Однажды Лилла десять минут орала на меня за то, что я съел лишнюю мармеладку. Ее вспыльчивость и самоуверенность я находил очень сексуальными.
Лилла снимала квартиру. Официально я не съезжался с ней, продолжая жить с родителями, но ночевал у Лиллы почти каждый день на протяжении всех восьми месяцев. Она близко познакомилась с моей семьей, потому что мы ужинали у нас как минимум раз в неделю. Папе она нравилась. Он смеялся над ее шутками и поддразнивал Лиллу, если она держалась чересчур надменно. Мама была неизменно вежлива, но в присутствии гостьи помалкивала и проводила большую часть времени на кухне.
— Она тебе не нравится? — спросил я в один из редких вечеров, когда остался дома.
Мама замерла и нахмурилась.
— Дело не в этом, — сказала она. — Не могу сказать, что она мне не нравится.
— А в чем же?
— Не знаю. Наверное, Лилла меня немного пугает. Она такая напористая, ненасытная. Как будто… — мама, старательно отводя взгляд, пожала плечами, — как будто она совсем отчаялась.
— Отчаялась? — я начал злиться. Я терпеть не мог, когда мама критиковала моих друзей, но в то же время понимал, что сам виноват, поскольку первым начал разговор. И теперь я хотел выяснить, что же она имела в виду — чтобы доказать, что она ошибается.
— Я неудачно выразилась. Я имела в виду — ее как будто что-то гонит. Лилла очень амбициозна. Девушка, которая знает, чего хочет, и идет к цели.
— Ты сама вечно твердишь, что мне недостает амбиций, — заметил я. — Двойные стандарты — это нехорошо, мама. Или ты шовинистка? Для парня нормально быть амбициозным, а для девушки — нет?
— Не говори глупостей, Тим, — попросила мама и пристально посмотрела на меня. — Дело не в амбициях. Но иногда я смотрю на вас и боюсь, что она тебя живьем проглотит. Лилла безжалостна. Вот самое подходящее слово. Безжалостна.
Я до сих пор не был знаком с матерью Лиллы. Всякий раз, когда я об этом заговаривал, Лилла находила какой-нибудь предлог.
— Зачем? — спрашивала она. — Она такая скучная.
Но я упорно поднимал тему — странно встречаться с девушкой больше полугода, практически жить вместе и ничего не знать про ее родных. Наконец Лилла решилась нас познакомить.
Мы отправились в гости вечером в воскресенье. Мать Лиллы звали Хейзел, и она очень походила на дочь, не считая пятидесяти килограммов лишнего веса, сутулой спины и полного отсутствия жизненных сил. Странная это была встреча — я как будто увидел потенциальную версию самой Лиллы в будущем. Лиллы, которая прожила тяжелую печальную жизнь.
Хейзел явно обрадовалась нашему визиту. Она широко улыбнулась и засуетилась, доставая кофе и большую тарелку с кексами. В квартире было на удивление чисто и светло, кофе и кексы оказались потрясающе вкусными. Я задумался: и отчего Лилла так не хотела нас знакомить. Чего она стыдилась?
Несмотря на радушный прием и на явные усилия матери понравиться, Лилла держалась холодно и грубо. Она оттолкнула руку Хейзел, когда та попыталась погладить дочь по голове, закатывала глаза в ответ на любые слова, сидела на кушетке с недовольным видом, листала журнал, отказывалась поддерживать беседу и то и дело шумно вздыхала, словно ей не терпелось поскорее уехать.
Грубость Лиллы смутила меня, и я старался быть как можно внимательнее к Хейзел. Задавал вопросы. Внимательно слушал.
В разгар беседы, когда Хейзел в подробностях жаловалась на свои многочисленные проблемы со здоровьем, Лилла вздохнула и взяла пульт. Она включила телевизор на полную громкость, совершенно заглушив голос матери.
Хейзел как будто испугалась, но затем лишь кивнула, словно и не ожидала ничего другого. Она совершенно разучилась защищаться, словно жизнь окончательно выбила опору у нее из-под ног. Женщина встала и пошла на кухню, сказав:
— Я принесу еще кофе.
Когда Хейзел вышла, я выхватил у Лиллы пульт и сделал звук тише.
— Перестань хамить, — прошипел я. — В чем дело?
— Дело? Ни в чем, Тим, — ответила она, даже не понизив голос. — Просто я терпеть не могу людей, которые сидят сложа руки и жалеют себя. Ненавижу нытиков. Я смотрю на свою мать и понимаю, что не хочу такой жизни. Она — идеальный пример того, как не следует жить.
Она с насмешкой взглянула на меня.
— Зато вы с ней очень похожи. Наверное, поэтому вы и поладили. Я вижу, она тебе нравится. Вы оба сидите и смотрите, как жизнь проходит мимо.
— Какого хрена?
Хотя Лилла часто бывала резка и груба, она впервые осознанно нанесла мне оскорбление.
И теперь она холодно улыбнулась:
— Вы оба бесполезные, слабые люди. Предпочитаете терпеть, вместо того чтобы пробиваться.
Я встал. От злости у меня тряслись руки.
— Хватит. Я возвращаюсь к себе. Между нами все кончено. Ты просто стерва, Лилла. Высокомерная стерва.
Не глядя на нее, я зашагал к двери.
— Извинись перед мамой от моего имени и скажи, что мне вдруг стало нехорошо.
На следующий же день, пока Лилла была на работе, я забрал из ее квартиры свои вещи и оставил ключ на столе. Я чувствовал себя униженным и желал преподать Лилле урок. Напрасно она считала меня слабым и пассивным. Никто не имел права обращаться со мной как с половой тряпкой.
Но мой гнев долго не продлился, и через пару дней уже с усилием удавалось сдерживаться. Лилла звонила и присылала сообщения, и я с трудом заставлял себя не обращать на них внимания. Я целыми днями катался на доске, чтобы развлечься и не думать о Лилле. Однажды вечером она явилась в ресторан, но я велел одной из официанток передать, что я слишком занят.
Я держался почти три недели, но однажды вечером, на пляже, понял, что веду себя как идиот. Я пытался манипулировать Лиллой, хотя сам ненавидел такие игры. Сказать по правде, я скучал по ней и плевать хотел, даже если рисковал показаться слабаком. Я хотел помириться, поговорить, все уладить. На следующей же волне я вернулся на берег и бежал без остановки до ее дома.
Я постучал в дверь. Тем временем на пол с меня натекла целая лужа.
— О, — сказала Лилла. Она явно удивилась, причем не в хорошем смысле. — В чем дело, Тим?
Она не предложила мне зайти, а вместо этого сама вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Я по тебе скучал, — сказал я.
— Значит, ты хорошо притворялся, — ответила она.
— Прости. — Я попытался взять Лиллу за руку, но она отстранилась. Я заговорил быстро, в надежде что-то исправить, стереть с ее лица отстраненное, безразличное выражение:
— Прости, что не отвечал на звонки. Я вел себя как полный придурок, признаю. Давай начнем сначала. Блин… я не могу так жить, Лилла. Я тебя люблю.
В первый и единственный раз я кому-то признался в любви. И едва ли не впервые увидел, что Лилла засомневалась. Она моргнула — возможно, я себе льщу, но мне и впрямь показалось, что она сдерживает слезы. Но тут же Лилла отступила еще на шаг и скрестила руки на груди.
— Я встречаюсь с другим.
— Что? — я чуть не рассмеялся.
— В отличие от тебя, Тим, он знает, чего хочет. И меня он вполне устраивает.
Она быстро оглянулась, и тут-то я догадался, что он, вероятно, в квартире. Через полуоткрытую дверь виднелся столик в коридоре. На нем стоял кожаный портфель, на котором висел полосатый галстук. На портфеле красовалась замысловатая алая монограмма, что-то вроде герба, и я подумал, что только полный придурок будет расхаживать с такой нелепой блямбой.
Я ушел, прежде чем успел выкинуть какую-нибудь глупость.
24
На пристани Лилла угощает меня кофе. Мы шагаем к Музею современного искусства и садимся на траву в тени дерева. Больше мы не разговариваем ни об Анне, ни о Фэрвью. Лилла рассказывает о каком-то новом скульпторе, который создает свои композиции при помощи старых плечиков для одежды и эластичных бинтов. Я ложусь и закрываю глаза, намереваясь лишь немного отдохнуть, но тут же задремываю.
— Эй! — Лилла склоняется надо мной. — Ты намекаешь, что тебе со мной скучно?
Я сажусь и провожу руками по волосам.
— Блин, прости. Я не выспался.
— Я серьезно, Тим, — говорит она. — Что ты намерен делать?
— По какому поводу? — уточняю я, готовясь к обороне. Кажется, Лилла снова заводит волынку насчет работы и «нормальной жизни».
— По поводу твоей соседки. Этой ненормальной.
— Не знаю. — Я лениво жму плечами и рассказываю ей про визит Фионы и Маркуса, про нашу переписку.
— Хотя, честно говоря, я чувствую себя немного странно, как будто вторгаюсь в личную жизнь Анны, — заканчиваю я. — Поэтому больше я писать не буду. Нехорошо получилось.
— Перестань, Тим, — возражает Лилла. — Ты поступил правильно. А вдруг что-нибудь случилось бы? Не можешь же ты отвечать за все на свете. Не глупи. Если Маркус и Фиона такие близкие друзья Анны, то, разумеется, они захотят убедиться, что с ней все в порядке. Как же иначе?
— Да, но я чувствую себя подлецом. Я начал разговор за ее спиной. Это непорядочно. Нужно было просто поговорить, объяснить, что мы хотим как лучше…
Лилла качает головой.
— Тебе не кажется, что не ты, а они должны объясняться с Анной? Если сочтут, что так будет лучше. Если они юристы, значит, не глупы, не правда ли? Вот и пусть сами разбираются. Господи, Тим, будь умнее, отстаивай свои интересы. Поверь, то, что ты сделал, — совершенно нормально. Уж я бы первая сказала, если бы ты поступил непорядочно. Ей-богу. Ты поступаешь разумно и ответственно.
— Может быть. Не знаю, — говорю я. — Кстати, Лилла, а как ты…
— Блин, — перебивает она, глядя на часы. — Я опаздываю!
Лилла наклоняется и целует меня в щеку.
— Знаешь что, Тим? Я горжусь, что ты такой рассудительный. Держи их и дальше в курсе дела.
Она вскакивает и дерзко улыбается.
— И про нож не забудь. Вдруг пригодится.
Я гляжу ей вслед, чувствую кожей поцелуй и, припоминая прикосновение губ к щеке, забываю главный вопрос, который хотел задать.
Я неторопливо возвращаюсь в гавань и жду обратный паром. Вернувшись в Мэнли, я иду на пляж, раздеваюсь до трусов и бегу к воде. Катаюсь на гребнях волн до полного изнеможения, затем выбираюсь на берег и сижу на теплом песке.