(Быстро набрал номер.) Але. Бориса Андреевича. Что?!
Молчание. Все так и стоят в пальто и куртках.
З а т е м н е н и е.
И вот, наконец, кабинет следователя. Собственно, стол, заваленный бумагами, — и все. Быстренько семеня ножками, влетел Н и к о л а й. Стал наводить на столе порядок. Включил кассетник: он из тех, кому ритмический шепоток помогает, — ему же лет тридцать, не больше.
Н и к о л а й (напевает). Лаванда!.. Горная лаванда!.. Игорь Павлович! Где вы?
И г о р ь. Друга встретил. Он к одному следователю, я — к другому. Обменялись жизнерадостным афоризмом: «От тюрьмы да от сумы не отрекайся».
Н и к о л а й. Конец года, гранприем. Кого в процесс, кого на волю. Что стоите?
Теперь на столе только одна папка.
Ваша. Довольно пухлая, правда? Смотрите, сколько страничек. (Листает.) В последние дни кое-что прояснилось. Приехала Марина. И кое-что прояснилось.
И г о р ь. Марина — бывшая жена Алгеброва?
Н и к о л а й. Почему жена? Дочка. И у нее уже дочка. Внучка покойного. Они все живут в Новосибирске. Перед смертью Алгебров написал письмо, потом порвал. Марина нашла клочки, сообразила, не выбросила. Мы сложили и получили вполне связный текст. Алгебров пишет, что на самом деле не видел, что было между вами и Сергеем. Он много чего пишет…
И г о р ь. Еще документ. Письмо Алгеброва мне. На сей раз под псевдонимом Красный Петушок. (Протянул.)
Н и к о л а й. Вы всерьез? Красный Петушок — псевдоним вашей Наташи. Она же носит красную вязаную шапочку, петушок, сами ей покупали. Забыли? Она очень испугалась, написав письмо. Прибегала ко мне. Они теперь все подкованы в детективном жанре: если сложите вот эти буквы, над которыми крохотная ненужная точечка, — получите имя и фамилию дочки. Смешно? Она говорила о конфликте с вами, о том, что вы обидели какого-то Эммануилыча, что вся спортшкола смеется… Повторяет «Эммануилыч» через четыре эм, как произносили вы. Представляю, эффектно: «Эм-м-м-мануилыч». Дети и подхватили, они умеют. Вот она и отомстила. Ну, видимо, еще что-то есть?
И г о р ь. Частное определение об отношении подследственного к дочке?
Н и к о л а й. Теперь по существу. Прошло два месяца, Игорь Павлович. Два месяца с того вечера на набережной. Я собрал все факты, которые мог собрать. Факты за вас, Игорь Павлович. Самоубийство Алгеброва косвенно словно бы тоже подкрепляет вашу невиновность. Косвенно…
Положил лист бумаги, что-то пишет.
Алгебров был смертельно болен, я звонил в больницу на Песочную. Горсть таблеток седуксена — конечно, более легкая смерть, чем та, что его ожидала… Вам остается подписать акт о прекращении уголовного разбирательства, и мы распрощаемся. (Повернул листок к Игорю.)
И г о р ь. Прошло два месяца, верно. Я уже немного забываю тот вечер на набережной. Бедняга Алгебров, его смерть как будто заслонила и то событие. Впрочем. Стоит только дотронуться, подумать…
Листок с написанным от руки текстом лежит между ними, как живой.
А хотите, Коля, расскажу, что было на набережной — в действительности? Собственно, по кусочкам я уже рассказывал. И вам, и дома, и Алгеброву, и Наде. Кому я только не рассказывал! Остается сложить. Как вы сложили письмо Алгеброва. Были мы: я, Алгебров и тот человек, Сергей. Алгебров сидел, я — стоял, Сергей шел. Никакого вранья. Никакого вранья. Болела голова, и щелкнул по фанерке — все так, все верно, но не в этом суть. Наде я рассказывал, что в какой-то момент как будто почувствовал: вот-вот случится несчастье. Почувствовал. Она назвала это неосознанным предчувствием. Понимаете — неосознанным? И я ухватился за это слово: «неосознанное». Только на самом деле я все тогда осознал. Прекрасно осознал. И когда он свернул к реке, успел сказать про себя, а может, негромко вслух: «Погибнешь и погибай, черт с тобой. И лучшие люди погибали». Я помню эту фразу четко. Это и есть, Коля, то самое «что-то было»…
Долгая пауза.
Понимаете, Коля, я очень ненавидел. Все последние годы. Пытался остановить себя — и не мог. Во всем видел подвохи, протекцию, игру, что-то низменное. Понимаете? И его, конечно, возненавидел, Сергея, с первой секунды. Просто потому что он попался на глаза. (Вдруг засмеялся.) Вот и я сдался. К твоей радости, Коврижка. Коврижка, Коврижка, Коврижка медовая! Ты-то всегда в форме. Неуязвим, неостановим. А я вот сдался. И что мне теперь до тебя? Может, я тебя больше не увижу? (Вернулся в реальность.) Не знаю, Коля, может, я и прав, может, есть причины для ненависти. Только жить с этим нельзя. Не спасет ненависть. Теперь, Коля, я рассказал все.
Молчание.
Подписывать акт? Или есть соответствующая статья?
Н и к о л а й. Могли остановить. Крикнуть. Может быть, просто сказать. Не остановили. Не крикнули. Не, не, не. Если бы мы расследовали каждый такой случай… Ваше дело, Игорь Павлович, закончено. Подписывайте.
Игорь подписывает. В это время мы видим Л а р у и Т а ш у, они ждут Игоря.
Л а р а (она словно тоже страшно устала). Какие трудные месяцы. И непонятно, что дальше. Будет другая жизнь, это я понимаю. Но какая?
Мы видим Н а д ю ш у и Г а в р ю ш у. На мольберте приколот чистый лист.
Н а д я. Что, Гаврила Романович? Надо восстанавливаться… Пора приниматься за работу. Иначе сойдем с ума. Иди, Гаврюша, вари кофе. Крепкий-прекрепкий. Самый крепкий в мире.
Медленно-медленно Николай и Игорь выходят на улицу. Остановились.
Н и к о л а й. Поеду завтра за город. Отдохну, пофотографирую. Хочу найти место, где видно, как восходит декабрьское солнце. Может получиться неплохой снимок, верно?
И г о р ь (не слышал). Где восходит декабрьское солнце?
Освещена вся сцена: набережная, квартира Игоря, подвал Гаврюши и Надюши, стол следователя, кресло Алгеброва — весь уголок большого города. Света все больше, белого, чуть желтоватого, — как будто это и есть декабрьское солнце.
З а н а в е с.
Л. РазумовскаяСОН СТАРОГО ДОМАПьеса в двух действиях
К о н с т а н ц и я — 82 года.
Н а д е ж д а — 45 лет }
М а р г а р и т а — 36 лет } — двоюродные сестры, родственницы Констанции.
П и с а т е л ь — бывший муж Маргариты, 43 года.
К о л я — их сын, 17 лет.
К о н с т а н т и н Д м и т р и е в и ч — жилец, музыкант, 30 лет.
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч — сосед, 55 лет.
Е в а — подруга Коли, 17 лет.
П о п у г а й.
Д е в у ш к а в Б е л ы х О д е ж д а х.
Д а м ы, м у ж ч и н ы в о ф р а к а х, р а б о ч и е.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Старинный петербургский дом, предназначенный на слом. На самом верху, в круглой башне, куда даже не поднимается лифт, живут люди, связанные старинными родственными и неродственными узами. Не один десяток лет прожили они рядом, и потому их отношения между собой представляют сложный сплав любви и ненависти, тоски и отчаяния.
Сцена представляет собой круглый холл. Это как бы общая, громадная, по современным понятиям, гостиная. Направо — дверь в комнату Анатолия Васильевича, налево — в комнаты Надежды, Маргариты и выход на улицу. На заднем плане, в центре, лестница, ведущая на «чердак» — в крохотные низенькие каморки-кельи Кости, Констанции и Коли.
Все герои пьесы выглядят значительно моложе своих лет. Исключение составляет не живущий здесь Писатель, который в свои сорок три года кажется лет на десять старше. Что касается молодой пары — Коли и Евы, — это красивые, здоровые, рослые акселераты. Старинный петербургский дом мертв. Герои пьесы сегодня единственные его обитатели. Их переезд назначен на завтра. Холл заставлен упакованными и перевязанными вещами: ящиками, мебелью, тюками. В центре стоит сверкающий черным лаком концертный рояль, над ним висит хрустальная люстра.
Шесть часов вечера.
Некоторое время на сцене никого нет. Затем раздается птичий дуэт. Это К о н с т а н ц и я спускается по лестнице с клеткой в руках. Она пересвистывается со щеглом. Открывает окно, ставит клетку на подоконник.
К о н с т а н ц и я. Вот так-то, дружок, август! А ты говоришь… (Свистит щеглу.) Август… Месяц падающих звезд… (Смотрит в небо.) «И шляпа с траурными перьями… И в кольцах узкая рука…» Хм!.. (Вытягивает пальцы, вздыхает.)
Раздается какой-то странный, нечеловеческий смех. Это смеется П о п у г а й.
П о п у г а й. Ох-ха-ха-ха-ха! Констанция! Что ты вспоминаешь, Констанция!
К о н с т а н ц и я. Ты глуп, Павлик.
П о п у г а й. Но я не дурак, Констанция, не дурак!
К о н с т а н ц и я. Нет, Павлик, нет… Но иногда ты не очень кстати… как бы это сказать… Это не делает тебе чести, дружок!.. (Перегибается через подоконник, смотрит вниз.) Кис-кис-кис! Кис-кис-кис!.. (Что-то бросает вниз. На ее зов из другой комнаты прибегает большой рыжий кот, трется у ног Констанции.) Ну что, Василий, что? Ты уже свое получил. Получил, рыжая бестия. Рыжая твоя мордуля. Рыжехвостая моя собачка. И не проси, тараканьи твои усы. Тараканище. Таракашечка-букашечка. Ишь хвост распушил. Мяу! Ну что, мяу? Что? (Из кармана фартука выползает маленький котенок.) А ты, мое сокровище, куда лезешь? И ты тоже мяу? Да что это с вами сегодня, ненасытные вы мои погубители-разорители, пенсия-то у меня одна!.. Ох, дети-дети! Завтра мы переезжаем с вами на новую квартиру. Слышите, глупенькие? Завтра мы остаемся с вами одни. Мы будем жить в огромном-преогромном доме, который называется корабль! В огромной-преогромной квартире — шестнадцать метров! Это вам не чердак! Да-с! Не чердак!.. Хотя, дети, если вам честно сказать, мне совсем не хочется уезжать с нашего чердака! Совсем не хочется!..