И все. Снова наклоняется и больше на меня не то что взгляд не поднимает, даже не говорит ничего. Ну и ладно!
Возвращаюсь во двор и сажусь у кухни на скамейку, ножку на ножку закидываю и руки на груди скрещиваю. Повторяю слова мальчишки еще раз и хмурюсь, так обидно становится не то за себя, не то за него. Да, я знала, что у Филиппа далеко не первая. Он ведь вон какой, но чтобы не последняя… Тут я из кожи вон вылезу, но последней стану. Только я, и точка. И если ради этого мне нужно будет отца с сыном помирить и с матерью второго видеться, то ничего, справлюсь.
– Ты чего тут сидишь? – Филипп появляется неожиданно. Несет на плече скрученный шланг, руки в грязи, как и ноги, даже на щеке небольшой след. Выглядит так просто, будто не его за двором дорогая машина стоит и не у него квартира огромная в новом жилом комплексе. Такой контраст.
Не удержавшись, достаю из кармана шорт телефон и снимаю его. Делаю один кадр, но до того красивый. Филипп стоит ко мне спиной, склонившись над чем-то. Сверху раскинулись листья винограда, и насыщенно-синие кисти висят, а за кадром лает соседский пес, звенит цепью. Его лай подхватывают другие собаки, и вот вся деревушка погрязла в громком вое. Под лампочкой, которую включил Филипп, летают мотыльки и комары. Один так и норовит цапнуть меня за щеку, приходится отмахиваться. В огороде шумит вода, видимо, Ваня что-то поливает, и что-то шебуршит, наверное, Салем где-то лазит. Закрываю глаза и, заслушавшись звуками, откидываю голову. Становится так хорошо и спокойно, что ничего толком и не хочется больше. Только сидеть и слушать вечернюю музыку природы.
Раскрываю рот, чтобы спросить о том, что так сильно тревожит, но не успеваю. С огорода возвращается Ваня, держит в руках миску спелой, красной и ароматной клубники. Его галоши, бабуля когда-то в таких тоже ходила, все в грязи, ноги мокрые. Следом за мальчишкой снова идет Салем, будто его верный страж.
– Ешьте!
Ваня возвращается из кухни и ставит передо мной небольшую тарелку с уже помытыми ягодами, а сам снова идет в пристройку, включает телевизор и остается там. Видимо, с отцом, как и со мной, он беседу вести не намерен. Бабы Клавы тоже нигде не видно, поэтому я решаю попытать удачу и все же спрашиваю:
– Как давно ты… с мамой Вани развелся? – говорю тихо и поглядываю на открытую дверь кухни. Она завешена широкой и плотной москитной сеткой, поэтому комары лишь цепляются за ткань, но внутрь не попадают.
– А мы и не были женаты. – Филипп подходит и садится рядом.
Он уже чистый, успел вымыть руки. Лишь небольшая клякса на щеке все портит. Но ее вытираю я. Беру со стола небольшое полотенце с причудливым узором, иду к уличному крану и немного смачиваю, а уже потом возвращаюсь к Филиппу. Заботливо вытираю щеку, подбородок и поднимаюсь ко лбу.
– Мы с его матерью познакомились, когда я только начинал свое дело. Она работала официанткой. Как-то все быстро закрутилось, а потом она заявила, что беременна. Уверенности на все сто в том, что мой, не было. Людка хоть и стерва первосортная, но красивая. За ней толпы мужиков бегали, а она клюнула на меня. Перспективного. Мы пожили с ней около года, может, больше, и я ушел. Ребенок с ней остался. Алименты, подарки, все как полагается… Первое время мелкого к себе на выходные брал, а потом Людка замуж вышла за врача какого-то, тоже, видимо, перспективного, и в другой город переехала. Тогда Ваньку я видел только по праздникам. Когда ему пять исполнилось, начал его сюда привозить. Баба Клава только рада была. Целое лето он здесь, а потом опять к матери… Так и живем.
– А сколько ему сейчас? – убираю полотенце и подсаживаюсь ближе, голову опускаю на крепкое плечо.
– Осенью десять будет. Он высокий, крепкий и старше выглядит. – Чувствую в словах Филиппа гордость и улыбаюсь. Приятно слышать, как он отзывается о сыне, о котором я сама до сегодняшнего дня не знала ничего.
О том, что говорят его бабушка и сын обо мне, я молчу. Прежняя Маша точно бы закатила скандал, но сейчас я в этом смысла не вижу. Это понятное дело, ведь для них я совершенно чужой человек, никакого мнения у них обо мне нет, а следовательно, они его строят сами. Поэтому я должна воспользоваться этими выходными по максимуму, включить все свои возможности и обаяние, очаровать и бабушку, и сына своего мужчины.
– Давай… давай возьмем как-нибудь его к нам в город? У меня скоро сессия закончится, и мы могли бы… ну, не знаю, втроем провести выходные? В кинотеатр сходить, или… ты чего так на меня смотришь? – хлопаю глазами, когда Филипп поворачивается и не сводит с меня удивленного взгляда. Чем это я его так обескуражила?
– Ты сейчас серьезно?
– Ну да. Он ведь твой ребенок. – Трудно подобрать слова, чтобы описать все то, что я сейчас чувствую. – И я бы хотела его узнать поближе. А то пока он как ежик, только колется и шипит на меня.
– Я поговорю с ним. Думаю, он будет рад. – Филипп улыбается и чмокает меня в лоб, потом в обе щеки, в носик, наконец, касается губ. Я ждала поцелуя целый день и теперь пытаюсь утолить свое желание, но не выходит.
– Кх-кх. – Слышу чье-то ворчание и слишком наигранный кашель, отчего мы оба отстраняемся. Приходится наклониться и заглянуть за спину Филиппа, чтобы рассмотреть того, кто нам помешал, и этим кем-то оказывается Ваня.
Стоит и смотрит на меня, как на врага народа, губы дует. Держит в руках две кружки ароматного чая, даже отсюда чувствую, как пахнет сладко, пальцы так сжал, что вот-вот те сломаются.
– Я вам чай принес. Липовый. Сам собирал и сушил. – Он не хвалится и не пытается что-то доказать нам этими словами, лишь констатирует факт.
– Думаю, вышло вкусно.
– А ты не думай, а пей, – отвечает мне мальчишка. Филипп собирается ему что-то сказать, но я лишь кладу ладонь на его, сжимаю крепко. Не хочу, чтобы эти двое ругались из-за меня.
– Ва… Иван Филиппович, может, ты присоединишься к нам? – Идея приходит в голову быстро и неожиданно. Озвучиваю ее и с замиранием сердца жду, как отреагирует парнишка. Вижу смятение на его лице, как бегают голубые глазки от меня к Филиппу, а потом неуверенный кивок. Такой короткий, что кажется, будто он мне показался.
И он приходит к нам. С кружкой и с тарелкой печенья с шоколадной крошкой. Ставит ее в центр стола, а сам садится напротив меня. Кот, конечно, как я могла о нем забыть, прыгает рядом с парнем и, уткнувшись мордочкой в его коленку, сладко мурчит.
– Вкусно, – хвалю печенье, когда откусываю небольшой кусочек. Оно в меру сладкое, а шоколадная крошка дает приятную горечь. – Тоже сам делал?
– Нет, бабушка. Она меня к духовке не пускает, но я умею уже картошку жарить и гренки готовить, и… – Он осекается, будто слишком откровенничает со мной. Утыкается лицом в кружку и сидит так напряженно, будто вот-вот взорвется.
– А я вот не умею гренки делать. Меня бабушка как-то в детстве не научила, я маленькая была совсем, – складываю руки на стол, как прилежная ученица, и тоже немного откровенничаю. – Зато научила мороженое делать. Вкусное. Хочешь, научу?
Мысленно отсчитываю до десяти. Сначала ловлю на себе неуверенный и робкий мальчишеский взгляд, потом замечаю, как слегка подрагивают его пальцы, и только после этого кивок. Но на этот раз уверенный и очень заметный. Потом мальчишка еще и говорит:
– Да, хочу.
Мы допиваем чай и ведем непринужденную беседу. На улице тепло, а пение сверчков и лай собак делают вечер еще более уютным и душевным. Хочется взять камеру и запечатлеть в памяти этот момент. Могла ли я раньше подумать о том, что буду вот так вот сидеть в деревушке и пить чай с любимым мужчиной и его ребенком? Нет, вряд ли. Сейчас же я не вижу в этом ничего странного. Непривычно, да, но не странно.
Тридцать седьмая глава
Виталина
Мать Саши приготовила нам одну комнату. Ту, в которой мы обычно и останавливались. С большой кроватью и детской кроваткой в углу, в которой в детстве спал сам Саша. Окна комнаты выходят на вишневый сад, поэтому, укладывая сейчас ребенка спать, я слишком хорошо чувствую аромат спелых ранних вишен, слышу стрекот цикад и сверчков, мурчание кошки прямо под окном и голоса мужчин, что вышли покурить и остановились в беседке. Марк почти не ворочается и засыпает мгновенно. Мне даже не пришлось ему рассказывать сказку, так сильно он вымотался за день. Но, несмотря на это, из комнаты я решаю больше не выходить. Не хотелось бы снова встретить Надежду Александровну, маму Саши, которая, так или иначе, заведет разговор о том, что я как-то не так выгляжу. Она хоть женщина и умная, но чувства такта лишенная. Если ей что-то показалось или привиделось, она из кожи вон вылезет, с ума всех сведет, но до своего докопается.
Поэтому я лишь переодеваюсь и ложусь в кровать. Перед этим взбиваю подушки и достаю из комода две простыни, чтобы укрываться. Боюсь, под одеялом, которое одолжила нам Надежда Александровна, нам будет жарковато.
Мои родители приедут завтра, брат уже здесь и с большим интересом, во всяком случае, так было, пока я была внизу, вел беседу с Павлом Валентиновичем, отцом Саши, и другими мужчинами. Они говорили то о работе и делах, то о машинах, то просто шутили и смеялись. Мне нужно настроиться на встречу со своей мамой, ведь от нее так легко, как от Надежды Александровны, не спрячешься. Она все же мама и чувствует все на генетическом уровне.
– Ты уже спать? – Саша тихонько проходит в комнату и прикрывает дверь. Свет не включает, поэтому я вижу лишь его силуэт. На улице горит несколько садовых фонарей, которые отбрасывают свет и в нашу комнату.
– Да. Устала за день. Тебе бы тоже выспаться. Всю ночь ехали, а днем ты так и не прилег, чтобы поспать.
Как давно мы тут были, но за эти месяцы ничего практически в комнате и не изменилось. Поворачиваюсь на бок, укладываюсь так, что лежу лицом к Саше, который так и остался стоять у двери.
– Если хочешь, я лягу на полу.
– Не стоит. Ложись. Мы ведь взрослые люди, Саш. – Хоть и спать с ним в одной постели после всего случившегося для меня странно, но иного выбора нет. А что, если его мать случайно заглянет ночью в комнату, а Саша спит на полу? Или Марк проснется раньше нас, и тогда от него тоже будут сыпаться вопросы. Это нам не нужно.