Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Нет, на отдых.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Николай Никанорович, у вас совесть есть?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Есть. И в больших количествах.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Врешь! Она у тебя давно в шкафу задохлась. Забыл, кто тебя на работу брал?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Ну, вы меня брали.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Я тебя брал, а ты меня выгоняешь. И это ты совестью называешь? Я тогда сам начальником был, я тебя в люди вывел, иуда…
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Успокойтесь…
С т е п а н С е м е н о в и ч. Сам успокойся! Я всю жизнь трудился, и для чего — чтобы меня всякие сопляки в богадельню посылали?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. За ваши заслуги вам ордена даны и опять же пенсия… Мой отец тоже трудился, а вот в шестьдесят лет ушел и не обиделся.
С т е п а н С е м е н о в и ч. А я обижусь и не уйду.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Если уж совсем по-честному, то даже и не в возрасте вашем дело.
С т е п а н С е м е н о в и ч. А в чем же тогда?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. А в том, что вы — между нами — не работаете, а так… Ваньку валяете.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Я не работаю?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Вы.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Я?!
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Вы.
С т е п а н С е м е н о в и ч. Ну и что? А кто у нас работает?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Кто? Андрей. Скажете, нет?
С т е п а н С е м е н о в и ч. Он работает, согласен. А другие — нет. Скажете, да?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Я сейчас про вас говорю.
С т е п а н С е м е н о в и ч. А я — про них.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. А я — про вас.
С т е п а н С е м е н о в и ч (твердо). Вот что, Николай Никанорович, я с тобой препираться не буду. Ты знаешь, как нашего зама по кадрам зовут?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Матвей Петровича-то?
С т е п а н С е м е н о в и ч. Вот именно. Для тебя он Матвей Петрович, а для меня он Мотя. Для тебя он «вы», а для меня — «ты». Мы с ним здесь вместе дела начинали, когда ты еще варенье из буфета у мамы таскал. Пока он жив, меня тут не тронут. Понял?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Вас никто и не собирается трогать. Я же сказал, что все это так — шутка, допущение, теоретическое предположение…
С т е п а н С е м е н о в и ч (не слушая). Но если хочешь — иди к Матвей Петровичу и скажи: хочу, мол, вашего друга Степу уволить. А я посмотрю, как ты от него сивым мерином побежишь.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Степан Семеныч, вы, однако, выбирайте выражения.
С т е п а н С е м е н о в и ч (веско и окончательно). А мне на тебя начхать, понял?
Уходит. Николай Никанорович в ярости мечется по комнате. Входит сияющий Ю р а.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Чего тебе?
Ю р а. Случай смешной вспомнил.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Ну и что?
Ю р а. Пришел вам рассказать. Ухохочетесь…
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Ты в своем уме? У людей судьба решается, а ты тут со своими историями! Катись-ка ты отсюда к чертовой бабушке, и чтобы я тебя больше не видел. (Юра направляется к выходу.) Постой. Позови-ка сюда… Марию. Нет, Любу… Нет, Прасковью Федоровну.
Ю р а. Так кого же все-таки?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. А, все равно.
Юра уходит. Появляется Л ю б а.
Л ю б а (громко). Разрешите, Николай Никанорович?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (так же). Да-да, прошу вас.
Л ю б а. Вы зачем меня вызывали?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Я сейчас всех вызываю по одному вопросу.
Л ю б а (громко, но не очень). Мне почему-то казалось, что меня этот вопрос не касается.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (так же). Я обязан поговорить со всеми.
Л ю б а (устремляя взор в потолок). Говорите, я вас слушаю.
Нервное молчание.
Ну, что же вы не сообщаете мне, что хотите меня уволить?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (тихо). С чего ты решила, что я хочу…
Л ю б а (так же). Иначе зачем тебе было меня вызывать?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Люба, ты должна понять…
Л ю б а. Я давно уже все поняла, и можешь не морочить мне голову ненужными разговорами.
Берет листок бумаги и начинает писать.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Что ты пишешь?
Л ю б а. Хочешь со мной расстаться — пожалуйста. Я никогда мужчинам против их воли не навязываюсь.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Я тебя спрашиваю — что ты пишешь?
Л ю б а. Заявление об уходе — что же еще.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (выхватив у нее авторучку). Зачем так сразу? Все это надо сначала как следует обдумать, обсудить…
Л ю б а. Чего тут обсуждать? Скажи просто — ты меня увольняешь или нет?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Конечно, нет! И в мыслях ничего подобного не было! (Помявшись.) Но, с другой стороны, согласись, какой из тебя конструктор? Ведь, между нами, ты в этом деле ни уха ни рыла, ни в зуб ногой, ни бельмеса, более того — ни бум-бум.
Л ю б а (агрессивно). В каком «этом деле»?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (смешавшись). Я имел в виду в отношении твоих обязанностей…
Л ю б а. Мне кажется, что в своих обязанностях я как раз кое-что смыслю. Или ты мною недоволен?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Нет, ну что ты… Ты мне даришь столько… столько…
Л ю б а. Зато ты мне ничего не даришь. А мог бы.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Что «мог бы»?
Л ю б а. Мог бы обратить внимание хотя бы на то, какие у меня туфли. Видишь? (Демонстрирует великолепные ноги.) Другому было бы стыдно, что его подруга ходит буквально босая.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Любчик, я не совсем понимаю, почему мне должно быть стыдно.
Л ю б а. Потому что все видят, что ты — обыкновенный жмот.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Какой же я жмот, если плачу тебе сто пятьдесят рублей? И это не считая премий и командировочных!
Л ю б а. Да, платишь, не спорю. Но, между прочим, когда я работала манекенщицей, то получала не меньше.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Зато приходилось вкалывать.
Л ю б а. А думаешь, мне здесь легко? Мало того, что я должна целый день торчать у чертежной доски, так еще приходится терпеть разные насмешки и намеки.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Чьи намеки, чьи? Ты мне только скажи, и я этим намекальщикам так намекну, что им на улице намекать придется!
Л ю б а. Не в них дело. Я женщина современная и понимаю, что быть приближенной начальника вовсе не зазорно…
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Более того — почетно.
Л ю б а. …Но весь вопрос в том, какой начальник. Одно дело, если он умный, деловой, решительный и щедрый. Другое — если он все наоборот. Я выражаюсь ясно?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Но, дельфинчик…
Л ю б а. Заткнись немного. Я, кажется, еще не кончила.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Молчу. Я только хотел сказать, что людям будет трудно объяснить, почему увольняют не тебя. Ведь ты даже кирпич начертить не можешь.
Л ю б а. Ничего и не надо объяснять. Все давно все знают. (С пафосом.) Одного не могу простить себе — зачем я с тобой связалась?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Но, крокодильчик…
Л ю б а. На меня тогда нашло какое-то затмение, и ты вдруг почему-то показался мне интересным и энергичным мужчиной. (Вздыхает.) Я ошиблась и в том, и в другом, и в третьем.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Это с твоей стороны как-то даже несправедливо, более того — неблагородно.
Л ю б а (в сердцах). А вышвыривать близкую женщину на улицу, по-твоему, благородно?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч (испуганно). Тише! Ведь все слышно… (Бросается к выходу из закутка, проверяет обстановку и возвращается на место.) Зяблик, ты пойми…
Л ю б а. Нет, это ты пойми: нельзя быть таким слюнтяем. Ведь мой уход будет прежде всего ударом по тебе. Начальник, допустивший увольнение ближайшей сотрудницы, неминуемо загремит сам. Каждый поймет, что авторитет его подорван, что он уже не на коне, что его можно безнаказанно лягать, что он уже ничего не может…
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Чего не может?
Л ю б а (игнорируя собеседника). И наоборот. Красивая женщина, такая, как я, лишь поднимает престиж. Начальником тебя может сделать каждый. А вот мужчиной и человеком — эту репутацию создает только женщина.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Но ты ведь меня не оставишь?
Л ю б а. Оставлю, и притом немедленно и навсегда.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Но это же просто непорядочно! Ты не имеешь морального права. Ведь у меня дома жена. Каждый день, ты понимаешь?
Л ю б а. Пусть меня заменит Прасковья.
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Ты что, смеешься?
Л ю б а. А ты надеялся, я буду тебя чаем поить и после того, как ты меня отсюда вышвырнешь? Нет, милый, на это не рассчитывай. Прощай. (Встает.)
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Постой! Так нельзя…
Люба направляется к выходу. Николай Никанорович преграждает ей дорогу.
Подожди!
Л ю б а. Ну?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Не понимаю, чего ты сердишься. Ведь я вызвал тебя только для того, чтобы посоветоваться…
Л ю б а. О чем?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Да ты сядь.
Л ю б а (садясь). Ну?
Н и к о л а й Н и к а н о р о в и ч. Как ты считаешь, кого уволить?
Л ю б а. Да кого угодно! Хотя бы Степана Семеновича. Ты же знаешь — я не настолько люблю храп, чтобы слушать его еще и на работе.