Но король ни разу ни словом об этом не обмолвился, и она решила, что он совсем забыл про свое условие.
И вот в самый последний день одиннадцатого месяца король отвел ее в какую-то комнату, которой она никогда раньше не видела. В комнате не было ничего, кроме прялки да скамеечки.
— Ну, милая, — сказал король, — завтра я запру тебя здесь. Тебе принесут немного еды и шерсть. И если к вечеру ты не спрядешь пяти мотков, твоя голова слетит с плеч!
И он ушел заниматься своими делами.
Бедняжка очень испугалась — ведь она всю жизнь была с ленцой, а прясть и вовсе не умела. «Что со мной будет завтра? — думала она. — И никто на всем свете не поможет мне!»
Села она на скамеечку и ах, как горько заплакала!
Вдруг слышит — кто-то тихонько стучится в дверь. Она вскочила и быстро открыла ее. И кого же она увидела? Крошечного черного бесенка с длинным хвостом. Он взглянул на нее с любопытством и спросил:
— О чем ты плачешь?
— А тебе что?
— Да так просто. Ну, о чем ты плачешь, скажи?
— Если и скажу, лучше мне не станет.
— Кто знает! — проговорил бесенок и вильнул хвостиком.
— Что ж, — вздохнула королева, — пожалуй, мне и хуже не будет, если уж лучше не станет.
Взяла да рассказала ему и про пудинги, и про мотки пряжи — словом, про все.
— Слушай, я все придумал! — вскричал бесенок. — Каждое утро я буду подходить к твоему окну и забирать шерсть, а к вечеру приносить мотки пряжи.
— А что ты за это возьмешь? — спросила королева.
Бесенок покосился на нее и ответил:
— Каждый вечер я буду тебя спрашивать, как меня зовут. До трех раз. Если к концу месяца не угадаешь, пойдешь со мной!
Что ж, королева подумала, что за целый-то месяц она, уж конечно, отгадает его имя, и ответила:
— Хорошо, я согласна.
— Вот и прекрасно! — обрадовался бесенок и быстро завертел хвостиком.
На другое утро король отвел жену в комнату, где уж приготовлена была шерсть и еда на один день, и сказал:
— Вот тебе шерсть, милая. И если к вечеру ты не спрядешь ее, не сносить тебе головы!
Вышел из комнаты и запер дверь на замок.
Только он ушел, послышался стук в окно.
Королева вскочила и распахнула его. Видит — сидит на карнизе маленький черный бесенок.
— Где шерсть? — спросил он.
— Вот! — ответила королева и подала ему шерсть.
Вечером опять раздался стук в окно. Королева поспешно встала и открыла его. На этот раз черный бесенок держал в руках пять мотков пряжи.
— Бери! — сказал бесенок и протянул ей мотки. — А теперь скажи: как меня зовут?
— Билл, наверное? — молвила королева.
— Нет, не угадала, — сказал бесенок и еще быстрее завертел хвостиком.
— Ну, так Нед?
— Нет, не угадала, — сказал бесенок и завертел хвостиком.
— Может быть, Марк?
— Нет, не угадала, — сказал бесенок, еще быстрее завертел хвостиком и вдруг пропал.
Вечером пришел в комнату король. Видит — лежат пять мотков пряжи.
— Как я рад, милая! — сказал он. — Значит, сегодня мне не придется тебя казнить. А завтра утром ты опять получишь еду и шерсть. — И он ушел.
Так каждый день ей приносили шерсть и еду, и каждый раз, утром и вечером, появлялся маленький черный вьюн. И весь день королева сидела и думала, какое же имя ей назвать вечером. Но ни разу не угадала! И чем ближе к концу подходил месяц, тем злорадней смотрел на нее черный бесенок и тем быстрей вертел хвостом с каждым неверным ее ответом.
И вот настал предпоследний день.
Бесенок, как всегда, пришел с пятью мотками пряжи и спросил:
— Ну как же, угадала, наконец, мое имя?
— Никодимус? — молвила королева.
— Нет.
— Самуил.
— Нет.
— А, так, значит, Мафусаил?
— Нет, нет и нет! — крикнул бесенок, и глазки его загорелись, как два уголька. — Слушай! Остался один день! Не угадаешь — завтра вечером пойдешь со мной!
И пропал.
Королеве стало так страшно. Тут она услышала шаги. Король вошел в комнату, увидел пять мотков и сказал:
— Ну, милая, я думаю, завтра к вечеру ты опять напрядешь пять мотков, не так ли? И мне не придется тебя казнить! А сегодня я отужинаю с тобой.
Принесли ужин и вторую скамейку для короля.
Но не успел король проглотить и двух кусков, как вдруг бросил нож и расхохотался.
— Что с тобой? — спросила его королева.
— Ты только послушай! — ответил он. — Отправился я нынче на охоту в лес и заехал в какое-то незнакомое место. Там была заброшенная меловая яма. И вот почудилось мне, будто в ней что-то жужжит. Я соскочил с лошади, подошел к яме и заглянул вниз. И кого же я там увидел? Крошечного черного бесенка, смешного-пресмешного! Как ты думаешь, что он делал? Прял!
Быстро-быстро прял на крошечной прялке. Прядет, хвостиком вертит и напевает:
Нимми-Нимми-Нот,
А зовут меня Том Тит Тот.
Как услышала это королева, чуть не подскочила от радости! Однако, ни слова не сказала.
Наутро, когда черный вьюн опять пришел за куделью, он поглядывал на королеву еще злораднее.
А под вечер королева, как всегда, услышала его стук в окно. Вот открыла она окно и видит: сидит бесенок на карнизе и ухмыляется — рот до ушей. А хвостик-то, хвостик так и вертится, так и вертится!
— Ну, как же меня зовут? — спросил бесенок и отдал королеве последние мотки.
— Соломон? — молвила она, делая вид, будто ей страшно.
— Нет, не угадала! — засмеялся он и шагнул к ней.
— Ну, тогда Зеведей?
— Не угадала, — захихикал вьюн еще злорадней и еще быстрее завертел хвостиком. — Подумай хорошенько! Еще один неверный ответ — и пойдешь со мной! — И он протянул к ней свои черные лапки.
Королева отступила на шаг-другой, поглядела ему прямо в глаза и со смехом промолвила:
Нимми-Нимми-Нот,
А зовут тебя Том Тит Тот.
Как услышал это бесенок, взвизгнул и пропал во тьме за окном. С тех пор его никто и не видел.
Послесловие С. И. БэлзыСквозь волшебное кольцо сказок
«Недавно я видел человека, который не верит в сказки, — так начал на заре нашего столетия одно из своих эссе прославленный английский писатель Гилберт Кит Честертон. — Я говорю не о том, что он не верит в происшествия, о которых говорится в сказках, — например, что тыква может стать каретой. Конечно, он и в это не верил… Но тот, о ком я говорю, не признавал сказок в другом, еще более странном и противоестественном смысле. Он был убежден, что сказки не нужно рассказывать детям. Такой взгляд (подобно вере в рабство или в право на колонии) относится к тем неверным мнениям, которые граничат с обыкновенной подлостью. Есть вещи, отказывать в которых страшно. Даже если это делается, как теперь говорят, сознательно, само действие не только ожесточает, но и разлагает душу… Так отказывают детям в сказках»[16].
Отказывать детям в сказках поистине преступление. Тот, кто ребенком не верил в сказки, во взрослые годы не поверит ни во что. Сказки можно назвать поэтичным «букварем» жизни, который готовит человека к чтению великой и сложной книги бытия.
Вильгельм Гауф, автор «Маленького Мука» и «Карлика Носа», был прав, назвав Сказку любимой дочерью щедрой королевы Фантазии. Но если Фантазия — мать Сказки, то отец ее — Реальный Мир. И насколько привлекательной внешностью Сказка обязана матери, настолько глубиной внутреннего содержания — отцу. Подобно своему старшему брату Мифу Сказка выражает и формирует определенное мировосприятие и сквозь прихотливый лабиринт вымысла вводит в действительность. Недаром братья Гримм подчеркивали, что из сказок «легко выводится добрая мораль, применимая и в реальной жизни. И хотя не в этом было их назначение и не для того они слагались, эти качества порождаются ими, подобно тому, как из здорового цветка вырастает хороший плод без какого-либо участия человека. Тем-то и сильна любая истинная поэзия, что никогда не может существовать без связи с реальной жизнью, ибо она из жизни возникает и к ней же возвращается, как возвращаются к месту своего зарождения облака после того, как они напоят землю»[17].
Дети попросту присвоили (или взрослые великодушно отдали им то, что создавали для себя, как отдают лучший кусок хлеба) большую часть сказок, равно как присвоили они «Робинзона Крузо» и «Гулливера». Возможно, произошло так потому, что уровень детского сознания в чем-то ближе тем наивным и одновременно мудрым представлениям о природе, о добре и зле, которые выработали народы в пору своего «младенчества», в пору начального познания мира и которые воплощены в сказках: в поэтических одеждах мир не только предстает более красочным, но и перестает быть пугающе непонятным. А может быть, заложенная изначально в человеке тяга к поэзии сильнее ощущается в детстве, и необходимо накопить в себе мощный ее заряд, чтобы суметь противостоять затем прозе жизни? Повседневность нередко страдает «сердечной недостаточностью», и прививку от этого мучительного недуга можно получить только в детстве.
С годами мы неизбежно утрачиваем детскую чистоту взгляда, но особенно плохо, если утрачиваем и воспитанную на сказках непоколебимую уверенность в конечное торжество справедливости. Недаром поэт мечтал:
Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять…
Душа читателя любого возраста, омытая в волшебном роднике сказки, становится чище и просветленнее. Однако, чтобы душа начала расти, набирать силу и широту, в детстве к ней обязательно должна прикоснуться палочка сказочной феи. Маленькому человеку сказка, будоражащая воображение и в образной форме передающая опыт многих поколений, просто необходима, дабы подготовиться к встрече с большим миром, где могут ждать испытания не менее трудные, чем у фольклорных героев.