Так он и стоял на мосту день за днем, пока не вышли у него все деньги.
«Вот и конец моим приключениям, — подумал Джон. — Деньги все вышли, а показать вместо них нечего. Ни одна живая душа не перемолвилась со мной ни словечком. И никакой вести я здесь не услышал, ни простой, ни диковинной. И теперь я должен поворачивать домой и просить по дороге на хлеб, потому что у меня и двух пенсов, кажется, не осталось…»
И только хотел Джон в последний раз взглянуть на Темзу, а потом уж поворачивать домой, как к нему подошел хозяин лавки, что стояла напротив, и заговорил с ним.
— Мне очень любопытно узнать, кто ты такой и что тебе здесь надо? — сказал лавочник. — Я заметил, что ты каждый день стоишь здесь на мосту. Продавать тебе, видно, нечего, милостыню ты не просишь. Так что же ты тут делаешь? Успокой мое любопытство, если это не секрет!
Джон замялся. Не хотелось ему рассказывать первому встречному, почему он столько времени простоял без дела на Лондонском мосту. Но человек он был простодушный, не мастер выдумывать всякие небылицы да отговорки, ну и выложил все начистоту.
— Эх, соседушка, — начал он, — сказать по правде, я простой деревенский бедняк. Три ночи подряд мне снилось, что если я пойду и стану на этом вот мосту, то услышу удивительную весть. Но никаких вестей я не получал и теперь должен возвращаться домой, потому что все деньги у меня вышли.
Лавочник в изумлении уставился на Джона, потом как прыснет со смеху.
— Ну и умная ты голова! — наконец, вымолвил он. — Ты что же, притащился из деревни в Лондон и простоял все это время на мосту только из-за своего глупого сна? Да такого другого простачка во всем Лондоне не сыщешь! Ха-ха-ха! Теперь у меня будет, о чем порассказать соседям да чем развеселить мою старуху, чтоб забыла она про свой ревматизм в ногах.
И он опять так и покатился со смеху.
— Послушай-ка ты, деревенщина! — продолжал лавочник; он был любитель поговорить. — Вчера вечером, когда я уже запер лавку и собрался было домой, подходит ко мне какой-то старик, весь в отрепьях, — бродяжка, должно быть, — и говорит: «В деревне Софэм, что в графстве Норфолк…» Да, кажется, в Софэм, хотя точно не помню, никогда не слыхал про эту деревню. Так вот, значит: «…в деревне Софэм за домом коробейника под старым дубом зарыт клад». Сказал и пошел себе прочь. Слыхал, какие вести бывают? А ты мне про сон толкуешь! Так, может, теперь ты туда побежишь в этот, как его, Соффолк или Сохэм?
Не успел лавочник вволю посмеяться над Джоном, как тот сказал «до свиданья» и был таков. А лавочник решил, что Джон немножко рехнулся, и перестал о нем больше думать.
Джон не шел, а прямо-таки летел к дому. Слова лавочника так и звенели у него в ушах. Всю дорогу он думал только об одном: о старом дубе, что рос за его домом. Он знал его как свои пять пальцев. Еще мальчишкой он каждый день лазил на него.
Наконец, усталый и голодный, он достиг дома. Жена несказанно обрадовалась, когда увидела его целым и невредимым, и не успела поздороваться с ним, как принялась готовить ему завтрак. Но, хотя Джону до смерти хотелось есть, он не стал терять времени на еду.
— Неси-ка мне скорей лопату, женушка! — сказал он. — Ту, которой мы огород перекапываем.
— Да вот она, Джон! — ответила жена. — Скажи спасибо, что я ее на хлеб не обменяла. А на что тебе сейчас эта лопата? Лучше поешь! Хотя, по правде сказать, угощать мне тебя почти нечем. Как говорится: хлебай маленькой ложкой.
Но Джон ее и не слышал. Он кинулся вон из дома и стал копать землю под старым дубом.
— Бедняга! — сказала жена своим двум дочкам (те как раз вошли в комнату поздороваться с отцом), — бедняга… Этим лондонским жуликам нечего было взять с него, так они последний разум у него отняли. А много ли в нем корысти?
Но что она знала?
Не успел Джон немножко покопать, как тут же наткнулся на большой деревянный сундук, весь перепачканный землей и почти сгнивший. Джон внес его в дом и открыл. Все так и онемели от изумленья, когда заглянули в него. В сундуке лежали серебряные слитки, груды золотых монет, драгоценные камни и богатые украшения из чистого золота.
Ну, Джон долго раздумывать не стал, купил себе большой дом и зажил с женой и детьми припеваючи.
Сорочье гнездо
Давным-давно, предавно,
Когда свиньи пили вино,
А мартышки жевали табак,
А куры его клевали
И от этого жесткими стали,
А утки крякали: кряк-кряк-кряк…
Птицы со всего света слетелись к сороке и попросили ее научить их вить гнезда.
Ведь сорока искуснее всех вьет гнездо!
Вот собрала она птиц вокруг себя и начала показывать им, что да как надо делать. Прежде всего она взяла немного грязи и слепила круглую лепешку.
— Ах, вот как это делается… — сказал серый дрозд и полетел прочь.
С тех пор серые дрозды так и вьют свои гнезда.
Затем сорока раздобыла несколько веточек и уложила их по краю лепешки.
— Теперь я все понял, — сказал черный дрозд и полетел прочь.
Так черные дрозды и поныне вьют свои гнезда. Потом сорока положила на веточки еще одну лепешку из грязи.
— Все ясно, — сказала мудрая сова и полетела прочь.
С тех пор совы так и не научились вить лучших гнезд.
А сорока взяла несколько веточек и обвила ими гнездо снаружи.
— Как раз то, что мне надо! — обрадовался воробей и упорхнул.
Поэтому и до нынешнего дня воробьи вьют свои гнезда вот так неряшливо.
Что ж, а госпожа сорока раздобыла перышек и тряпочек и уютно выложила ими все гнездышко.
— Это мне нравится! — воскликнул скворец и полетел прочь.
И в самом деле, у скворцов очень уютные гнезда.
Так все и шло: послушают-послушают птицы, до конца не дослушают и улетают одна за другой.
А между тем госпожа сорока все работала и работала, не глядя ни на кого.
Все птицы уже разлетелись. И вот осталась одна-единственная птичка — горлица. А надо вам сказать, что горлица эта и внимания не обращала на то, что делала сорока, и лишь без толку твердила:
— Мало двух, мало дву-у-ух…
В конце концов сорока услышала это — как раз когда укладывала поперек гнезда веточку — и сказала:
— Хватит и одной!
Но горлица продолжала твердить:
— Мало двух, мало дву-у-ух…
Сорока рассердилась и сказала:
— Хватит и одной, говорю же тебе!
А горлица опять свое:
— Мало двух, мало дву-у-ух!
Тут сорока огляделась по сторонам и видит — рядом никого, кроме глупой горлицы. Сильно разгневалась сорока и улетела прочь. И в другой раз уж не захотела учить птиц, как вить гнезда.
Потому-то разные птицы и вьют свои гнезда по-разному.
Джек-Лентяй
Жил-был на свете парень, и звали его Джек. Жил он со старухой-матерью на пустыре. Старая женщина пряла пряжу и продавала ее на базаре. Но от этого ведь не разбогатеешь. А Джек был лентяй, каких мало. Он не делал ровнешенько ничего, только грелся на солнышке в жаркую погоду да отсиживался возле очага в зимнюю пору.
Потому все и прозвали его: Джек-лентяй.
Наконец это надоело его матери, и она сказала ему:
— Пора тебе самому зарабатывать на пропитание, не то выгоню тебя на улицу, и тогда живи как знаешь!
А случилось это в понедельник. Слова матери как будто проняли Джека, и на другое утро он пошел и нанялся за пенни в день к фермеру. Проработал день, получил свой пенни и пошел домой. Но, когда переходил через ручей, монетку потерял.
Ведь никогда прежде ему не случалось деньги в руках держать.
— Ах, глупый ты парень! — сказала ему мать. — Тебе следовало положить пенни в карман.
— В другой раз я так и сделаю, — ответил Джек.
В среду Джек ушел и нанялся к пастуху. Пастух дал Джеку за работу кувшин молока. Джек засунул кувшин к себе в карман, но не прошел и полдороги, как молоко все расплескалось.
— О, господи! — ахнула мать. — Да ты бы нес его на голове!
— В другой раз я так и сделаю, — ответил Джек.
И вот в четверг Джек опять нанялся к фермеру. За работу фермер обещал дать Джеку сливочный сыр. Вечером Джек положил сыр себе на голову и отправился в обратный путь. Но до дому опять ничего не донес: сыр расползся и прилип к его волосам.
— Ну и дурень! — сказала мать. — Надо было осторожненько нести его в руках.
— В другой раз я так и сделаю, — ответил Джек.
В пятницу Джек нанялся к булочнику, и тот дал ему за работу кота. Джек взял кота и осторожненько понес его в руках. Но кот принялся так царапаться, что пришлось его выпустить. И Джек опять вернулся домой ни с чем.
— Что ты за олух! — рассердилась мать. — Тебе следовало вести кота на веревочке.
— В другой раз я так и сделаю, — ответил Джек.
И вот в субботу Джек нанялся к мяснику. Тот щедро наградил его — целую баранью ногу отвалил. Джек обвязал баранью ногу веревочкой и поволок за собой по грязи. Можете себе представить, какой обед получился бы из такой баранины!
На этот раз мать из себя вышла. Ведь на воскресенье у нее к обеду, кроме капусты, не было ничего.
— Ах ты, дубина! — сказала она сыну. — Надо было на плече ее нести.
— В другой раз я так и сделаю, — ответил Джек.
В понедельник Джек опять вышел из дома и нанялся к торговцу скотом. Тот дал ему за работу осла. Трудненько было взвалить осла на плечи, но в конце концов Джеку это удалось, и он медленно поплелся со своей наградой к дому.
А как раз на его пути стоял дом одного богача. У богача этого была единственная дочка, прехорошенькая, но глухая и немая, да к тому же несмеяна. И лекари сказали, что она не заговорит до тех пор, пока кто-нибудь не рассмешит ее.
И надо же было так случиться, что, когда Джек с ослом на плечах проходил мимо, девушка как раз выглянула в окно. Увидела большого дурня с ослом на плечах и рассмеялась. А как рассмеялась, так сразу и заговорила, и стала все слышать.
Богач до того обрадовался, что на радостях выдал дочку за Джека, и Джек-лентяй вдруг разбогател. Молодые поселились в большом доме, и мать Джека вместе с ними, и жили они все в полном довольстве и счастье до конца своих дней, — так рассказывают, только поверить этому трудно.