Л я л я. На вас платье сырое.
Г а л к а. Высохнет.
Л я л я. Что же теперь делать? Делать-то что?
Г а л к а. У вас торт какой? «Сказка»?
Л я л я. Нет, такой взбитый…
Г а л к а. Такой я не люблю.
Л я л я. Почему?
Г а л к а. А я знаю? Воротит. Я теперь ничего не хочу. Жить не хочу.
Л я л я. Какой же сегодня день?
Г а л к а. Не знаю. Я и счет потеряла дням этим. Все на одно лицо: ползут, ползут, конца им нет. Лежу в ванной и на себя удивляюсь, какая я стала. Свинья у нас такая была, Глаша. Как я, точь-в-точь.
Л я л я. Что же со мной было во вторник? Не помню.
Г а л к а. Я к Славику и на работу ходила, адрес выспрашивала. А они говорят — он в ежедневных разъездах. Пишите на Барнаул. Там они три недели будут. А что мне три недели? Через три недели конец.
Л я л я. Нет.
Г а л к а. Чайник кипит.
Л я л я. Не помню. Вывалился из памяти этот вторник. Словно не было.
Г а л к а. К отцу уеду.
Л я л я. К какому отцу?
Г а л к а. К своему. К какому еще?
Л я л я. У вас отец есть?
Г а л к а. Есть, только дальний. К нему на трех самолетах лететь надо. На большом, на грузовом и на вертолете. Не шевелится. Доктор сказал — подозрение на токсикоз. Это опасно?
Л я л я. Было бы опасно, в клинику бы положили. А вы же на ногах.
Г а л к а. На ногах. Вот рожу и вам оставлю. Делайте с ним что хотите. Полтора месяца не пишет. Это ж надо! Я и этого ненавижу из-за него. Вроде чего его ненавидеть? Его нет еще, а я не могу. А чего это Славик говорил — вы с морячком? А вы одна.
Л я л я. Одна.
Г а л к а. А он где?
Л я л я. Нету его.
Г а л к а. Отвалил, значит? Почему это столько зла у людей? Легче с ним, что ли? Нашли кому жалиться. Такая женщина, сыщете себе. Тут курсы метрдотелей открыли. Не знаете, с восьми классами берут?
Л я л я. Газом пахнет.
Г а л к а. Ой, так то ж чайник вскипел. Говорила — гасить. (Выходит на кухню.)
Ляля схватилась за что-то, села.
(С чайником.) Всю плиту залил. На донышке только и осталось. (Смеется.) Попили чайку!..
Л я л я. Что вы смеетесь?
Г а л к а. А что, плакать, что ли? Дождь никак не кончится. Декабрь на дворе, а трава зеленая. Вот глупость-то! Помните, песню крутили?
Л я л я. Не помню.
Г а л к а. Человек, мол, живет недолго. Сколько-то там тысяч дней — и привет… (Напевает мелодию.) Новый год скоро.
Л я л я. Новый, старый… Какая разница! Смешно… Зеленая зима.
Галка продолжает напевать.
Все наоборот. Зеленая зима. Белая ночь. Миша стоит у окна и держит фуражку. (Плачет.) Я стояла в очереди. Я стояла в очереди в ломбард. Тогда, во вторник, когда ты умирал, я стояла в очереди в ломбард!..
Т е м н о т а.
А в т о р.
Останется, быть может, только чудо.
Тебя окликнет кто-то среди ночи,
И ты проснешься, и пойдешь на голос,
И этим себя выдашь с головой.
Останется, быть может, только чудо —
Дыханье ветра, облаков круженье,
Окрестности, знакомые до боли,
Простор Невы, мороза ожиданье
И вечности склоненное крыло.
Легко-легко, как запоздалый снег,
На землю опускаются мгновенья
И тают в предвечерней тишине.
Останется, быть может, только чудо.
И это чудо — память обо мне.
Весна. Пять углов. Большая комната перегорожена ширмой. Л я л я у станка.
Л я л я. Продолжаем, девочки. Встали на полупальцы. Спинка ровненькая, ножка пряменько идет, хорошо. Голова свободна, не напрягаемся. Думаем только о движении… И — раз! Дышим полной грудью. Каждую мышцу чувствуем. Весна на дворе, окна распахнуты. И — раз!
Звонок. Ляля уходит в переднюю и возвращается с Р о с т и к о м.
Р о с т и к. Привет.
Ляля молчит.
Ты со мной не поздороваешься? Был в отъезде. Только вернулся в Питер. Зашел навестить. Как у тебя просторно. Сделала перестановку? Ты что, не хочешь меня пустить? Жаль. Я думал, у нас есть о чем поговорить. Тянешь на одну пенсию? Или машину продала? Если продала, мне приходится, ты не находишь? Шутка, шутка, шутка. Дом-то наш как новенький, не узнать. Помнишь девчонку — маляром тогда работала, — помнишь? Ты ей про скалы рассказывала, как вы лазали в детстве, помнишь? Ремонт она у меня делала. Сбежала. Надо новых маляров искать. Там у тебя кровать? Так удобней? (Пауза.) Ляля, я тут подумал: а что, если нам вернуться? Назад. Начать с того места, где остановились. Вычеркнем все это, сократим, как не было. И — дальше. Я теперь послонялся, такая пустота, Ляля. Время уходит, мне скоро тридцать, а чувствую, что все уже прожил. Что и не надо ничего больше-то. Дикость какая, а? А мы с тобой еще покуролесим, верно? А хочешь, возьмем кого на воспитание. Растить будем. Самое время. Ты у меня еще в сохранности. Моложе меня. Может, все по-другому пойдет? Что молчишь? Ты же всегда хотела ребенка? Моего ребенка, правда? Ведь ты еще любишь меня, Ляля? Ну, дай мне руку, дай! Ляля, это ты! Они все молчат, но я-то знаю, что это ты. Кто, кроме тебя, мог заявить? Кто? Кому придет в голову брать недоношенного? Это ты, Ляля?..
Л я л я. Нет! Нет!
Р о с т и к. Девчонка дура, но я взрослый человек, Ляля. Это ты взяла, правда?
Л я л я. Зачем ты свалился на меня? Зачем?
Р о с т и к. Я ведь знал! Я все знал!
Л я л я. Я не сделала ничего плохого. Когда она родилась, в ней не было и килограмма. Ты знаешь, что это такое? Это ничто. Это и по юридическим нормам еще не человек. И мать предупредили об этом. Но она сама отказалась. Сама! А они выходили, они выходили ее. Я ходила к ней каждый день, сначала в больницу, потом в дом малютки. Она стала прибавлять в весе. Она человек, Ростик. Она моя дочь. У меня даже есть метрика.
Р о с т и к. Она у тебя там?
Л я л я. Не подходи!..
Р о с т и к. Я только посмотрю. Я посмотрю — и все.
Л я л я. Не ходи туда! Не ходи туда, Ростик!
Р о с т и к. Ляля, не сходи с ума.
Л я л я. Ты не сделаешь ни шага. Если ты приблизишься хоть на шаг… Не заставляй меня сделать это!.. (Шарит по стенке. В руках у нее морской кортик.) Я теперь ничего не боюсь, Ростик.
Р о с т и к. Ты что, Ляля? Убери, убери! Я не люблю таких шуток.
Л я л я. Уходи отсюда.
Р о с т и к. Ты страшный человек, Ляля, ты жуткий человек. Убери эту штуку… Кому нужен твой заморыш? Как ее зовут?
Л я л я. Я ничего не скажу. Уходи.
Р о с т и к. Проклята будь, слышала? Будьте вы все прокляты. (Уходит.)
Л я л я (смотрит на кортик). Не отпускай мою руку. Нет, держи крепче. Как тогда, помнишь? Это они молодцы, что отдали мне твой кортик. Это они правильно сделали. Она даже не проснулась. Все хорошо. Неужели ты простил меня, Зыбкин? Правда? Как там насчет перехода из внутри вовне? Кто мне ответит? Кто мне скажет, что будет дальше? (Вешает кортик на стену.) Пушинка… Смотрите, как пушиночка летит. Пушиночка от одуванчика. Как она летит зонтичком. А ну, кто поймает пушинку? Ручку протянули мягко, воздушно, словно она ветерок. И — летим. Вслед за пушинкой, девочки. Легче, легче, свободней… Ну же, ну!.. Это же так просто — летать.
А в т о р. Это была моя последняя ночь в комнате у Пяти углов. В эту ночь ко мне никто не пришел. Я заснул. Мне приснилось, что я стою на выходе за кулисами. В руках у меня роль, из которой я не помню ни слова. Я выхожу на сцену, и страх охватывает меня. Я не знаю, о чем говорить. Молчание становится невыносимым. Я судорожно вспоминаю: что дальше? И не могу вспомнить. С этой мыслью я просыпаюсь.
Я встал и подошел к окну. По Загородному шел троллейбус. Люди ждали на остановке под дождем. Я прощался с Ленинградом, уезжая к той жизни, которая должна была ответить на все вопросы.
Шел понедельник, день, который принимают таким, какой он есть.
В. КрасногоровКТО-ТО ДОЛЖЕН УЙТИ…Комедия в двух частях
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч — начальник отдела в конторе по планированию и сбыту дамского трикотажа.
С т е п а н С е м е н о в и ч }
Ю р а }
А н д р е й }
П р а с к о в ь я Ф е д о р о в н а }
Л ю б а }
М а р и я } — сотрудники отдела.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Тесноватое помещение отдела в конторе по планированию и сбыту дамского трикотажа. Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч, начальник отдела, представительный мужчина лет сорока с чем-то, сидит в отдельном закуточке, отгороженном от остальной части комнаты шкафами. Рабочий день недавно начался. Все сотрудники, кроме Марии, на своих местах. С т е п а н С е м е н о в и ч, пожилой сонный мужчина, клюя носом, щелкает на счетах. Л ю б а, эффектная красавица с длинными распущенными волосами, чертит, склонившись над скрипучим кульманом. Ю р а, здоровяк с добродушным лицом, подшивает лежащие перед ним горой бумаги, от души пробивая их дыроколом. П р а с к о в ь я Ф е д о р о в н а, энергичная особа средних лет, с решительным видом считает на калькуляторе. А н д р е й, молодой человек застенчивого облика, считает на линейке, делая записи.
Работа кипит. Резкое щелканье счетов, удары дырокола, скрип кульмана, трели телефонных звонков — все это сливается в своеобразную канцелярскую симфонию.
Николай Никанорович не спеша встает, выходит из своего угла и прохаживается между столами сотрудников. Темп симфонии резко возрастает. Вид шефа чрезвычайно мрачен. Стягивая на ходу пальто, стремительно вбегает молодая привлекательная женщина М а р и я.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч