(Маргарита возбужденно смеется.) Вы смеетесь? Смеетесь? Это надо мной? Надо мной! О Маргарита!
М а р г а р и т а (нетерпеливо). Нет, нет! Еще!
К о с т я. Вы меня… любите? Любите?.. О Маргарита!..
М а р г а р и т а (возбужденно бормочет). О милый… Глупый… Что же вы молчали?.. Столько лет!..
К о с т я. Я схожу с ума, Маргарита!
М а р г а р и т а. Я могла бы вас полюбить. Мы могли бы быть счастливы. Что же вы молчали? Столько ночей!..
К о с т я (на коленях). О Маргарита! Я хочу умереть! Большее счастье немыслимо!
М а р г а р и т а (опускается на колени рядом с Костей). Счастье — это любовь… любовь… Я люблю вас, Костя!.. (Касается губами его рук и губ.) Я люблю вас, Костя… Пойдемте, пойдемте к вам… Я люблю вас… Пойдемте… (Поднимаются наверх.)
Входит А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч с подушкой, за ним Н а д е ж д а.
Н а д е ж д а. Анатолий Васильевич! Подождите!
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. Мне хочется спать… Ужасно хочется спать…
Н а д е ж д а. Погодите, одну минуту. Только минуту… Какая странная ночь… Что со мной?.. Душно… Бедная тетя Констанция… Маргарита обезумела… Она выбросила в окно ее попугая… Тетя этого не переживет… Бедная Маргарита… Безумная Маргарита…
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч (бормочет). Ужасно хочется спать… Простите… (Садится в кресло.)
Н а д е ж д а. Странная, странная ночь… Мне хочется вспоминать… наш дом на улице Рубинштейна, где мы жили до войны и где я впервые встретила вас! Вас!.. Помню, к тете приходила одна дама. «Боже мой, — говорила она, — Констанция! Как вы можете жить в таком пошлом доме!» (Смеется.) Этот дом вошел потом во все справочники мира. Модерн начала века. Тогда это воспринималось иначе… А вы помните, помните ту старуху, говорят, в молодости она была замечательно красива, когда она напивалась, то становилась под окнами тети Констанции и кричала: «У меня в ногах валялся первый поэт России! У меня есть документы!» (Смеется.) О, как давно, как давно все это было! Пока была жива ваша жена Нимфа Петровна, вы ведь держались, верно?.. Вы любили ее… Меня вы уже никогда так не любили. В наши лучшие дни я всегда ощущала зависть к ней. Когда она умерла, вас все чаще стали посещать видения, вы начали пить, и некому было удержать вас… Боже мой, мне ни разу не удалось это сделать! Никогда не удавалось! Моя любовь к вам была так безмерна для меня и так мала и ничтожна для вас, что никогда, никогда мне не удавалось удержать вас, защитить вас… Оттого что вы не любили меня… Помните… помните, я сказала вам, что люблю вас и хочу быть вашей женой, а вы что-то жалко пробормотали в ответ… И душа моя почернела, и сердце превратилось в уголь. Так я и прожила всю жизнь сгоревшей обугленной головешкой. Вот уже много лет я живу как сомнамбула, завороженная покоем равнодушия. Но сегодня… сегодня мне хочется вспоминать… Сердце мое трепещет… Что со мной?.. Или это прощальное дуновение жизни перед ее вечным молчанием? О, как сладостна жизнь, когда сердце может любить!.. Любить! Любить! О, как страстно, как жадно мне захотелось любить! Любимый мой! Хотите, мы уедем вместе? Я перееду к вам в вашу маленькую каморку — и, быть может, там наконец мы обретем друг друга и будем счастливы! Я люблю вас, люблю, люблю!.. (Оборачивается к Анатолию Васильевичу — он спит. Надежда сразу сникает, стареет.) О-о-о! Какое унижение! Какой стыд! Расчувствовалась! Старая безумная карга! Пенсионерка! Джульетта! Посмотри на себя в зеркало! (В отчаянии.) Прошла жизнь! Прошла жизнь!.. (Плачет, потом успокаивается, и лицо ее снова застывает в привычной маске.)
Часы бьют два. Анатолий Васильевич просыпается.
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. Я, кажется, уснул. Вы что-то говорили… простите… Что вы говорили?
Н а д е ж д а (сухо). Это уже не имеет значения.
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. Какая странная ночь… Я сейчас уснул и видел во сне наш дом, помните наш старый дом до войны на улице Рубинштейна, куда мы приехали с Нимфой Петровной и где я встретил вас, вас!.. Я любил вас, Надежда Павловна, я любил вас!.. Но, простите меня, ни одну женщину после Нимфы Петровны я не смог бы назвать своей женой. Вы меня понимаете, да?..
Н а д е ж д а (медленно, в маске). Мне это глубоко безразлично!
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. Да, да, конечно… Вы всегда умели вовремя спрятаться в свой домик, в свою раковинку… В вашей любви ко мне сквозила всегда такая осторожность, словно вы боялись отдать себя до конца. Почему вы боялись? Вы всегда останавливались на полпути, и я никогда не мог понять, любите ли вы меня на самом деле или просто хотите выйти за меня замуж.
Н а д е ж д а. Неправда! Неправда! Вы лжец! Жалкий лжец! Да, я всегда оставляла для себя лазейку, чтобы отказаться от вас, чтобы спрятаться от нестерпимой боли, потому что вы никогда, слышите, никогда не любили меня так, как ее! Двадцать лет прожить рядом с любимым человеком, видеть, как он гибнет, и ничего не суметь для него сделать! Я вырвала свое сердце! Не смейте заставлять меня чувствовать! Я слишком дорого заплатила за покой! Не смейте заставлять меня чувствовать боль! Я ничего не хочу чувствовать к алкоголику! (Убегает.)
Анатолий Васильевич вдруг запел и прошелся по комнате в странном танце.
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч.
Тирьям тирьяри, тьям тирьям,
тирьям тирьяри, тьям тирьям,
тирьям тирьяри, тьям тирьям,
тирьям, тирьям, рям, рям!
(Неожиданно он кого-то замечает в углу комнаты.) А-а-а… Ваше величество!.. Вот и вы… Сюда, сюда, в это кресло… За мной?.. За мной?.. Уже?.. Что ж, я готов… Как солдат… Вот только… Ну да все равно!.. Может быть, выпьем?.. (Идет к столу, наливает две рюмки вина.) Только погоди, погоди, не сейчас. Я еще хочу протянуть до утра! (Оборачивается, но вместо привидения в кресле сидит Констанция. В руках у нее мертвый попугай, завернутый в тряпочку. Анатолий Васильевич смеется, ставит рюмки на стол.) Ха-ха-ха… Дорогая Констанция Львовна! Я принял вас за сме… простите, я принял вас за привидение! (Смеется.)
К о н с т а н ц и я (бормочет). Безумная Маргарита… Она убила моего Павлика… Когда женщину не любят, она становится безумной и даже может убить… Бедная Маргарита… она убила моего Павлика…
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. Ерунда! Скоро мы все будем убиты! Все, до одного!
К о н с т а н ц и я. Не понимаю… О чем он говорит… Не понимаю…
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч. О Большой Войне!
К о н с т а н ц и я. Не понимаю… Ничего не понимаю…
А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч (устанавливая аппарат). Надо спешить! (На ухо Констанции.) Она уже приходила. За мной! Надо спешить! (Берет в руки микрофон, торжественно.) Констанция Львовна! Исторический момент настал! (Включает микрофон.) Люди! Братья! Земляне! Почему он не работает? Почему он не работает? Я же все рассчитал!.. Люди! Люди! Братья! Вы слышите меня, братья?.. Земляне! Вы меня слышите?.. (Бросает микрофон.) Почему он не работает? (Задыхающийся смех Констанции.) Что? Что? Кто это? Кто смеется?
К о н с т а н ц и я. Отключили! Свет! Свет отключили!
Анатолий Васильевич равнодушно складывает свой аппарат, укладывается в кресле и засыпает. Сверху доносится прерывистый затихающий смех Констанции. Потихоньку входят К о л я и Е в а.
Е в а. Никого.
К о л я. Я же говорил, папочка их снова надует.
Е в а. Бедная Маргарита.
К о л я. Пойдем ко мне. Скоро рассвет.
Е в а. Возьми это.
К о л я. Яблоко? Где ты взяла?
Е в а. Там, в саду.
К о л я. Сумасшедшая! А если бы увидел милиционер?
Е в а. Ешь.
К о л я. Да оно совсем зеленое. Кислятина, тьфу!
Е в а. Не бросай! Ты должен его обязательно съесть. Прежде, чем мы поднимемся к тебе.
К о л я. Зачем?
Е в а. О глупый мальчик, которому все нужно объяснять! Я так хочу. Ешь!
К о л я. Пожалуйста, если ты хочешь… (Жует яблоко.) Ну, съел. (В изумлении.) Что это? Ты колдунья, Ева? Что это за яблоко? Ты колдунья!
Е в а. Что ты чувствуешь? Что? Скорее!
К о л я. Это… невозможно передать словами! Какая-то ясность… свет!.. И жажда знаний!.. О Ева! Словно упала пелена с глаз! Мне кажется… это любовь!
Ева вскрикивает и бросается к нему на шею. Они целуются и поднимаются наверх. Входит Н а д е ж д а. Подходит к креслу, в котором спит Анатолий Васильевич, долго смотрит ему в лицо, потом опускается на пол у его ног.
Н а д е ж д а (негромко). Тетя Констанция.
К о н с т а н ц и я (сразу откликаясь). Да, детка?
Н а д е ж д а. Они пошли наверх?
К о н с т а н ц и я. Кто? Кто пошел? Кого ты имеешь в виду?
Н а д е ж д а. Молодые.
К о н с т а н ц и я (хихикая). Молодые? Молодые пошли! Молодые наверху!
Пауза.
Н а д е ж д а. Дай бог! (Медленно, усмехаясь.) Когда-то, давно, много веков тому назад, я тоже хотела огромного и недостижимого счастья — делить хлеб за одним столом с возлюбленным и, встречаясь с ним глазами, видеть в них ответное желание и любовь! Я была наивна. Я слишком многого хотела от жизни. Теперь я это понимаю… (Шепчет одними губами.) Дорогой мой… Дорогой мой… Дорогой мой…
Слова ее гаснут в ночи и, как догорающие угли костра, покрываются пеплом…
Глубокая ночь. Темно. Чуть освещена фигура К о н с т а н ц и и. Кажется, будто она подвешена вверху и сидит непонятно на чем, как птица на ветке, с завернутым в тряпочку попугаем. А н а т о л и й В а с и л ь е в и ч остался на прежнем месте. Свернувшись в кресле, он глубоко спит, но Надежды уже нет с ним рядом. Дверь из комнаты Коли отворилась. По лестнице стремительно сбежала вниз Е в а, натолкнулась на кресло, вскрикнула, заметалась и выбежала вон под каркающий смех Констанции. Следом за ней ринулся К о л я. Пауза. Из комнаты Кости вышла М а р г а р и т а. Она в длинной ночной рубашке, напоминающей белое платье невесты. Волосы распущены, и на плечах огромный белый вязаный платок — как крылья. Она спускается по лестнице вниз, наливает вина, пьет. К о с т я вышел за ней и остановился на лестнице, не решаясь спуститься к Маргарите. На сцене почти совершенно темно. Видны фигуры людей, но лиц разобрать нельзя. Часы бьют три. Входит П и с а т е л ь. У него значительное лицо, и он совершенно не похож на свое изображение на портрете.