И потом голова Миртла! Неужели в самом деле кто-то поверит, что при падении голова человека может полностью уйти в тело? Нет, в принципе это возможно, но только я не думаю, что в случае с Миртлом произошло именно это. А жирные пятна на его одежде? «С него прямо текло», – сказал кто-то из проводивших осмотр. Странно, что никого это не натолкнуло ни на какие мысли. Кроме меня… Но я-то об этом думал еще задолго до этого происшествия. Я трижды поднимался в воздух (как Денджерфилд смеялся надо мной из-за того, что я беру с собой дробовик!), но не смог достичь нужной высоты. Теперь же, когда у меня появился легкий «Поль Веронер» с его стосемидесятипятисильным «Робуром», завтра я легко доберусь до тридцати тысяч. Может, мне повезет установить новый рекорд. Может, повезет еще кое в чем. Конечно, это опасно. Но тому, кто боится опасности, нужно сидеть дома в тапочках и халате и ни о каких полетах даже не думать. Завтра я увижу воздушные джунгли… И если там что-то есть, я это обязательно найду. Если вернусь, может быть, стану знаменитым. Если не вернусь, эта записная книжка объяснит, какие я перед собой ставил цели и как я потерял жизнь, пытаясь их достичь. Только очень прошу, не надо всякой болтовни насчет несчастных случаев и необъяснимых загадок.
Я специально выбрал «Поль Веронер». Для серьезной работы нет ничего лучше моноплана{564}, и Бомонт понял это еще в самом начале. Что немаловажно, он не боится влаги, а, судя по погоде, нам предстоит все время находиться в облаках. Эта маленькая симпатичная машинка слушается моей руки, как вышколенная лошадь. Двигатель – десятицилиндровый роторный{565} «Робур» мощностью сто семьдесят пять лошадиных сил. Аэроплан оснащен по последнему слову: закрытый фюзеляж, круто выгнутое лыжное шасси, тормоза, жироскопический стабилизатор и три скорости, обеспечивающиеся изменением угла подъема плоскости крыльев по принципу «подъемных жалюзи». С собой я взял дробовик и дюжину зарядов с крупной дробью. Нужно было видеть лицо Перкинса, моего старого механика, когда я попросил его положить их в кабину. Одет я был, как полярный исследователь: две вязаных кофты под курткой, теплые носки, ботинки на меху, шапка-ушанка и защитные очки. Рядом с ангарами было ужасно душно, но я ведь собирался подняться на высоту Гималаев, поэтому и одеться должен был соответствующим образом. Перкинс знал, что это будет не обычный полет, и стал упрашивать меня взять его с собой. Если бы я летел на биплане{566}, может, я бы пошел на это, но моноплан – машина для сольного выступления… Если, конечно, хочешь выжать из нее все возможное. Разумеется, я захватил кислородный баллон. Если собираешься установить рекорд подъема на высоту, без него ты либо замерзнешь насмерть, либо задохнешься… Либо и то, и другое.
Прежде чем сесть в кабину, я хорошенько осмотрел крылья, руль направления и рычаг подъема. Все было в порядке, никаких неполадок я не заметил. Потом я завел мотор и убедился, что работает он идеально. Как только меня отпустили, я взлетел почти сразу, на минимальной скорости. Сделав пару кругов над взлетным полем, чтобы разогреть мотор, я на прощанье качнул Перкинсу и остальным ребятам крыльями, выровнял плоскость и стал набирать скорость. Машина гладко, как ласточка, скользила по ветру миль восемь-десять, пока я чуть-чуть не задрал нос и она не стала набирать высоту по большой спирали к скоплению облаков наверху. Чтобы не пострадать от увеличивающегося давления, очень важно подниматься медленно.
Для английского сентября был необычно душный и жаркий день, в воздухе стояла тишина и чувствовалась тяжелая влага, как перед сильным дождем. То и дело налетали порывы ветра с юго-западной стороны. Один был такой резкий и неожиданный, что я не успел к нему подготовиться и меня на какую-то секунду развернуло на пол-оборота и чуть не закружило. Помню времена, когда порывы ветра, вихри и воздушные карманы считались главной опасностью для летчиков, но это было давно, еще до того, как мы научились делать мощные моторы. Так вот, как только я достиг облаков (альтиметр{567} показывал три тысячи), пошел дождь. Правильнее было бы сказать, безумный ливень! Он барабанил по крыльям и хлестал мне в лицо, очки тут же запотели, и я почти ничего не видел. Пробиваться через него было сложно и, честно говоря, очень неприятно, поэтому я сбавил скорость. Когда я поднялся выше, дождь превратился в град, пришлось разворачиваться. Один из цилиндров заглох (думаю, грязная заглушка), но сил было еще предостаточно, поэтому я продолжал спокойно подниматься. Через какое-то время он снова заработал, и я услышал ровное, мощное урчание, все десять цилиндров запели как один. И это то, за что мы должны благодарить наши современные глушители, потому что наконец-то можем следить за работой двигателей на слух. Как они скрипят и визжат, когда что-то не в порядке! В старые времена эти мольбы о помощи не были слышны, потому что все звуки перекрывал оглушительный грохот мотора. Если бы пионеры авиации могли вернуться в наш мир и увидеть всю красоту и совершенство, которые пробрели летающие машины ценой их жизни!
Примерно в девять тридцать я приблизился к облакам. Подо мной почти неразличимая от дождя простиралась равнина Солсбери. Полдюжины аэропланов кружили над ней на высоте где-то в тысячу футов и были похожи на маленьких черных ласточек на зеленом фоне. Вот, наверное, они удивлялись, зачем это мне понадобилось подниматься в облака! Потом в один миг над всем, что было внизу, как будто задернули серую штору, теперь вокруг себя я видел лишь насыщенные влагой туманные вихри. Я ощутил отвратительный, влажный, липкий холод, но поднялся над градом, а это уже было хорошо. Облако было темным и густым, как лондонский туман. Мне так захотелось из него побыстрее вылететь, что я стал еще выше задирать нос машины, пока не звякнул автоматический сигнальный звонок и я не почувствовал, что соскальзываю с кресла. Промокшие насквозь крылья сделали меня тяжелее, чем я думал, но постепенно мгла начала рассеиваться, и вскоре я оказался выше первого уровня облаков. Высоко надо мной навис второй, кудрявый опалового цвета. Теперь над головой у меня был светлый, без единого просвета потолок, а подо мной – темный, такой же беспросветный пол. Мой моноплан по широкой спирали медленно поднимался между этими двумя безбрежными океанами. В небе чувствуешь себя ужасно одиноко. Один раз мимо меня пронеслась большая стая каких-то маленьких водных птиц, они очень быстро летели на запад. Мне было приятно услышать хлопанье их крыльев и мелодичные крики. Я почему-то подумал, что это чирки, но из меня плохой зоолог, так что я мог и ошибиться. Теперь, когда мы, люди, сами стали птицами, нам надо бы научиться узнавать своих собратьев.
Ветер подо мной кружил и раскачивал широкую облачную равнину. Один раз на ней образовалась гигантская воронка, и сквозь нее, как будто в глазок, я увидел далекую землю. Где-то глубоко-глубоко подо мной пролетел большой белый биплан. Думаю, это был почтовик, который курсирует между Бристолем{568} и Лондоном. Потом воронка сомкнулась, и я снова оказался в одиночестве.
В начале одиннадцатого я достиг нижнего уровня верхнего облачного слоя. Он состоял из легкого прозрачного пара, быстро перемещающегося с запада. Все это время ветер постепенно усиливался, и теперь скорость его (я посмотрел на измеритель) была двадцать восемь миль в час. Было уже очень холодно, хотя альтиметр показывал всего девять тысяч футов, но двигатель работал замечательно, так что мы плавно шли вверх. Облака оказались плотнее, чем я ожидал, но постепенно они стали более разреженными, я поднимался через золотистый туман, пока неожиданно не вынырнул из него в совершенно чистое прозрачное небо, в котором не было ничего, кроме ослепительно сверкающего солнца над головой. Надо мной, докуда хватало глаз, все было голубым и золотистым, а внизу простерся безбрежный серебряный океан. Была четверть одиннадцатого, стрелка барографа{569} указывала на двенадцать тысяч восемьсот. Я продолжал подниматься все выше и выше, внимательно прислушиваясь к мерному гудению мотора, и при этом следил во все глаза за часами, указателем числа оборотов, уровнем горючего и масляным насосом. Не удивительно, что авиаторов называют людьми без страха. Когда внимание твое занято таким количеством приборов, у тебя просто не остается времени думать о себе. Примерно в это же время я обратил внимание на то, как ненадежно ведет себя компас после подъема над землей на определенную высоту. На пятнадцати тысячах он показывал почти строго на восток с небольшим отклонением на юг. Свое истинное положение я сумел определить по солнцу и ветру.
Я-то надеялся, что на столь больших высотах царит вечный штиль, но с каждой тысячью футов ветер только усиливался. Машина, преодолевая его, дрожала и гремела каждым винтиком, каждой заклепкой, ее носило словно перышко, когда я закладывал крен, уходя в вираж. При этом я скользил по ветру с такой скоростью, с которой до меня, наверное, не перемещался еще ни один человек. Но мне приходилось снова и снова поворачивать и входить в великие воздушные потоки, ведь я залетел сюда не только ради рекорда высоты. По моим подсчетам, область воздушных джунглей находилась над Уилтширом, так что, если бы я проник в верхний слой в какой-то другой точке, все мои труды могли оказаться напрасными.
Когда примерно в полдень я достиг высоты девятнадцать тысяч футов, ветер стал таким сильным, что я начал с беспокойством посматривать на крылья, каждую минуту ожидая, что они не выдержат и треснут или изогнутся. Я даже приготовил ранец с парашютом, висевший у меня за спиной, пристегнул его железные крючки к кольцу на своем кожаном ремне, чтобы быть готовым к худшему. Настало время, когда любой сбой в работе механики мог стоить мне жизни. Но машинка держалась молодцом. Все тросы и стойки дрожали, гудели, как струны арфы, но было по-настоящему захватывающе наблюдать за тем, как все уверенно держится и слаженно работает, и ощущать себя настоящим покорителем природы, хозяином неба. Наверняка что-то божественное есть в человеке, раз он в силах подняться над теми ограничениями, которые наложены на него Творцом… И в этом ему помогает та бескорыстная, героическая устремленность, которая проявилась в покорении воздуха. Кто-то еще говорит о том, что человек вырождается! Но разве в анналах человеческой