— Папа, кто это там плывет?
— Это? Разная шантрапа… головастики…
Головастики… Как они плещутся там, в воде… Такие маленькие и такие веселые…
— Посмотрим, что из них вырастет, — говорит отец Ринодерма.
Головастики… Счастливая пора, не похожая на жизнь взрослых лягушек… Дети Ринодермы, уже взрослые дети, смотрят на эту счастливую пору, на чужую счастливую пору, и вздыхают:
— Мы никогда не были головастиками…
Это грустно — вот так смотреть и вздыхать о том, чего не было и уже никогда не будет… Быть головастиком — о, это сможет понять лишь тот, кто никогда, никогда не был головастиком…
Инстинкт сопровождения
Стоит Лосенку отбиться от матери, и он не знает, куда идти. Ведь сам он не выбирает дорог, он лишь сопровождает тех, кто выбирает дороги.
Пройдет мимо Корова — Лосенок за Коровой пойдет. Пройдет мимо Лошадь — пойдет за Лошадью. А Медведь пройдет — Лосенок увяжется за Медведем. Можно себе представить, куда его заведет Медведь!
Но что делать, такой уж у Лосенка инстинкт — инстинкт сопровождения большого животного. Кто побольше, за тем и иди. Неважно куда, но иди. Потому что сам ты не выбираешь дорог, ты лишь сопровождаешь тех, кто выбирает дороги.
Самая начальная школа
Птицы еще в яйце изучают географию. Как пролететь из Европы в Африку, как из Америки вернуться в Европу — все это им становится известно еще в яйце. А как же иначе?
Ведь прежде чем отращивать крылья, нужно знать, куда полетишь.
А если не знаешь, куда полетишь, — незачем отращивать крылья.
Гетеронетта
Об утке Гетеронетте ходит дурная слава, которая отразилась даже в ее названии. Как известно, порядочную утку гетерой не назовут, а порядочную мать — и подавно. Дело в том, что по сложившимся утиным понятиям порядочная мать сама высиживает птенцов, а утка Гетеронетта перепоручает это другим, кладя яйца в чужие гнезда.
— Прямо кукушка! Разве это настоящая мать?
А Гетеронетта — мать, и притом самая настоящая. Вот она подложила яйцо в гнездо сокола, а почему? Потому что ей хочется, чтобы вырос у нее сокол. Это был бы первый в ее роду сокол… Наши дети должны быть лучше нас.
Наши дети… Ничего для них не жалеешь, делаешь все, чтобы они вырастали соколами, а кем они вырастают? Посмотрите, кем вырастают дети утки Гетеронетты. И это в таких условиях, о которых другие утки могут только мечтать…
Опыт Савки
Яйцо утки Савки само себя высиживает. Не то чтобы у Савки не хватало для него тепла — у матери всегда хватает тепла, да и у отца при желании. Но ведь никакой родитель не высидит яйцо так, как оно само себя высидит.
— Я, брат, в твоем возрасте ни на кого не рассчитывал, сам себя согревал. А как же иначе? Если сам тепла не имеешь, на чужое рассчитывать не приходится.
Яйцу утки Савки не приходится рассчитывать на чужое тепло: родители скрылись, оставив ему лишь свой педагогический метод. И по этому методу каждый высиживает себя сам. Не можешь высидеть себя сам, не надейся, что тебя кто-то высидит!
Аксолотль
У саламандры Амблистомы сынок Аксолотль еще совсем дитя, а уже размножается.
— Перестань размножаться! — делает ему замечание Амблистома. — Разве ты не понимаешь, что хорошие дети так себя не ведут?
Аксолотль ничего не понимает, но думает, что он все понимает. Он думает, что он уже взрослый. А какой он взрослый? Он еще ни на шаг от воды, даже по земле не научился ходить. А ведь для того, чтобы стать взрослым, нужно сначала стать на ноги.
— Может, вырастет — поумнеет, — утешает себя его бедная мать.
Но Аксолотль не растет и не становится на ноги. Чтобы ему стать на ноги, нужно чтобы в пруду высохла вся вода или произошло еще какое-то бедствие…
Неблагоприятные условия действуют на Аксолотля благоприятно, и он перестает быть легкомысленным Аксолотлем — теперь он саламандра Амблистома, этому научила его нелегкая жизнь. И он говорит своему сынку Аксолотлю, для которого, кажется, созданы все условия:
— Аксолотль, перестань размножаться! — и утешает себя: — Может, вырастет поумнеет.
И создает ему все условия, в которых никогда не поумнеет и не вырастет Аксолотль. Потому что такой уж он, Аксолотль: только неблагоприятное для него благоприятно.
Путь Зайца
Зайчонок-Беляк не знает ни крова, ни родительской ласки. Едва он откроет глаза, родители врассыпную. Бывают дети, от которых родителям хочется врассыпную, но здесь дело не в детях. Конечно, можно друг друга держаться, когда имеешь крепкие копыта или рога, но когда нет ничего, кроме длинных ушей, за что ж тут держаться? И родители, наскоро покормив малыша, припускают в разные стороны, предоставляя Зайчонку самому подниматься на ноги и выбирать жизненный путь.
Пройдет Зайчонок немного, а там, глядишь, какая-нибудь Зайчиха, сбежавшая от собственных детей: «Ой ты мой бедненький, иди, я тебя покормлю! Где-то и мой вот так же бродит…» И вторая Зайчиха покормит, и пятая, и десятая, так что пока Зайчонок в возраст войдет, порядочно родителей переменит. Все чужие — и все свои.
У тех, понятно, у кого зубы да когти, — все чужие. У тех, у кого рога и копыта, — все свои. Ну, а у тех, у кого нет ни того ни другого, — все чужие и все свои. И потому у них главный закон — врассыпную.
Золотополосый Афиосемион
Золотоволосый Афиосемион, которого для краткости можно называть Семеном, живет в болоте, в котором грязи хоть отбавляй, а сырости, надо прямо сказать, не хватает. Жил бы Семен в Европе или, допустим, в Америке, ему бы вода, как говорится, падала с неба. А в Африке жди, когда она тебе упадет. Пока с неба упадет, в своем болоте вся пересохнет.
Те рыбы, которые имеют для своих детей океан, редко думают о том, что из их детей вырастет. У Семена нет океана. И никогда не будет у него океана. И у его детей не будет никогда океана. И к этому он готовит своих детей.
Он высушивает свою икру, хорошенько высушивает, чтобы эта икра, когда она станет взрослой, не боялась самой суровой засухи. Он закаляет свою икру на жаре, потому что он понимает: его детям мало что упадет с неба.
Очень важно приучить детей, что им не упадет с неба, что нужно пройти через трудности, если хочешь вырасти не каким-нибудь Лиогнатом (которого для краткости можно назвать Игнатом), не каким-нибудь Барбоурисом (которого для краткости можно назвать Борисом), а настоящим, сильным, закаленным в сухих песках Золотополосым Афиосемионом. Которого для краткости можно назвать Семеном.
СВОЙ СРЕДИ СВОИХ
Пловец в пустыне
Песок струится под ветром, вздымая волны барханов, он покрывается зыбью, зыбучей, словно вода. И уходит за горизонт, не скованный берегами, с тихим шуршанием — сухим плеском… Те, кто в этом шуршании не слышит плеска воды, никогда не полюбит пустыню так, как любит ее игуана Ума.
Там, где того, кто не любит, подстерегает опасность, того, кто любит, ожидает спасение. Игуана Ума в случае опасности ныряет в песок, как можно нырять только в воду, и плывет под песком, как плывут под водой те, для кого вода — родная стихия.
Когда стихия родная, она ведет себя, как родная, — будь то вода, воздух или песок. А когда стихия чужая, она тебя иссушит в воде, утопит в самой безводной пустыне.
Такова природа вещей. Такова природа. Либо она родная стихия, либо стихийное бедствие.
Два метода скользить по поверхности
Водомерка совсем не умеет плавать, хотя живет постоянно в воде. Собственно, живет она не в воде, а на воде, на самой ее поверхности. И Водомерка скользит по этой поверхности, меряя воду не вглубь, а вширь и умудряясь не замочить ног и не замутить водной глади. Потому что если замочишь ноги — беда, и если замутишь воду — беда, и если чуть-чуть углубишься — тоже беда. А чтоб не было беды — лучше всего скользить по поверхности.
Впрочем, и по поверхности можно скользить по-разному: ведь поверхность-то имеет две стороны.
Водяной Жук бегает по водной поверхности снизу, как муха по потолку. Это очень удобно: и пол под ногами и одновременно крыша над головой. И дождь не намочит, конечно, если из воды не высовываться…
Скользить, чтоб не высовываться, и скользить, чтоб не углублятся, — вот два метода скользить по поверхности, которыми пользуются водомерки и водяные жуки.
Плечо друга
Процеродес, морской червь, приучен к соленой воде, и он тяжело переживает ее опреснение.
Но в компании он уже не так переживает: он видит, что и другим тяжело, а когда червь видит, что другим тяжело, то от этого червю становится легче.
Упрямая рыба Форель
Тот, кто плывет против течения, никогда не выйдет в открытое море. И никогда он не достигнет настоящего роста. Он навсегда останется в тесных речных берегах.
Большому кораблю большое плавание, малому кораблю малое плавание. Форель никогда не станет большой, как другие лососи, и не будет ей большого плавания — в океан.
Потому что всю жизнь она плывет против течения. Только против течения. Поэтому ей не достичь настоящего роста и моря никогда не достичь.
Хотя всем открыта дорога в море.
Но, конечно, не тем, кто плывет против течения.
Мышовка
Мышовка в любые руки пойдет, только протяни руки. Она совсем ручная, хотя никто ее не приручал, она просто по природе своей ручная.
Потому что Мышовка маленькая, а маленькому лучше быть ручным, иметь руки, которые и накормят, и защитят, и согреют в своих ладонях.
Мышовка ручная, потому что воля ей совсем не нужна. Мышовке не воля нужна, а неволя. Прекрасная вещь — неволя! На воле, правда, больше простора, но для Мышовки воля чересчур велика, ей нужна маленькая, спокойная неволя, благоустроенная неволя, потому что воля никогда не бывает благоустроенной,