— Любуешься этим великим изобретением человеческой мысли, цесаре? — я покосился на Аристотеля, который неслышно подошел ко мне.
— Любуюсь, — я не стал скрывать очевидное. — Скажите, сеньор Фьорованти, вот эти украшения на пушках несут какое-нибудь функциональное значение? Усиление конструкции, например?
— Эм, нет, цесаре, это просто красиво. Произведение искусства, как и само орудие.
— Ага, понятно, — я еще раз провел рукой по вязи орнамента на стволе. — Синьор Фьорованти, а вы случайно Московское княжество с Сардинией не перепутали? Нет? Тогда откуда в вашу светлую голову пришла мысль о том, что можно драгоценную медь, которую мы всю до последней крошки покупаем, переводить вот на это? — и я ткнул пальцем в орнамент. Все-таки латынь очень образная. На русском этого времени практически невозможно жестко и избегая матов выразить свое недовольство.
— Но… — Аристотель попытался объяснить недалекому «цесаре», что подобные украшения — это вопрос статуса, я же поднял руку прерывая его на полуслове. Не собираюсь объяснять, что людям в осажденной крепости или городе глубоко наплевать на статусность пушки, которая по ним фигачет почти без перерывов на обед и перекуры.
— Мы позже обсудим эти нюансы, просто сейчас вы услышали мою позицию. Что предполагаете использовать в качестве мишени?
— У одной из телег обоза треснула ось. Порох, который на ней везли уже переложили на другие телеги, да и на испытания, которые сейчас будем проводить, порох будет необходим… Кузнец уже предложил разложить походную кузнецу, но раз нам нужна мишень, то можно использовать эту телегу.
— Хорошо, приступайте. Заодно и посмотрим, как далеко стреляют ваши произведения, — я встал неподалеку от развернутой батареи и сложил руки на груди. Ко мне подошел Кошкин-Захарьин. Он встал чуть в стороне от меня и сзади. Я даже слегка напрягся, и рука сама собой легла на рукоять меча, которым я, благодаря остаточной памяти тела владел все же довольно сносно. Но воевода повторил мой прежний жест, сложив руки на груди и глядя на выстроившиеся в ряд пушки.
— Я бы попросил вас, цесаре, закрыть уши, чтобы не произошло контузии. И отойти немного дальше от лафетов, — когда телега была установлена примерно на ста метрах от того места, где мы стояли, и пушки были уже почти все заряжены, ко мне подбежал Фьорованти, держащий в руке зажженный факел.
Я кивнул, показывая, что понял его, сделал несколько шагов назад, и закрыл уши руками, для надежности приоткрыв рот, чтобы снизить давление на барабанную перепонку.
Ба-бах! Первая пушка грохнула, откатившись назад, за ней грохнула вторая, потом третья, четвертая… звук был разной интенсивности, так же, как и посылаемые к цели снаряды имели разные размеры и площадь поражения.
Когда выстрелы перестали сотрясать пригорок, я опустил уши и долго всматривался в ту сторону, где была расположена телега. Из-за стены дыма ничего пока видно не было, и тогда я направился к самим пушкам. Пищали справились со своей задачей самым прекрасным образом, то есть, никаких повреждений я не увидел, так же как их не увидел сам Аристотель. А вот одна из мортир показала себя не с лучшей стороны. Ствол треснул и теперь по нему тянулась длинная трещина. Хорошо еще, что не взорвался, а то посекло бы всех нас осколками как снаряда, так и самой пу… Я замер на месте, не закончив мысль. Кажется, меня только что озарило, что могло стать причиной постыдного поражения этого похода, а также того, что у дяди Миши словно второе дыхание для заваливания литовца письмами открылось. А также то, почему Иван третий до следующего года ничего не предпринимал, чтобы привлечь Тверь к ответу. Эту страницу вымарали из летописей, словно ее не было, вот только следующий поход Московский князь возглавил лично, чтобы избежать каких-либо недоразумений. И войско собрал, словно не на Тверь шел, а на Казань, как минимум. Ну еще бы, когда самое грозное оружие этого времени взрывается посреди твоего войска, то смешно становится всем и людям, и коням. Это не учитывая, что рядом мог находится пороховой обоз наряда. М-да, веселуха может быть та еще. Я поморщился. Могло такое произойти? Да запросто. В бою не будешь ствол обнюхивать и каждый его сантиметр осматривать. После первого выстрела пошла трещина, а вот на втором и рвануло, не выдержав энергии выстрела. Ну а если учитывать, что это все-таки мортира, и что один снаряд, который в нее закатывается, больше сотни килограмм весит, то результат вполне предсказуем. И по факту остается только выяснить, что это? Простая случайность? Глупейший несчастный случай, или все же целенаправленная диверсия, начавшаяся еще на стадии изготовления пушки, и заканчивая тем приказом, отданным якобы от моего имени, об отправлении в поход не испытанных в деле орудий.
— Как же так? — Аристотель тем временем бегал вокруг злополучной мортиры и вырывал из головы и так жидковатые волосы. — Как это вообще возможно? Я же все всегда проверяю, на каждом этапе, каждое орудие, каждое!
— Переплавить, — отдав этот короткий приказ и не слушая более причитаний Фьорованти, я направился к мишени. Кошкин-Захарьин шел рядом, задумчиво покручивая ус.
— А если бы еще раз пальнули? — наконец, спросил он.
— Тебе было бы все равно, — я равнодушно пожал плечами. — Ты ближе всех к ней стоял.
— Диаволова погибель, — выдохнул воевода, обернувшись на демонтирующиеся пушки. Я же подошел к первой яме. Снаряд на добрых двадцать метров не долетел до цели. И, судя по траектории, он был выпущен из той самой бракованной пушки. Покачав головой, я направился дальше. Ну что тут сказать. В общем-то неплохо. Пищали так и вовсе хорошо, мелких отметин более, чем достаточно, чтобы в эффективности убедиться. А вот вторая мортира чуть мазнула, выломав приличный кусок, но все же не по центру. А расстояние не сказать, что сильно большое. Нужны какие-то прицельные приспособления, хоть мушки элементарные. Но пока и такое оружие является весьма грозной силой, и это уже очевидно. Если все нормально пойдет, надо бы ручным огнестрелом озаботиться. Хоть купить немного для начала, но сначала — Тверь.
Я пыталась развлечь себя представлением о встрече с Риарио, в основном пытаясь мысленно нарисовать его образ, вспоминая ту пару фресок, которые дошли до наших дней, на которых он, вроде бы, был изображен, где-то с краю сбоку. Мягко скажем, по ним мало, о чем можно было судить, особенно в плане достоверности, но на тирана и деспота, собственно, как и на главнокомандующего, он не слишком тянул, что, в общем, подтверждало информацию о его трусости и никчёмности. Но вот, судя по поведению Бордони и его людей, действительность была далека, если не сказать, что она диаметрально противоположна тому, что было написано в «достоверных» источниках. Главное, не проморгать факт его появления и ни с кем ненароком не перепутать.
Я поняла, что меня несет куда-то не туда, а мысли не могут настроиться на нужный лад. Интересно, чем все-таки пичкает меня заботливый доктор, что так хорошо умеет снимать боль, а настроение, несмотря на патовость и трагичность ситуации больше эйфоричное, нежели паническое или депрессивное. Надо бы рецептик взять, сомневаюсь, что в средневековье очень уж пристально смотрят на сбыт и производство наркотических незапатентованных веществ.
Луческу не выходил из комнаты, продолжая вести диалог с капитаном. Я поморщилась, но выгонять их не стала, хотя, вроде бы, в комнате сеньоры не престало находиться двум не состоящим с ней в родстве мужикам, хотя постоянное присутствие подле меня Ваннесы, возможно как-то сглаживало этот факт. Видимо, Бордони совсем припекло, если он сейчас буквально начал воспринимать фразу «не спускать с этой женщины взгляд и отвечать за нее головой». Вот если бы он стоял за дверью, что-то бы случилось? Через стену бы кто-то просочился? Я в раздражении потянулась за второй подушкой, чтобы закрыть ею лицо, абстрагируясь от бубнежки Луческу, пристального взгляда врача и рыдающей в углу Ванессы. Цирк, одним словом. Горе у меня, а истерике придаются все остальные.
— И еще, одно, капитан, найдены трупы Бонфонте Кавали в одной из камер тюремного помещения и двух наших людей на входе. — Рука моя замерла, так и не прикоснувшись к подушке, и я приподнялась на локте, вслушиваясь теперь в каждое слово. Мне казалось, что об этом я должна была знать, хотя, если они уже начищают доспехи, чтобы встретить своего капитан-генерала, который войдет на территорию замка в ближайшее время, меня уже списали за ненадобностью, чтобы не отвлекать от чисто женского недомогания, перемешанного с болью утраты, земными делами. — Судя по состоянию тела Кавали, мертв он уже около суток, это и подтверждает тот баламут, с которым до сих пор ничего не решили. Лица нападавшего он не разглядел, но сказал, что в помещении находился только один человек, который оттаскивал тело в дальнюю камеру.
— Почему вы вообще решили тщательно проверить камеры? — спросила я хрипло, после чего откашлялась.
— Пришла смена караула, которая и обнаружила тела. Судя по всему, их отравили. Дверь в тюремный подвал была не заперта, поэтому мы сразу поверили все камеры. — Он ответил, глядя при этом на капитана, не поворачиваясь ко мне лицом.
— Почему не доложили сразу? — рявкнув Бордони, но покосившись на меня, немного сбавил тон. — Я не просто так оставил тебя за главного на время моего отсутствия. Ты должен был доложить об этом происшествии сразу.
— Факт обнаружения Кавали совпал с тем, что буквально десять минут назад нами был пойман нарушитель, который хотел проникнуть в потайной ход, ведущий в Ватикан, путем подкупа стражи. Я взял на себя смелость связать эти два происшествия воедино, слишком подозрительным выглядит попытка побега. Его уже ведут сюда в замок.
— Кто это такой? — спросили мы одновременно с Бордони.
— Себастьян Кара.
— Оставайся здесь, — рыкнул капитан и, открыв дверь, выбежал из моих покоев. Я, недолго думая, осторожно встала с постели, прислушиваясь к своим ощущениям, но ничего, кроме слабости не почувствовала, после чего довольно бодро доковыляла до шкафа