещё нарисую.
Судьба картин, сгоревших вместе с домом, сейчас совсем не занимала Храннара. Он, очевидно, ещё не до краёв насытился женской теплотой Лильи.
Через несколько часов, проснувшись от жажды и прямо противоположного желания, Лилья сообразила, что надо двигать домой — daddy вернётся с дежурства и её потеряет. Она осторожно, чтобы не потревожить самозабвенно спавшего Храннара, выскользнула из-под такого же уютного, как и в её новом доме, одеяла из овечьей шерсти, утолила оба желания и стала искать листок бумаги, чтобы написать на нём свой номер телефона на тот случай, если Храннар снова захочет её увидеть.
Листок бумаги на столе нашёлся, но он не был чистым — внимание Лильи зацепило изображение, которое показалось ей смутно знакомым. Она взяла этот листок и подошла к окну, чтобы разглядеть, что там, в свете уличных фонарей.
На неё, без всякого сомнения, смотрела Лилья. Нарисованная угольным карандашом.
там в сколах взгляда её глаз
блещет не лёд — алмаз
скрытый в углях между фраз
сказанных молча…
Такая Лилья, какую знала только она сама. А теперь ещё и Храннар… Художник Храннар.
Ни фото, ни стекло, ни зеркало
так показать бы не могли,
столь явно отразить заветное,
как эти тени и черты…
На ощупь — глаза её застилали слёзы — Лилья нашла в своём рюкзачке случайно завалявшийся туристический буклет на эстонском языке, посвящённый нарвским бастионам, и угольным карандашом, лежащим на подоконнике, написала на свободном от фотографий и текста месте свой номер телефона. А потом аккуратно, чтобы не помять, поместила обнаруженный на столе портрет в рюкзачок, торопливо оделась и вышла в чёрное с проседью зимнее утро.
2.5. Лилья, daddy и Храннар. Итог
Камни незнаемых скал…
Она ждала, он молчал,
может быть, он опоздал?
Лилья и daddy вернулись домой почти одновременно. Почти. Лилья пришла на пару минут позже.
— Ты любишь ранние прогулки, dóttir?
— Не очень, — Лилья на миг засомневалась, говорить ли правду, но решилась. — Daddy, я не ночевала дома. Ну, понимаешь, я встретила мужчину в баре и… — Лилья замешкалась, — Ты думаешь, что я sort of slut[14]?
— Понимаю, dóttir. Нет, я так не думаю. Думаю, что ты хоть и наполовину, но исландка.
— …?
— Видишь ли, у нас мужчина и женщина часто знакомятся в постели. И только потом начинают строить отношения. Вероятно, у тебя это в генах.
Лилья вопросительно смотрела на daddy, и он продолжил:
— Исландцы веками жили в ужасной тесноте — климат у нас неласковый, самой большой ценностью было тепло, а топливом наша страна небогата. При этом людям значительную часть времени, особенно долгой зимой, приходилось находиться в помещении. Личного пространства, как сейчас модно говорить, не предполагалось. Долгих ухаживаний — из-за климата и образа жизни — не было. Поэтому без «химии» и интимной совместимости семейная жизнь становилась тяжкой обузой. Ну, по крайней мере, так это объясняют наши психологи.
— Ясно. Ты меня успокоил, — улыбнулась Лилья и пошла на кухню готовить завтрак.
— А этот парень, он ничего?
Лилья, в принципе, ждала этого вопроса.
— Очень даже ничего. Но он в жутком стрессе. Он из Гриндавика, рыбак. Извержение уничтожило его дом. Сейчас живёт в отеле… А ещё он художник. Настоящий.
Лилья встала из-за стола и вышла из кухни, но вскоре вернулась.
— Вот, посмотри. Это он меня нарисовал. Ночью.
— Да, похоже, он действительно художник.
Как будто бы само мгновение —
ты смотришь пристально с листа.
Его, своё ли откровение
я, покидая, забрала…
То самоё мгновенье времени,
когда ты видел всю, как есть.
Вот, отраженье отражения
теперь всмотрелось в меня здесь.
Всё светлое время дня Лилья и daddy проспали — у обоих ночь была бессонной. А вечер они провели дома — им было о чём поговорить.
Лилья повесила свой портрет на стену выделенной ей «детской» и весь вечер ждала звонка. Но Храннар не позвонил.
На следующий день daddy повёз Лилью в Музей саги, и она погрузилась в эпоху заселения острова норвежскими викингами, показанную с такой реалистичностью, что у Лильи появилось ощущение, что она каким-то чудом оказалась пассажиркой машины времени.
А потом daddy и dóttir переместились в Национальный музей Исландии, и после обеда в милом кафе на первом этаже Лилья продолжила знакомство с родиной daddy — получила общее представление о двенадцативековой истории страны и «поговорила по телефону» с каким-то видным средневековым исландцем, жившим в 1117 году, а позже залипла на огромной коллекции фотографий, которые многое ей объяснили.
Среди изображений времени,
застывшего средь этих мест,
залипло в мёде ощущение
ожившей памяти окрест.
И отраженьем тем мгновениям,
когда недавно на стене
твоим ожившим отражениям
нашёлся отклик вдруг во мне.
Мне ветер веял летний, солнечный,
хоть цвет пристал, скорей, луне.
Мой полдень ласковый, безоблачный
маячил в древнем серебре.
Это был насыщенный день, и к вечеру голова у Лильи потрескивала от обилия полученной информации. Перед сном её кольнуло сожаление — Храннар так и не позвонил. Но усталость взяла своё, и Лилья уснула, не успев впасть в расстройство.
Прошла неделя, а Храннар так и не позвонил.
За эту неделю daddy и dóttir решили, что есть смысл попробовать жить вместе. В Нарве Лилью, фактически, ничто не держит.