Как оказалось, Филипп и Ваня не ругались, напротив, они вдвоем накрыли на стол, и Фил в наше отсутствие откупорил бутылку вина. За слишком малый промежуток времени я приняла душ и переоделась. Краситься не стала. Тут какой-то особенный воздух, мне кажется, что я с ним выгляжу в разы лучше, кожа блестит, а настроение, даже несмотря на этого странного незнакомца на пляже, тянется к отметке «лучше всех!».
На заднем дворе дома внутри плетеной беседки стоит накрытый стол, рядом с которым аккуратно пристроились четыре стула. Три из них заняты Филом, Ваней и, как я могла его забыть, Салемом. Мне остается четвертый, по правую руку от Филиппа, прямо напротив мальчишки. Он, надо признать, тоже причесался и переоделся. Сидит, сложив руки на столе, и о чем-то оживленно говорит с отцом. Мне так не хочется прерывать их разговор своим приходом, что я ступаю все медленнее и медленнее. Но Ваня замечает меня первым, замирает и переводит взгляд с меня на отца и снова на меня. Смущенно опускает взгляд и руки прячет со стола. И все волшебство испаряется.
– Вкусно пахнет!
– Да, мы с Иваном Филипповичем готовили. Кстати, попробуй еще жареные овощи. Говорят, они получились даже вкуснее мяса. Готовились по индивидуальным предпочтениям. – Филипп мне подмигивает и разливает по нашим с ним бокалам вино. Рядом с Ваней стоит графин с соком, он наливает немного себе и делает неспешный глоток. Прячет от меня глаза, будто за это время, за несчастные минуты, которые я провела в ванной, что-то изменилось.
Мальчишка отрезает кусок мяса и отдает Салему, тот быстро расправляется с ним под столом. Ластится ко мне, чтобы тоже получить что-то вкусненькое. Думаю, тот факт, что кот принимает меня и больше не обходит стороной, благоприятный знак.
– Ближе к восьми мне привезут документы, меня не будет чуть больше часа. Проверю, подпишу и вернусь к вам, – говорит Филипп, лишь пригубив вино. Больше он к бокалу не прикасается, и я понимаю, что он налил себе лишь за компанию. Если бы вино было только у меня, я бы никогда не смогла его пить.
– Ты говорил, что никуда не уедешь, пока мы здесь, – обиженно ворчит Ваня, и я его понимаю. Понимаю так, как никто другой.
– Я не уеду. Буду тут подписывать бумаги. А ты пока с Марусей будешь в доме, или можете прогуляться. Закаты тут прекрасные!
– Да, давай прогуляемся по пляжу, хорошо? – вызываюсь и пытаюсь спасти ситуацию. – Ты ведь знаешь, как я сильно хотела оказаться на море. Давно не была.
– Да. Ты всю дорогу только и делала, что жужжала об этом, – бурчит Ваня, но я вижу, как он пытается спрятать улыбку за нанизанным на вилку кусочком кабачка. – Думаю, такое никто и никогда не забудет. Ты такая болтунья!
Ну вот, он смотрит на меня. Узнаю своего Ваньку-ежика, теперь можно успокоиться. Все хорошо. Мне намного спокойнее, когда он смотрит на меня и не игнорирует, тогда я могу пытаться читать его эмоции, как-то реагировать на них и отвечать. А когда мальчишка прячется и закрывается от меня, как тот ежик скручивается в колючий клубок, то… я становлюсь бессильной.
– Но согласись, тебе нравилось меня слушать.
– У меня не было выбора! Ты даже умудрялась подпевать на испанском, когда ничегошеньки не знаешь на этом языке. Если бы Иглесиас услышал твой испанский, то открестился бы от карьеры и ушел в монастырь. Для глухих!
– Я прекрасно пою!
– Ага. Когда твой рот закрыт, – парирует Ваня и снова улыбается. А я признаю, что готова пререкаться с ним хоть весь вечер, лишь бы видеть эту улыбку. Ведь тогда я понимаю, что этот мальчишка впустил меня в свою жизнь и больше не шипит на меня.
Филипп лишь сидит и продолжает ужинать, наблюдая за нами. На его губах тоже играет улыбка, а лукавый мальчишеский взгляд говорит о том, что он рад. Рад тому, как все развивается. Я не знаю, о чем они тут разговаривали, пока меня не было, но выяснить это у меня нет ни желания, ни сил.
Вечером, как и говорил Филипп, он ушел. Мы сидели в гостиной на диване, я закинула на Филиппа ноги, а он медленно поглаживал их и время от времени возвращался к массажу. Точнее, к щекотке. А я хихикала и уворачивалась, но снова закидывала ноги на него. Ваня сидел в кресле с Салемом и лишь закатывал глаза, наблюдая то за нами, то за игрой актеров на экране телевизора. Ясно было одно – ни одно, ни второе его не впечатляет.
Когда мы остались с Ваней одни, то единогласно решили прогуляться немного по вечернему пляжу и во всех деталях рассмотреть закат. Вернее, решила я, а мальчишка отказать мне не смог.
И вот мы вдвоем идем по влажному от воды песку, я несу босоножки в руках, а Ваня закинул сланцы в рюкзак, висевший на плече. Салем семенит за нами, шипит на приближающиеся волны и убегает от них, чтобы не намочить шерстку. Мальчишка идет чуть впереди, спрятав руки в карманы светлых пляжных шорт. Ветер треплет одежду и волосы. Хорошо, что я предусмотрительно заколола их крабиком на макушке.
– Почему ты не сказала тому… на пляже, чтобы он ушел? – заговаривает Ваня, но не останавливается. Продолжает идти, несмотря на то что мы уже далеко отошли от дома.
– Я говорила. Но некоторые мужчины не всегда понимают, когда их просят уйти. Он не понимал.
– Тупые мужчины. Как можно не понимать, когда говорят «нет»? – разворачивается и смотрит на меня прямо. Салем, будто почувствовав настроение хозяина, быстро бежит к нему, наплевав на мокрый песок и волну, которая без проблем унесет его в море. Ластится к ноге и сладко мурчит.
– Думаю, ты подрастешь и сам поймешь. Но, уверена, ты вырастешь хорошим мужчиной, Ва… Иван Филиппович.
– Я знаю, – говорит, и на губах снова проскальзывает улыбка. Едва уловимая. Всего лишь секунда, и ее снова нет.
Мы проходим еще немного. Где-то вдалеке кричат чайки, шумят волны. Вода плещется о босые ноги. Она еще теплая, сегодня днем тут стояла адская жара. На пляже, кроме нас, нет никого. И этот закат мы разделяем с мальчишкой. Дома Филипп занимается делами, и я ничего не могу ему предъявить. Порой случается так, что нужно ненадолго отвлечься, чтобы решить важную проблему. И я это понимаю. Он никуда не уезжает, не сбегает, отвлекается на час, и это время мы с его сыном может провести вместе. Еще сильнее сдружиться, если получится.
На языке вертится вопрос, задать который я хочу с того самого момента, как увидела Ваню на пляже. Ничего не могу с собой поделать, а потому останавливаюсь и спрашиваю. Прямо как у взрослого. Заметила, что мальчишка не любит, когда с ним сюсюкаются, как с ребенком.
– Почему ты… заступился за меня?
– Потому что он не отлипал от тебя. А ты явно не хотела находиться с ним рядом, – отвечает Ваня и останавливается в трех шагах от меня. Ногой роет небольшую яму, в которую почти сразу же заливается вода.
– Ты назвал меня мамой…
– Да. Когда я был маленьким, я часто слышал, что именно из-за меня у нее ничего не складывается. Мужики обходят ее стороной, услышав про ребенка. Так было, пока она не вышла замуж и мы не переехали, – признается Ваня, а я подмечаю, что за все это время он ни разу не произнес слово «мама».
У нее…
Ее…
Она…
– Этот тоже отстал, когда услышал, что ты моя мама. Это ведь смешно. Разве дети – это плохо? – разворачивается и смотрит на меня, нахмурив брови. Сжимает губы. – Я всегда думал, что не нужен родителям. Отец ушел от нас, а мать попрекала тем, что вообще меня родила. Я слышал слово «аборт», даже не зная, что это такое, чаще, чем слово «сынок» в свою сторону, Маш. А теперь она беременна от своего нового мужа. И радуется всякий раз, когда я уезжаю к бабушке. Да я и сам радуюсь. Потому что бабушка меня любит. Только она меня и любит.
Салем громко мяукает, привлекая наше внимание.
– Ну и ты, Салем. Ты тоже меня любишь.
Будто поняв, как сильно он откровенен со мной, Ваня отворачивается и идет прочь. Стою и смотрю вслед уходящему мальчишке, а глаза противно щиплет. Я тоже не могу назвать себя любимым ребенком родителей, но мне ни разу не говорили про то, что хотели от меня избавиться. Да, в моей семье свои проблемы, но я всегда знала, что меня любят. И если что-то случится, то примут и поймут. А Ваня… что в его голове и в душе, если он уверен в том, что никому не нужен, кроме своей бабушки и кота?
Срываюсь на бег, что на мокром песке максимально неудобно. Подбегаю и крепко обнимаю мальчишку. Бросаю босоножки на песок, обеими руками прижимаю к себе худощавое тело, лицом утыкаюсь в светлую макушку. От Вани пахнет солью, жареными овощами и виноградом. И сейчас это сочетание мне нравится больше всего. Мальчишка стоит неподвижно. И все же робко и несмело обнимает меня в ответ. Он не плачет, лишь расслабляется всем телом, будто впервые за долго время чувствует рядом с собой кого-то взрослого. Того, кому он небезразличен.
Да, я далеко не взрослая. Мне лишь девятнадцать. Я натворила столько ошибок, что жизни не хватит, чтобы все исправить. Но я пытаюсь. И пусть я неидеальная, но я хочу стать для этого мальчишки той, на кого он может положиться. Той, кому сможет доверять. Я хочу, чтобы он мне доверял. Мой Ваня-ежик.
– Твой папа тебя любит, Иван Филиппович, – шепчу, поглаживая спину мальчишки.
Его бьет мелкая дрожь, хотя ветер горячий. Это не от холода, это от того, как ему больно и обидно. Я не буду его осуждать. Не буду смеяться над слезами, если те будут. Я промолчу. Лишь буду обнимать этого мальчишку и показывать ему, что у него есть я.
– Просто иногда люди не знают, как сказать или показать любимому человеку свои чувства. Он пытается дать тебе это подарками. Признаю, странный выбор, но он умеет только так. Но он переучится, я тебе обещаю. Как и обещаю, что никому не расскажу то, что ты мне сказал. – Я говорю тихо, чтобы даже ветер не услышал нас на этом пляже.
Мы стоим так долго. Словно окаменелая статуя на заднем дворе домика, который мы снимаем. Я отпускаю мальчишку сразу, как он начинает отстраняться. Его лицо красное, а глаза на мокром месте. Он тих и говорить не хочет. Робко целую его в щеку и снова шепчу, что все будет у него хорошо. А он лишь кивает. Так мы и возвращаемся домой. На этот раз