– Хорошо.
Не предполагала, что поход за персиками закончится приглашением на свадьбу Карины. Серьезно, я могла подумать, что скорее ногу подверну, пока буду обратно идти, но о таком… нет, даже в самом хорошем сне и придумать ничего подобного не могла!
– Приглашения чуть позже мы всем вручим. Там все будет прописано. А теперь скажи мне… как тебе Прохоровка?
Вечером, когда варенье закатано и лишь немного налито в миску, на пробу, я могу с полной уверенностью ответить на вопрос Карины. Прохоровка мне нравится. И пусть я пока окончательно не нашла общий язык с Ваней и бабой Клавой, но я на пути к этому. Сейчас мы с Филиппом и Ваней сидим под виноградной беседкой и пьем молоко с персиковым вареньем. Стрекочут сверчки, где-то вдалеке поет неизвестная мне птица, а цепь соседского пса все еще звонко звенит. Где-то там время от времени проезжают машины, а мы изредка переглядываемся и отдыхаем после тяжелого дня.
Как я узнала, Филипп сегодня перекопал весь огород. В подробности я не вдавалась. Ванька же делал все, чтобы с отцом не пересекаться и наедине лишнюю минутку не находиться. То в дом убежит, то к бабе Клаве на помощь. И поэтому сейчас я первой вышла из-за стола и зашла в кухню, где сидела старушка и смотрела какой-то многосерийный сериал. В кухне было жарко, пахло персиками. Но вот в комнате, где восседала старушка, было прохладно, а сквозь раскрытые настежь окна можно было почувствовать вечернюю летнюю свежесть и легкий аромат роз. Их баба Клава тоже любила.
– Ты не серчай на меня, Маня, – вздыхает баба Клава, когда сериал прерывается рекламой. Старушка продолжает сидеть в кресле, платок лежит сложенным на ее колене, а Салем удобно покоится у ног. – Старая я, а вот правды-то и не разглядела. Вижу ж, как ты на Фильку смотришь, а он на тебя… Ой, хорошо, если все хорошо будет.
– У нас с ним все будет замечательно, – отзываюсь и продолжаю стоять в дверном проеме, не решаясь войти в глубь комнаты. Тут я ни разу не была. Не потому, что не хотела, а потому, что не приглашали. Дом ведь чужой, а я тут всего лишь гостья.
Баба Клава ничего не говорит, и мне кажется, что все. Наш разговор закончился, но нет. Она поворачивается ко мне и кивает на соседнее кресло.
– Садись, сейчас самое интересное будет!
И я сажусь. И мы вдвоем смотрим эту серию. Как я раньше делала это с бабушкой, когда приезжала к ней в деревню на каникулы. Только теперь я не сравниваю себя с главной героиней. Сейчас я сама себе и сценарист, и продюсер, составляю каждую серию себе сама. Не хочу поддаваться стереотипам, кручусь и делаю все, чтобы от меня мое счастье не ускользало. И мне кажется, что Александр Гесс и не был моим счастьем. Нет, точно не был. И уже поздно ночью после двух просмотренных серий, лежа в кровати и ощущая объятия Филиппа и его мирное дыхание, я со стопроцентной уверенностью подтверждаю свои слова. Александр Гесс не был моим счастьем, он был моей слабостью. Мимолетной.
Тридцать девятая глава
Виталина
– Что значит «вместе с папой жили», Лина? Ты что, бросила мужа? – Я слышу в свой адрес этот вопрос раз в пятый, и каждый раз он звучит в новой формулировке. И похлеще предыдущей.
– Погоди, Надежда. Виталина, почему об этом я ничего не знаю? Даже твой брат в курсе твоей личной жизни, но не твоя родная мать!
– Да какая у них личная жизнь?! Они живут порознь! И как давно это продолжается, а? Боже, а Маркуша? Вы о нем подумали? Ему каково? – перебивает ее мама Саши.
– Вот-вот, о сыне бы подумали, прежде чем бегать по квартиркам. Поссорились – помиритесь. Не знаешь, как это делается, дочка?
Я отворачиваюсь от них и с максимальной сосредоточенностью начинаю нарезать огурец на салат. Режу кубиками, потом соломкой и снова кубиками. Пытаюсь отвлечься от этой болтовни, которая на меня давит все сильнее с каждым новым словом.
– Виталина, я с тобой разговариваю! – первой не выдерживает мама. Она бросает в раковину нож, а сама подскакивает так быстро, что стул отъезжает и ножками царапает плитку.
– Кажется, мы пришли сюда за пирогом. – Сохранять спокойствие становится все тяжелее и тяжелее. Да и огурцы заканчиваются, а что резать еще, кроме моих испорченных нервов, я не знаю.
– А ну повернись и скажи матери в лицо, почему ты ушла от Саши?
И я поворачиваюсь. Опускаю нож на разделочную доску, а влажные руки вытираю о край футболки. Хуже ей уже все равно не будет. Перевожу взгляд сначала на маму, а потом на Надежду Александровну. Но говорить им правду я не собираюсь. Говорить Надежде Александровне про измену единственного сына я не буду. Поэтому говорю лишь:
– Кажется, я уже вышла из того возраста, когда мне нужно отчитываться перед родителями, мама.
Мать злится еще сильнее, а Надежда Александровна хватается за сердце. Сейчас они выпьют по таблеточке, обсудят меня и Сашу, сами напридумывают себе не пойми чего, а потом будут винить себя же в том, что упустили что-то в нашем воспитании. Пусть делают что хотят, но я не хочу принимать в этом участие.
Не скажу, что мне полегчало из-за того, что теперь они знают правду. Нет. Но и злиться на Марка у меня тоже не выходит. Знаю же, что он сделал все не со зла, просто сказал вслух то, о чем, я уверена, давно думает.
Я ухожу в спальню, в которую нас определили. Мне надо немного побыть одной и успокоиться. Если встречусь сейчас с мамой, то мы обе наговорим друг другу гадостей. Нам необходимо остыть!
Забываю, что окно комнаты выходит на задний двор, где стоят мужчины и тоже что-то бурно обсуждают. Нет, они ругаются. И ругается сейчас Саша со своим отцом. Мой папа стоит рядом с Павлом Валентиновичем, сложив руки на груди. Он не влезает в разговор, но сам хмур и максимально сосредоточен. Чтобы услышать все получше, мне приходится подойти ближе к окну.
– Мне не нужны твои советы…
– …советы ему мои не нужны. Гляди какой выискался! Жена от него ушла, сына забрала и живет с ним не пойми где! А он спокоен. Да если б у меня…
– …это моя жизнь, моя жена и мой ребенок. И я сам решу, что и как мне делать, хорошо? Мы не разведены. Мы просто взяли небольшой перерыв.
Значит, он тоже им ничего не сказал.
– Перерыв? Да это хуже развода! Я люблю Лину как дочь, но тебе ли не знать, как много сейчас мужиков, от которых жди беды. Мало ли с кем она может познакомиться. Или пристанет, или еще того хуже… А она одна, да к тому же еще с ребенком.
– Они не одни. У них есть я. И я не допущу, чтобы с ними что-то случилось. И если хочешь почитать мне нотации, то вспомни, как мы с матерью полгода жили у бабушки, пока ты… решал свои проблемы.
После этого Павел Валентинович ничего не говорит. Качает головой и уходит подальше, возвращается к расстановке мебели. На сына даже не смотрит. Мне кажется, что уже все, их разговор, невольным свидетелем которого я стала, закончился, но нет.
– Я люблю свою дочь, Александр. И единственная причина, по которой ты все еще стоишь целый и невредимый, – это моя любовь к собственной дочери и внуку. Если бы я видел, что Виталина не может терпеть рядом с собой твое присутствие, то ноги бы нашей тут не было. Но мы тут, отсюда напрашивается лишь один вывод – она все еще тебя любит. Я не знаю, но догадываюсь, в чем ты провинился. Советы давать не буду, но скажу вот что: поспеши. Пока Виталина смотрит на тебя так, как сейчас, у тебя есть шанс все исправить. Как только этот блеск в ее глазах пропадет, все. Ты ее уже не вернешь.
И в этот самый момент взгляд отца падает на раскрытое окно и на меня, спрятавшуюся за занавеской. Его губы трогает улыбка, а потом и Саша поворачивается в мою сторону. Но я уже наклонилась, спряталась, чтобы остаться хоть для него незамеченной.
Остальные гости съезжаются ближе к шести. И в начале седьмого уже большая их часть сидит за накрытыми столами на заднем дворе дома. В комнате приглушенно горит свет, я помогаю Марку надеть костюм, который мы купили не так давно. Причесываю отросшие волосы и мысленно делаю пометку съездить с сыном на стрижку. Застегнув последние пуговицы на рубашке, отпускаю его, и он быстро убегает из комнаты. Пользуюсь моментом и переодеваюсь сама, платье уже готово, макияж я свожу к минимуму. Лишь тушь на ресницы и помада на губы на пару тонов темнее, чем мой натуральный цвет. Краситься сейчас нет абсолютно никакого настроения. Возможно, ссора с мамой и Надеждой Александровной так влияет. Марк ждет меня в гостиной, сидит на диване и листает детскую книжку с картинками, старательно находит в тексте знакомые буквы и называет их. Громко и четко.
– Мам… – начинает Марк, заметив меня в дверном проеме. Он улыбается, подбегает ко мне и смотрит снизу вверх, задрав голову. – Какая ты у меня красивая, мамочка.
– Пойдем? Там нас наверняка уже заждались.
– Угу. Я хочу тебя обнять, мам. – Опускаюсь на коленки, и мягкие и теплые объятия сына сразу же накрывают меня. Не боюсь, что он испортит прическу. Намного важнее видеть улыбку на его губах и счастье в этих карих глазах.
На заднем дворе уже слышатся смех и множество голосов. Хоть я и знакома практически со всеми, но вижу большую часть этих людей так редко, что уже забыла, как они выглядят и кем кому вообще приходятся. Держу маленькую ручку Марка в своей. Сын жмется ближе, боясь незнакомцев. Когда к нам подходит невысокая полноватая женщина, в которой я с трудом узнаю сестру Надежды Александровны или еще какую-нибудь родственницу, то мне на помощь приходит Саша. Появляется неожиданно, приобнимает меня за талию, а Марка ловко подхватывает на руки. Тот, не растерявшись, обнимает руками отца за шею и прячет личико. Эх, я сама бы сейчас спряталась от них всех подальше.
– Пойдем, пока нас тут не оккупировали вопросами и советами, – шепчет он мне на ухо и ловко уводит в сторону стола, за которым есть несколько свободных мест. Я сажусь на стул и беру сына на руки, пока Саша несет из дома подушку, чтобы Марку было удобнее сидеть на обычном стуле. Пользуюсь моментом и бегло осматриваюсь по сторонам, за нашим столом в основном сидят люди до тридцати пяти – сорока, можно сказать, что молодежь, учитывая обстоятельства.