Л я л я. Оставь меня. Какая я дура!
Р о с т и к. Я говорю, это моя сумка. Я положу свои вещи.
Л я л я. Не кидай на пол, это мое белье!
Р о с т и к. Ты не уйдешь! Уйду я!
Л я л я (вне себя). Ты порвал чулки! Мерзавец, ты порвал мои чулки! (Размахивая чулками, кидается на Ростика.)
Галка срывает крышку с торта и с размаху надевает ее Ляле на голову.
Г а л к а. Ведьма!
Ляля, не снимая коробки, покачиваясь, кружит по комнате все быстрее, быстрее, споткнувшись обо что-то, падает.
Т е м н о т а.
А в т о р. Я не запоминаю снов. Я только знаю, что все мои сны забиты дорогой. Я еду, отстаю от поезда, пересаживаюсь, догоняю, опаздываю, вскакиваю на ходу, и снова еду, и снова отстаю.
И еще мне снится моя комната на Петроградской. Интересно, что снится теперь человеку, который живет там вместо меня?
Но то, что происходило с Лялей и остальными, было не во сне. Они сами возникали передо мной и жили своей жизнью. Сначала в комнате у Пяти углов, потом везде, где мне приходилось бывать. Так возникла Морская улица.
И грянул марш! На другом конце города, где-то на Каменном острове, в комнате общежития на Морской, сидит Л я л я. Вбегает З ы б к и н.
З ы б к и н (кричит). А дневальный говорит: к вам жена приехала. Я так испугался. Не может быть, думаю, чтобы сюда. А это вы. Вот уж праздник, так праздник! Она у меня в Североморске, знаете ли… Вы извините мой беспорядок, вообще я человек тщательный, но сегодня наш день, и такая кутерьма с утра. Парад, потом прием… Вот я сейчас из кают-компании и несколько весел. Весел — не то слово, но как-то хорошо, знаете ли… Неужели это вы? Я все в себя не приду. Испугался вдруг… Думаю, мало ли что с девочками… А это вы. Вы не голодны? Я вообще живу на два дома. Здесь и на корабле. На берегу мой сервис отличен, по правде говоря, от корабельного.
Л я л я. Выключите музыку.
З ы б к и н. А я думаю: почему мы кричим?
Тишина.
Как вы меня нашли?
Л я л я. Нашла, это уже неважно. (Пытается улыбнуться.) Я сейчас уйду. Вам идет форма.
З ы б к и н. Правда? А я себя чувствую как-то неудобно. Это парадная тужурка. Хожу как артист, знаете ли…
Л я л я. А это кортик?
З ы б к и н. Так точно.
Л я л я. Можно посмотреть?
З ы б к и н. Честно говоря, не положено.
Л я л я. Вы никогда его не вынимаете?
З ы б к и н. Иногда приходится. Для смазки.
Л я л я. Романтично. Я хочу посмотреть.
З ы б к и н. Смотрите.
Она подошла к Зыбкину. Они стоят рядом.
Л я л я. Не вытягивается.
З ы б к и н. Там кнопка.
Л я л я (вынимает лезвие.) Им можно убить человека?
З ы б к и н. Думаю, да.
Л я л я. Спасибо. (Вкладывает кортик в ножны.) Я, пожалуй, пойду.
З ы б к и н. Что случилось, Ольга Павловна?
Л я л я. Ничего. Теперь уже ничего.
З ы б к и н. Вы ушли от мужа?
Л я л я. Я от волка ушла, от медведя ушла… Возраст расплаты. Какая-то петелька оборвалась, и все рассыпалось. Все. Не заставляйте меня говорить. Значит, у вас две дочери?
З ы б к и н. Да, девочки. Совсем как у Вершинина в «Трех сестрах», помните?
Л я л я. Сестер помню, а дочерей нет. У меня не было детей, Миша, не было и не будет. (Пауза.) Зачем вы звали меня? Куда? Странный человек. Ну, я пришла. Что дальше? Кто ваша жена?
З ы б к и н. Женщина.
Л я л я. Это немало.
З ы б к и н. Для меня даже слишком много.
Л я л я. Расскажите мне лучше про кортик. Давно он у вас?
З ы б к и н. С окончания училища. Их вручают с лейтенантскими погонами.
Л я л я. Сколько же у вас было звездочек?
З ы б к и н. Две.
Л я л я. А теперь сколько?
З ы б к и н. Тоже две.
Л я л я. Не много же вы преуспели. (Трогает погон.) А почему он колется? И в глазах рябит. Вам не кажется, что золота многовато? А вот черные линеечки на месте. Всего две звездочки. А на том сколько? Тоже две, надо же. Значит, всего четыре? И у каждой по пяти углов. Это сколько же всего углов? Голова кругом… (Приноравливается обнять. Не получается.) Миша… Меняю комнату с нишей на комнату с Мишей.
З ы б к и н. Не гладьте мне уши, я не слышу ни слова.
Л я л я. А ничего не надо слушать. Это я думаю. (Отстраняется от него.) О чем вы говорили?
З ы б к и н (смущен). Кортик. Вы просили показать кортик.
Л я л я. Разве? Может быть.
З ы б к и н. Вот номер. Вот рукоятка слоновой кости. Хотя я думаю, что это пластик. Но все равно он прекрасен. Правда? Сама соразмерность и осмысленность.
Л я л я. И все для того, чтобы убивать.
З ы б к и н. Ну, боевого применения он не имеет. Хотя для защиты, может быть.
Л я л я. Тогда при чем тут красота? Я не верю в изящество оружия. Это противоестественно.
З ы б к и н. Вы помните нашу встречу двадцать второго июня?
Л я л я. Помню.
З ы б к и н. Я всегда отмечаю этот день. Про себя отмечаю. Я, знаете ли, верю в оружие.
Л я л я. А я уже ни во что не верю.
З ы б к и н. Ну, хорошо. Что мы будем пить? Я человек непьющий, вернее, мало пьющий, но сегодня… Я ведь ухожу с корабля, Ольга Павловна. Назначают преподавать. Начальству видней. Спасибо, не комиссовали. Я ведь человек нездоровый, знаете ли. Четверть века легко никому не даются. А особенно в нашем с вами деле, где на полную катушку…
Л я л я. За вас решили, и вы подчинились?
З ы б к и н. Так точно.
Л я л я. Приказу?
З ы б к и н. Приказу, флоту, Родине, высшему смыслу, если хотите. Не иронизируйте. Вы же стремитесь к тому же, что и я.
Л я л я. К чему же?
З ы б к и н. К счастью.
Л я л я. Я не знаю, что это такое.
З ы б к и н. Это стремление к большему. К бесконечно большему. Когда не видишь ничего иного, не слышишь ничего иного, не знаешь ничего иного! Лишь бесконечно большее есть счастье. Это единственный смысл жизни — познание счастья. Давайте-ка за это выпьем. Вовсе не значит, что счастье обязательно сбудется. Просто пусть знает, что мы о нем помним.
Звякнули рюмки.
Л я л я. Я сломалась. У меня не осталось надежды. Все повалилось. Одно на одно. А мне нужна надежда. Мне нужен стержень, который не даст мне упасть. Его выбили из меня. Вы хотите начать все снова, а у меня уже нет сил.
З ы б к и н. Вы знаете, Ольга Павловна, в моей жизни встречалось всякое. Я много повидал, много страшного в том числе. Так уж получилось, что моя специальность связана с бедой. Аварийная ситуация — это моя работа. Сигнал тревоги — мой будильник. Я занимаюсь борьбой за живучесть. Что бы там ни случилось, какая бы беда ни свалилась, экипаж должен бороться за живучесть. Иначе гибель. Тут много аспектов — технических, психологических. Надо быть готовым ко всему. И этому надо учиться. У нас недавно была тревога, учебная. Дали вводную: вышел из строя двигатель, надо срочно вводить резерв. Подлодка на большой глубине. А тут новая вводная: пожар. Объемное горение — это когда горит не только воздух, но и металл, знаете ли. И вот задача — гасить, но уже не всплыть. Или всплывать, но выгорев дотла. Хотите правду? Я не знаю никакого Чуваева. Нет, елка была, и нас действительно привела костюмерша, мать воспитанника с какой-то похожей фамилией. Но Чуваева, как такового, не было.
Л я л я. Шуточки. А кто же умер?
З ы б к и н. Я. Это уже другая история. Да, я лежал в реанимации, я действительно побывал… там… две минуты сорок секунд. И моей последней мыслью были именно вы. Не мать, которой я почти не помнил. Не жена, не дочки, а почему-то вы, всплывшая откуда-то из глубины четко и окончательно. Вот так проживешь жизнь, начиненную черт знает чем, и в конце поймешь, что ты был счастлив один раз в жизни: в детстве, в чужой квартире, ведя девочку от рояля к окну. Вы не отходили от меня все эти минуты и держали за руку. Когда жизнь вернулась ко мне, я понял, кто меня спас. Я должен был вас увидеть. Я должен был сделать это, кем бы вы ни оказались на самом деле. Я ходил вокруг Пяти углов кругами, вспоминал, сопоставлял, отыскивал. Круги сжимались, превращались в цель. Я спешил.
Л я л я. Зачем?
З ы б к и н. Мне скоро обратно. Сроки прошли. Предстоит повторная операция.
Л я л я. Когда?
З ы б к и н. Где-то зимой.
Т е м н о т а.
А в т о р.
В конце Морской,
Где пахнет тростником,
Где высунули голые колени
Из-под воды литые валуны…
В конце Морской,
Где за тупым забором
Затейник «Энергетика» проводит
Забег людей в завязанных мешках,
В конце Морской,
Где дребезжит «Спидола»
На днище ярко-желтой дачной лодки…
В конце Морской,
Где на сыром бетоне
Затихли бледных финок имена,
И весь в царапинах,
Как в старом фильме,
Год 1938-й,
В конце Морской —
Окно!
И я, по пояс вытянувшись в небо,
Хочу крылом коснуться до крыла
Вон той отбившейся от стаи птицы,
Чтоб, вытянувшись, гордым косяком,
Лететь над лодками и рыбаками,
Над финским берегом.
Над тридцать пятым годом,
Над сорок пятым,
Над восьмидесятым…
Как высоко!
Как крылья тяжелы…
В Лялиной комнате у Пяти углов звонит телефон. Никто не подходит. Р о с т и к опускает трубку в комнате на Гаванской, полученной им в старом фонде Васильевского острова. А на Петроградской стороне, в общежитии на набережной, Л я л я и З ы б к и н сидят по углам и читают каждый свое.
Теперь мы видим все три комнаты одновременно. Пустую у Пяти углов и две жилых в разных концах города. К Ростику с рулоном обоев входит Г а л к а.