По сроку я еще могу сделать аборт, но я боюсь. Боюсь посмотреть не только в глаза Саше после новости о том, что я убила нашего ребенка, но и самой себе. Я ведь не смогу после этого думать ни о чем, кроме как о неродившемся ребенке. Думать о том, мальчик это был или девочка. Какие были бы у малыша или малышки глаза, а какой сложился бы характер.
– У тебя есть бублики? Будешь?
– Буду. – Он ставит передо мной блюдце с сушками, добавляет туда немного сухарей и сладких хлебцев. Смотрю на все это и понять не могу, когда могла купить это. Не помню, чтобы в последнее время приобретала в магазине что-то вроде сухарей.
Мы пьем чай в тишине. Я думаю о еще не родившемся ребенке, а Макс нервно постукивает ногой по полу и поглядывает на меня. Его телефон лежит на краю стола, и прямо ощущаю, как он хочет бросить все и написать Саше, вызвать его в эту квартиру сейчас. О том, что я слышала их разговор тогда на речке, никому не говорила. Саша, более чем уверена, и так знает, что я слышала, но не брат.
– Ты скажешь ему?
– Не знаю.
– Ты ведь понимаешь, что вечно скрывать беременность не сможешь? У детей есть большая способность к быстрому росту, даже когда они еще не родились. От силы еще пару месяцев, а дальше…
– А там наш год закончится, – заканчиваю слова брата раньше него и вижу, как его взгляд темнеет, а губы сжимаются в тонкую линию. Он отворачивается от меня, недоволен моими словами. Я сама им не рада. Мне еще нужно немного времени, чтобы понять, смогу ли я быть с Сашей. Сможем ли мы быть вместе, несмотря на прошлое? Думаю об этом и не знаю правильного ответа.
Почему нам при рождении не дают пособие для поведения в подобных ситуациях? Оно бы мне очень пригодилось!
– Ты должна будешь ему сказать, Лин. Он ведь отец. – Открываю рот, чтобы возразить, но Макс одним взглядом заставляет меня заткнуться. – Не считай меня за дурака. Я умею считать. Срок сходится. И он тоже обо всем догадается сразу же, как тебя увидит. Боже, да у тебя же на лбу написано все, Виталина!
– Что там написано?
– Что тебя воротит от одного запаха этого рулета. А он давно спрятан в холодильнике! И ты каждую минуту, если не чаще, трогаешь живот, будто боишься, что он исчезнет. Так вот, тебе ли не знать, что он никуда не денется? Само ничего не рассосется!
Не нахожусь с ответом и лишь продолжаю пить чай. Макс остается у нас еще на несколько часов. Уезжает лишь после того, как я успокаиваюсь и мы выпиваем еще по одной кружке теплого чая. После ухода брата я возвращаюсь в кухню, чтобы все убрать. Часть Макс уже убрал, поэтому я не задаюсь вопросом, куда пропал тест. Вероятно, он его выбросил. Проверять мне не хочется. Усталость накатывает, и сил хватает на то, чтобы забраться в кровать, прижаться к сыну, чмокнуть его в макушку и уснуть. Обо всем остальном я буду думать завтра. На сегодня хватит с меня.
В этот раз все иначе, чем в первый. С Марком я не могла остановиться есть сладкое и постоянно хотела есть печенье с маслом, как в далеком детстве. Помню, Саша привозил целые пакеты печенья, и я все сметала, а потом врачи ругали меня за недобор веса, хотя я ела, словно еда в один момент может закончиться. Но сейчас… сейчас я смотреть не могу на еду, в особенности на сладкое. От одного аромата сахарной пудры к горлу подкатывает ком, дышать становится труднее. Кажется, будто перекрыли кислород и я задыхаюсь. С каким трудом мне дается теперь покупать Марку его любимые пирожные, даже представить нельзя!
Мне кусок в горло не лезет, ем только обычные сушки да бублики, а пью простой зеленый чай без сахара, без фруктовых или цветочных добавок. И лишь после этого меня отпускает. Складывается такое ощущение, будто мой организм поставил себе цель довести меня до голодных обмороков. Меня тошнит по пять раз на дню, хотя мои приемы пищи свелись к одному – чай и чертовы бублики!
Сегодня Марк у Саши, а это значит, что мне нужно подготовиться к этой встрече. Я более чем уверена, что брат ему ничего не рассказал. Макс обещал мне молчать, а это значит, что он сдержит свое обещание. Надеюсь. Домой я прихожу без сил, валюсь с ног. С трудом снимаю с себя куртку и убираю зонтик в ванную сушиться. На улице льет, словно в облаках прорвало трубу. Все аллеи усыпаны листьями всех оттенков желтого. Переодеваюсь в пижаму и ныряю под одеяло. Кутаюсь в него с головой, прячусь от внешнего мира и пытаюсь согреться. Засыпаю и лишь сквозь сон слышу топот детских ножек, мужской голос, чувствую легкие прикосновения губ к коже.
Просыпаюсь я, когда за окном уже стемнело. К тому же шторы в комнате тоже задернуты. В углу комнаты стоит столик Марка, на нем горит лампа, а сам сын сидит, подогнув ножки под себя, и увлеченно что-то рисует, высунув кончик языка. Боюсь пошевелиться, наблюдаю за ним. Он кажется таким взрослым в свете лампы, что трудно представить, что скоро ему четыре. Для меня он все еще малыш.
Марк спрыгивает со стула, хватает со стола лист бумаги и убегает в кухню. Следом за ним бежит большой рыжий комок, скребет коготками по полу. Только сейчас осознаю, что в кухне тоже горит свет да и пахнет чем-то вкусным. И… как Марк оказался в квартире, если его должен был привезти Саша?
Осознание сильно ударяет по голове. Тянусь к телефону и не верю своим глазам. Уже почти семь вечера. Я все проспала.
Поднимаюсь с кровати и с трудом привожу волосы в божеский вид. Мозг отказывается функционировать. Пытаюсь вспомнить, давала ли я ключ Саше, но не помню. Лишь оказавшись в кухне, понимаю, что это не Саша, а Макс. Сидит за столом, копается в телефоне, а Марк сидит рядом и старательно выводит что-то карандашом. Перед ним лежат два листа, на одном из них рисунок, а на другом слова, написанные тонкими палочками. Так, чтобы мог переписать ребенок.
– Ты проснулась! – Марк в мгновение ока оказывается рядом. Обнимаю его, но на руки не беру. Голова начинает немного кружиться, и боюсь, если наклонюсь, чтобы подхватить сына на руки, то упаду вместе с ним.
– Выглядишь… не очень, – констатирует Макс и убирает телефон в сторону.
На плите греется суп. От носика чайника поднимается струя пара, на столе в блюдце лежат кусочки лимона, посыпанные сахаром.
– Попала под дождь. Простыла, скорее всего, – сажусь на один из стульев, и Марк забирается ко мне на колени. Придвигает к себе листы и продолжает рисовать. Только сейчас замечаю, что он делает – переписывает на свой рисунок слова, написанные Максом.
На рисунке Марка три человечка: один маленький и двое больших по разные стороны от него. Держат его за руки. Себя, маленького человечка с ручками и ножками, он подписывает «Я. Марк!» – того, рядом с которым подобие машины, «Папа», а меня с длинными волосами-палочками и цветком в руке – «Мама». Этот рисунок, как и многие другие, я точно повешу на холодильник.
– Макса я нарисую потом.
– Ну смотри, приятель. Ты обещал мне мой портрет! – серьезно, но с улыбкой говорит Макс. Он пытается не пялиться на меня, но я вижу, что он встревожен моим самочувствием. – Может, скорую вызвать? Пусть проверят температуру, лекарства посоветуют. Беремен… тебе ведь не все лекарства сейчас можно принимать.
– Со мной все хорошо, Макс. Посплю, и все будет хорошо, – уверяю брата, но он мне не верит. Вижу по взгляду. Да я сама себе сейчас не верю. Слишком… дерьмово чувствую себя.
– Ладно. Саше я сказал, что ты еще на работе, а телефон, скорее всего, на беззвучном. Поэтому мы пересеклись с ним в парке тут недалеко, и я забрал мелкого.
– Я не мелкий! – вмешивается Марк, насупившись.
– Забрали Марка Александровича. – Сын с улыбкой кивает и продолжает старательно выводить буквы. – Так что… он тебе напишет, Лин. Или позвонит. И если ты продолжишь его игнорировать, то он сложит все вместе и сам обо всем догадается.
– Я поговорю с ним.
– Поговоришь. Или я запру вас двоих и не выпущу, пока вы обо всем не поговорите! Серьезно, я как на минном поле, Лин, – опускает голову и проводит пальцами по волосам. – Так, ладно, сейчас будем есть.
Брат поднимается и подходит к плите. Открывает кастрюлю, и мне в нос ударяет сильный запах вареной курицы и специй. Аромат прокрадывается внутрь, заполоняет все в легких, и мне нечем дышать. Ком поднимается все выше, и я чудом успеваю убрать с колен Марка и убежать в ванную. Падаю к унитазу и чувствую, как желудок сжимается в очередном спазме. Выворачивает наизнанку.
– Макс, а что с мамой? – Тихий голос ребенка доносится до меня. Я его напугала. Слышу, как дрожит мой ребенок, даже через стены.
– Все хорошо, приятель. Давай покушаем, а мама пойдет и отлежится еще, да? – Последние слова он говорит громче. Слышу где-то далеко звон посуды и тихое ворчание брата. – Господи, эти двое меня с ума сведут!
Сорок восьмая глава
Маша
День рождения Вани мы отметили в узком семейном кругу в Прохоровке. Остались там на пару дней, а потом отвезли мальчишку к его матери. Она живет не так далеко, как я думала изначально, а за городом в небольшом поселке городского типа с развитой инфраструктурой. Высокий двухэтажный дом огорожен забором, на калитке которого висит громоздкая надпись: «Осторожно! Злая собака!» Видимо, хозяйка дома имела в виду себя. Я увидела эту женщину. Осталась сидеть в машине, лишь открыла окно, чтобы получше все рассмотреть да и себя показать. Филипп попросил меня помалкивать, но вот обнять на прощание Ваню мне никто не запрещал. Да и если бы запрещал, то я вряд ли бы послушалась. За то время, что мы жили втроем, я привыкла к мальчишке. Привыкла готовить на троих, хотя мои кулинарные способности далеки от идеала. Привыкла к нашим вечерним посиделкам с чаем и вареньем, прогулкам в парке с Салемом и тому, что ранним утром, когда первые солнечные лучи будили меня сквозь раскрытые шторы, этот пушистый комочек сопровождал меня по всей квартире. А теперь этого не будет.
Я сижу в машине, закинув ногу на ногу, и наблюдаю, как из-за широкого забора выходит невысокая, но стройная шатенка с заметно округлившимся животом. Она одета в свободного кроя платье ярко-красного цвета, тонкие бретели впиваются в плечи. На лице броский, но якобы естественный макияж. Волосы убраны в высокий хвост, а на ногах – босоножки на платформе. Женщине на вид около тридцати, но она старательно пытается скинуть себе пару-тройку лет. Это выглядит убого.