ыставлять себя этаким ученым и virtuoso[67], но французы, знавшие его лучше, уверяли меня, что черные мессы самого жуткого толка уже не раз проводились в этом большом зале среди книжных шкафов и полок его музея.
Даже внешность Дакра говорила о том, что его глубокий интерес к этим психическим явлениям носил скорее интеллектуальный, чем духовный характер. На грузном лице его не было заметно следов аскетизма, зато немалая интеллектуальная сила чувствовалась в огромном куполообразном черепе, который выпирал из редких волос, словно заснеженная гора из окружающего ее соснового леса. Однако объем знаний Дакра превосходил силу его ума, а власть, которой он был наделен, была гораздо больше той, что идеально соответствовала бы его характеру. Маленькие и глубоко посаженные яркие глазки, терявшиеся на его мясистом лице, излучали ум и живейший интерес ко всему окружающему, но это были глаза человека, слишком любящего жизнь и земные радости. Впрочем, хватит о нем, потому что его уже нет в живых, бедняга умер как раз в тот миг, когда думал, что наконец открыл эликсир жизни. Я взялся за перо не для того, чтобы описать его странный и сложный внутренний мир, а для того, чтобы рассказать о поразительной истории, которая началась в тот день, когда в начале весны 1882 года я навестил его на авеню де Ваграм.
С Дакром мы познакомились в Лондоне: я проводил исследования в ассирийском зале Британского музея{538} в то же время, когда он пытался установить мистическое и эзотерическое значение вавилонских{539} табличек. Эта общность интересов и свела нас. Мысли вслух и случайно брошенные замечания переросли в каждодневные беседы и некое подобие дружбы. Я дал ему слово, что, когда следующий раз буду в Париже, обязательно его навещу. К тому времени, когда у меня появилась возможность выполнить свое обещание, я снимал коттедж в Фонтенбло{540}, и, поскольку расписание поездов было не очень удобным, он предложил мне остаться на ночь в его доме.
– У меня только одна свободная софа, – сказал он, указывая на широкий диван в своей просторной гостиной. – Надеюсь, вам там будет удобно.
Необычно выглядела эта спальня, ее высокие стены сплошь были заставлены старыми книгами в коричневых обложках, но для такого книжного червя, как я, более приятной обстановки нельзя и пожелать, да и для носа моего нет приятнее аромата, чем легкий запах плесени, исходящий от старинных книг. Поэтому я заверил его, что только рад таким условиям, поскольку чувствую себя здесь, что называется, в своей стихии.
– Может, здесь и не очень удобно спать, и предметы, вас окружающие, не совсем подходят для спальни, но, по крайней мере, они очень дорого стоят, – сказал он, окинув взглядом полки. – На все это я потратил почти четверть миллиона. Книги, оружие, драгоценности, резные украшения, гобелены, картины… Тут нет ни одного предмета, который не имел бы своей истории, и, как правило, интересной.
Мы сидели у открытого камина, он по одну сторону, я – по другую. Справа от Дакра стоял невысокий столик, и мощная лампа на нем окружала его ярким золотистым светом. Посередине столика лежала наполовину развернутая пергаментная рукопись, вокруг нее – различная старинная мелочь. Среди них была и большая воронка, похожая на те, которые используются для наполнения винных бочек. Судя по виду, воронка была сделана из черного дерева и имела ободок из потускневшей меди.
– Интересная вещица, – заметил я. – Что, с ней тоже связана какая-то история?
– О, меня и самого этот вопрос немало занимает, – сказал он. – Я бы дорого отдал, чтобы это выяснить. Возьмите ее, рассмотрите.
Я взял воронку, и, как оказалось, то, что я принял за дерево, на самом деле было кожей, совершенно высохшей и затвердевшей от времени. Она была довольно большой, в нее поместилось бы не меньше кварты{541} жидкости, если наполнить до краев. Медный ободок был на широком крае, но узкий конец воронки тоже имел металлический наконечник.
– Что скажете? – спросил Дакр.
– Думаю, эта вещь принадлежала какому-нибудь средневековому виноторговцу или солодовнику, – предположил я. – В Англии я видел кожаные бутыли семнадцатого века. «Черный Джек» они называются, и по цвету и твердости очень похожи на эту воронку.
– Я думаю, и возраст у нее примерно такой же, – сказал Дакр. – И несомненно, она использовалась для наполнения какого-то сосуда жидкостью. Впрочем, если мои подозрения верны, то виноторговец был весьма необычным, и сосуд, который он наполнял, тоже очень странный. Вы ничего не видите на горлышке?
Поднеся воронку к свету, я заметил, что в одном месте, примерно в пяти дюймах выше медного наконечника, кожа была потерта и исцарапана, будто там ее резали по кругу тупым ножом. Вся остальная черная поверхность была совершенно гладкой.
– Кто-то хотел отрезать наконечник.
– Вы считаете, это похоже на порезы?
– Поверхность разорвана и порвана. Чем бы ни оставлены эти отметины, наверное, это не так-то просто было сделать на таком прочном материале. Но что вы об этом думаете? Вижу, вы знаете больше, чем говорите.
Дакр улыбнулся, и его мелкие глазки многозначительно блеснули.
– Вам не приходилось изучать психологию снов? – спросил он.
– Первый раз слышу про такую психологию.
– Дорогой сэр, вон та полка над ящиком с драгоценными камнями заполнена книгами, посвященными именно этой теме. Там все, начиная с Альберта Великого{542}. Это целая наука.
– Наука шарлатанов!
– Шарлатан – это тот же первопроходец. Вслед за астрологами появились астрономы, на смену алхимикам пришли химики, из месмеризма выросла экспериментальная психология. Ученый мошенник прошлого – это профессор будущего. Даже такие утонченные и неуловимые материи, как сон, в свое время будут систематизированы и упорядочены. Придет пора, и исследования наших друзей с этой полки будут служить не только занимательным чтивом для мистиков, но станут фундаментом для новой науки.
– Ну, хорошо, допустим это так, но какое отношение наука о снах имеет к большой черной воронке с медными ободками?
– Сейчас узнаете. Вам известно, что на меня работает агент, который разыскивает редкие и необычные вещи для моего собрания. Несколько дней назад он услышал о торговце на одной из quais[68], который приобрел кое-какие старинные безделушки, найденные в шкафу в старом доме на задворках рю-Матюрен в Латинском квартале{543}. В столовой комнате этого дома имеется изображение герба с шевронами{544} и красными полосами на серебряном фоне. После наведения справок выяснилось, что это герб Николя де ла Рейни, одного из высокопоставленных чиновников при дворе Людовика XIV. Нет никакого сомнения в том, что остальные предметы из этого шкафа относятся к первым годам правления этого короля. Можно сделать вывод, что все они принадлежали Николя де ла Рейни{545}, который, насколько я понимаю, лично отвечал за поддержание и исполнение драконовых законов того времени.
– И что?
– Теперь я попрошу вас еще раз взять воронку и присмотреться к верхнему медному ободку. Видите надпись?
Действительно, там виднелись какие-то царапины, почти полностью стертые временем. Общее впечатление было такое, что это несколько букв, последняя из которых больше всего напоминала «Б».
– Вы думаете, это «Б»?
– Да.
– Я тоже так думаю. Более того, я не сомневаюсь, что это «Б».
– Но если это инициалы того знатного господина, о котором вы упоминали, то здесь должна быть «Р».
– Совершенно верно! В этом-то и прелесть. Сей предмет принадлежал де ла Рейни, но он изобразил на нем инициалы другого человека. Как вы считаете, зачем ему это понадобилось?
– Даже не представляю. А вы знаете?
– Может быть. Скорее, это догадка. Посмотрите чуть дальше на ободок. Видите, там что-то нарисовано?
– Похоже на корону.
– Вне всякого сомнения, это корона, но, если посмотреть на нее при хорошем свете, вы увидите, что это не обычная корона. Это геральдическая корона, эмблема титула, четыре жемчужины, чередующиеся с земляничными листьями, – это эмблема маркиза. Таким образом, мы можем сделать вывод, что человек, в инициалах которого имеется буква «Б», был маркизом.
– То есть, эта обычная кожаная воронка принадлежала маркизу.
Дакр загадочно улыбнулся.
– Или кому-то из членов семьи маркиза, – сказал он. – Это то, что нам удалось доподлинно установить по металлическому ободку.
– Но какое все это имеет отношение к снам?
Не знаю, что было тому причиной – то ли многозначительный взгляд Дакра, то ли какое-то неопределенное выражение на его лице – но, посмотрев на этот старый заскорузлый кусок кожи, я вдруг испытал отвращение, подсознательный ужас.
– Я уже не один раз получал ценную информацию во сне, – важно произнес мой компаньон, он любил напускать на себя наставительный вид. – И теперь взял за правило, если у меня возникают какие-либо сомнения относительно чего-то материального, на ночь класть этот предмет рядом с собой в надежде получить просветление во время сна. Какой-то большой загадки в этом процессе я не вижу, хотя благословения ортодоксальной{546} науки он пока еще не получил. Согласно моей теории, любой предмет, который имеет тесную связь с мощным выбросом того или иного человеческого чувства (радость, боль или что-нибудь еще), сохраняет об этом определенную «память» или атмосферу, которую способен передавать восприимчивому разуму. Говоря «восприимчивый разум», я имею в виду не какой-то наделенный особыми способностями мозг, а обычного думающего и образованного человека, как я или вы.