Требуется повысить мою осведомлённость среди сынов Фенруса, или хотя бы обратиться к Альфарию за помощью, чтобы узнать, что столь резко ухудшило отношения волка. Слишком резкая вспышка агрессии, слишком опасный прецедент, который однозначно приведёт только к проблемам.
Главная надежда на то, что разум моего воинственного брата окажется настроен на нечто более продуктивное, как только я закончу свой доклад и сообщу об обнаруженной угрозе, невиданных до этого размахом. Если он так желает войны и повода доказать свою силу, то я готов предоставить ему миллиарды потенциальных, практически бессмертных противников.
...
Главный зал, как и весь дворец был построен лично Рогалом, а потому даже не стоило упоминать идеальное качество этого места. Куда любопытней был тот факт, что тихий и адамантово спокойный Дорн создал настоящее произведение искусство из мрамора и золота — абсолютно каждая стена была украшена невероятным барельефом, что не выбивался из общей обстановки и при детальнейшем рассмотрении показывал величайшие достижения всего Империума и человечества за его историю.
Весь дворец был отстроен в стиле тихого изящества. Здесь не было детализированных статуй, а на стенах не найти картин, однако всё изящество заключалось в самых мелких деталях. От фресок на потолках, до специально подобранных свечей, что по-особому освещали каждое из семнадцати самых особых мест на нашем собрании — Альфарий пока ещё не был официально «найден», продолжая сохранять свою секретность.
Уверен, он всё равно находится где-то в этом зале, скрываясь под новой маской, а потому подобное событие можно считать первым воссоединением всех братьев… если забыть про двух потерянных. Но никто из присутствующих не желал рисковать встретить наш гнев, а потому и не поднимал эту тему.
Сам Повелитель человечества восседал на гигантском золотом троне, расположенном выше всех прочих трибун, сейчас заполненных Астартес, а также влиятельнейшими личностями Имперской армии, Механикума, Навигаторов, Вольных торговцев и просто членов администрации. Малкадор остался на Терре, но и без него событие было воистину историческим.
Мы с братьями сидели по порядковому номеру наших легионов, согласно которому Лев расположился по правую руку отца, а Корвус по левую. Гигантские трибуны были построены кругом, отчего освещённый центр был прекрасно виден всем. Но куда интереснее оказалось смотреть на общение моих братьев, которые до официального начала всего мероприятия старались занять себя. Столь символическая рассадка создала забавные сцены.
Лев оставался молчаливым наблюдателем, беспристрастно следившем за каждым. Он всегда был одним из самых скрытных среди нас, будто бы видел в каждом потенциального предателя. Никто не упрекал его, так как герой Рангданских ксеноцидов мог позволить себе подобное отношение, однако оттого у него не было близких союзников кроме Хоруса, умевшего разговорить любого. Тёмные Ангелы не нуждались в помощи, оставаясь одними из самых продуктивных легионов, но уже точно не сильнейшими — слишком долгая и изнурительная война с ксеносами без помощи с нашей стороны истощила даже их.
Дальше по кругу можно было увидеть любопытную и невероятно редкую сцену — Пертурабо обсуждавшего какие-то детали местной архитектуры с Фулгримом. Фениксиец будто бы просто старался поддерживать страстно критикующего Олимпийца, которого словно бы раздражала каждая стена или ступень, возведённая Дорном. Он приводил сотни аргументов в сторону плохой защиты, качества и наличия десятков слабых мест всего дворца, при этом высказывая их явно не особо заинтересованному брату, который из-за своего воспитания не мог просто взять и прервать его. И имея опыт долгой работы с Пертурабо, мне даже немного стало жаль его.
Хан и Русс также вели какой-то разговор, и, удивительно, рядом с Джагатаем волк оставался вполне спокойным и разумным индивидом. Они переговаривались спокойно, не переходя на эмоции и явно обсуждая какую-то войну или схватку. Леман уважал силу, и нельзя было поспорить, что самый стремительный клинок Империума заслуживал всеобщего уважения.
Сидящие рядом Дорн, Кёрз и Сангвиний, казалось, были вырваны из разных вселенных. Уверен, Рогал и наш Ангел имели множество тем вроде искусства или военной тактики, которые бы они с радостью обсудили, однако наличие Ночного охотника уничтожало любые попытки заговорить о чём-то нормальном. Хотя Конрад стал куда спокойнее и стабильнее после нашей с ним встречи, однако некоторые вещи нельзя просто взять и вырезать из человека — тёмный Нострамо оставил на нём след, который вряд ли вообще когда-нибудь пройдёт. Разница лишь в том, что теперь он сидел удивительно радостный, показывая всему миру свою улыбку — и по какой-то причине это делало его ещё страшнее.
Я сидел рядом с Ангроном, и этого было достаточно. Мы молчали и старались даже не смотреть друг на друга, хотя это было не так просто. Наш мясник сидел на своём месте, пока его сыны стояли позади него, не двигаясь и сохраняя такое же ледяное спокойствие. Он прожигал взглядом всё помещение, и пусть в его глазах уже не было гнева или ярости, вот только холодная и просчитанная угроза так и читалась в них. Ангрон явно не желал, чтобы хоть кто-то тронул его, и даже сюда он явился исключительно из-за силы приказа нашего отца. А потому, чтобы случаем не спровоцировать новый кризис, никто не даже не пытался заговорить с ним. Я в том числе.
Сидящие рядом Робаут и Мортарион также общались только со своими сыновьями. Насколько я знал, у лидера Ультрамаринов не было конфликтов с нашим главным мастером биологического оружия, но тот открыто завидовал лёгкому и беззаботному детству брата, упавшего в руки королевской семьи Макрагга, и тому, какую огромную космическую империю он успел построить. Реакция выросшего жнеца посевов, упавшего на умиравшую от яда планету, вполне понятна, однако всё равно чересчур детская. Мортарион показательно не разговаривал с братом, пусть это и никак не влияло ни на самого Гиллимана, ни на людей вокруг него. Лишь мнение окружающих о самом Владыке Гвардии Смерти становилось хуже.
Самая оживлённая беседа велась в группе Магнуса, Хоруса, Лоргара и Вулкана. Братья обсуждали былые победы, шутили, вспоминая редкие неудачи, и просто рассуждали на тему того, каким они видят будущее человечество. Неудивительно, что собравшиеся вместе мастера дипломатии и переговоров быстро установили контакт, но поражало насколько успешно — даже мне издалека было любопытно слышать разговор Хоруса и Лоргара насчёт Имперской истины и общего будущего после конца Великого Похода. Не было ссор, интриг или конфликтов — лишь культурная беседа двух мастеров своего дела, желавших Империуму светлого будущего разными путями, и потому ищущими компромисса.
Угрюмый Корвус сидел один, нервно переглядываясь из стороны в сторону и почему-то слишком долго задерживая взгляды на некоторых из нас — на Лоргаре, Ангроне и почему-то мне. Я видел глаза Коракса и что-то неизвестное было в них — удивительно сильный страх смешанный с сожалением и печалью? Казалось, он увидел нечто, о чём безгранично теперь жалеет. Но прежде чем я успел что-либо ещё увидеть в них, он столь же резко их отвёл, откинувшись на спинку стула и погрузившись в тени.
Неизвестно, сколько бы ещё продолжались эти разговоры, если бы главная фигура во всей галактике в один момент не подняла руку и не осмотрела всё великое собрание. Одна фраза Императора словно бы стёрла любой шум, оставив идеальную тишину. Отец не кричал, и говорил самым спокойным голосом из возможных, однако даже в нём было силу, перед которой преклонялись все:
— Великий совет считается открытым.
Глава 65Клинок, молот и кинжал
Джагатай отлично понимал, что такое уважение и авторитет. Каким бы великим воином он не был, сколько бы достойнейших врагов не пало из-за его клинка, и как бы высоко он не забрался в ходе своей охоты, но он всегда помнил того, кто позволил ему вырваться из сковывающих ограничений родного Чогориса. В своих степях он был непобедимым вождём и Каганом, однако не было для него счастья в жизни без риска и достойных целей. Ибо какой был смысл в мече, если не было цели, достойной того, чтобы хотя бы вытащить его из ножен?
Именно потому, когда его отец предоставил ему новую цель в виде завоевания самих звёзд, потребовав в обмен лишь его верность, то Джагатай пусть и показывал внешнее неприятие, в душе был искренне рад возможности стать частью вечной охоты, где достойные враги никогда не кончатся.
Даже страх смерти от неповиновения был чем-то напускным и блеклым по сравнению с простыми истинами, до которых он дошёл своим умом — Хан никогда не страшился смерти, однако не видел смысла сгинут бесславно и столь глупо, стоило ему только отказать отцу.
Джагатай привык, чтобы перед ним вставали на колени. Он привык никому не подчиняться и делать то, что захочет. Он свергал тиранов, останавливал кровожадных завоевателей и убивал деспотичных императоров — однако его отец был исключением из всех правил, известных смертным.
Хан объединил весь мир и создал свою империю, предлагая любому встречному жизнь в качестве верного вассала или смерть от его рук, а потому когда к нему самому пришли с подобным предложением, у него оставался лишь один выбор.
Только об одном он попросил своего отца, прежде чем склонить перед ним голову — о желании сохранить культуру его родины и сделать её достойной частью Великого Крестового похода. И когда Император дал своё слово, Джагатай был всей душой уверен в его крепости и нерушимости.
Единственный раз в своей жизни он опустился на колени, и произнёс клятву вечной верности в качестве ятагана для своего отца. И как бы история не повернулась, какой бы оборот не приняла судьба, но он будет верен ей до последнего удара своего сердца.
Слово — это всего лишь дуновение ветра, если человек, произнёсший его, не готов стоять за него до последнего. Джагатай всегда ценил слово, ибо именно оно поддерживало честь и стержень как человека, так и целых империй. То, как личность относилась к данным обещаниям и отличало достойных от падших, людей от чести от запутавшихся в собственной лжи. Даже самый великий воитель, пошедший против сказанного и единственный раз предавший своих братьев по битве, заслуживает куда меньшего, чем последний безобидный пастух, что стоял за свои слова до последней капли крови.