Полидоро внимательно слушал, накачиваясь кофе. Как будто перед ним на невидимом экране проходили волнующие сцены. Их героем, по словам учителя, был он сам, но предсказать развитие событий все равно не мог. Сидя на стуле, он склонялся к развязке, благоприятной для молодого паренька, который благодаря инстинкту искателя приключений действовал иногда недостойно, даже подло.
– Женская свобода – иллюзия, особенно если в ее постели мужчина, подобный Гектору, греческому герою, безупречному до поражения в битве с Ахиллесом. С другой стороны, и Каэтана стала ахиллесовой пятой Полидоро, тем кусочком тела, за который мать героя держала его, окуная в чан с водой, приготовленной богами.
Эрнесто отложил свой уход. Общение в стенах кухни вдруг возбудило в нем сильные чувства, как бы заправило его солью и перцем.
– Не правда ли, я тоже вхожу в эту историю как друг детства Полидоро? – И Эрнесто ждал, что же ответит учитель.
Полидоро встал. Неловко пошарил руками перед собой, точно ему не показали продолжения, необходимого, чтобы понять весь фильм, до того как на экране вспыхнет слово «КОНЕЦ».
– Дайте же мне спокойно досмотреть кино! – крикнул Полидоро так, что его можно было услышать в коридоре.
Вмешательство Эрнесто заставило Виржилио покинуть прошлое, которым он жил, судя по всему, с юных лет: надо было переключиться на настоящее, на события, след которых еще не остыл.
– Раз уж Полидоро не может рассказать, что же произошло на шестом этаже, я буду говорить от его имени.
Виржилио с опаской глянул на фазендейро, боясь затронуть чужую чувствительную струнку и тут же понести наказание. Он снова уселся верхом на табурет, точно на коня, и потрусил в ритме своих размышлений; к тому же Полидоро сам участвует в интерпретации событий, жертвой которых оказался.
Полидоро нашел полуоткрытой дверь в номер люкс как сигнал того, что он в собственном доме. Лишь он переступил порог, Каэтана спряталась за ширмой. Она вообще была женщиной осмотрительной, а тут еще и боялась, что возраст развеял иллюзии, подкармливаемые канареечным семенем и хлебным мякишем в течение долгих двадцати лет.
Виржилио решительно вступил в область дедукции. Когда сомневался, глядел на лица слушавших, дабы выбрать вариант, который был бы всем по нраву.
И он взволнованно продолжал:
– Полидоро, зная о ее сдержанности, стал на колени перед ширмой, словно восточный паломник, только что допущенный в святой город после долгих лет отсутствия, будто собирался оказать почести последней императрице Китая.
К счастью, преклоняя колени, он не повредил себе живот, вспученный от многих литров пива, поглощенного этим летом. А сердце его меж тем мчалось, точно бизон по прериям Дикого Запада. Его чувства смущало лишь то, что Каэтана упрямо отказывалась выйти из-за ширмы. Эта задержка ранила не только чувства фазендейро, но и его колени на жестком полу.
Видя, что его эффектный поступок успеха не имел, Полидоро поднялся с колен, надеясь, что суставы, напитанные любовным эликсиром, который вымывал из тела ржавчину и бесполезность прожитых лет, не заскрипят, как обычно.
Он услышал свист. Каэтана подавала знак. Она вышла, окруженная золотистым сиянием. Легкие одежды позволяли Полидоро угадывать ее формы, однако бледность, не вязавшаяся с пышностью форм, сразу же лишила его некоторых иллюзий. Чтобы не смотреть друг на друга, Полидоро прижал женщину к груди. В объятии они оба спрятали свои лица. В этой позе, когда они чувствовали тепло друг друга, Полидоро убедил ее взглянуть желтыми глазами страсти на своего пылкого кавалера – любовь под балдахином заката.
И они предались любви, как в первый раз. Тогда они возлегли голые на кусок парусины, расстеленный на арене после полуночи, и там, истомленные, встретили свет нового дня.
Ланцелот Алвес уже теперь, в гостинице, обнял Каэтану, позабыв, что она королева, запретный плод для него. Единственная дама, которую он ждал двадцать лет.
Виржилио сделал паузу – чтобы дать слушающим почувствовать, насколько торжествующая любовь лишает сил.
– Какая прекрасная история, – сказал Франсиско, вынимая из шкафчика бутылку вина.
Повествование завело их в страну, где любовь, подогретая огнем желания, выходила на свободу благодаря Ланцелоту.
– Если этот самый Ланцелот и был девственным рыцарем, он сразу потерял невинность, как только вложил свой меч в ножны королевы, – развязно сказал Эрнесто, возбужденный описываемым эпизодом.
Франсиско довольно элегантно разлил вино по бокалам, пользуясь движениями, позаимствованными без разбору у пьяных и трезвых завсегдатаев бара.
Виржилио раздражала болтовня Эрнесто. Он устал в четырех стенах гостиничного номера, темного прибежища страстей, чуждых политической арене, на которой творилась жизнь Бразилии. Однако он не хотел уводить со сцены Полидоро, не обосновав как следует такой поворот.
– Я не буду продолжать рассказ. Картину любви Полидоро и Каэтаны никто не выдержит, скорей пожелает нарушить ее. Кто из нас может похвастаться такой страстью?
И Виржилио вперил мстительный взгляд в аптекаря.
– Для кого бьется ваше сердце?
Опасаясь всеобщего осуждения, Эрнесто отступил к холодильнику. Посмотрел на свои руки, с которых еще не была отмыта паровозная копоть. Никто не владел его сердцем. На испепеляющую любовь, возрастающую в геометрической прогрессии, он был неспособен.
– Я человек женатый, у меня дома жена. – Тут он повысил голос, чтобы перекрыть шум холодильника: – В эту минуту стол накрыт и меня дожидается горячая пища. Кто из вас может похвастаться такой любовью?
По мере того как рассказ Виржилио уводил всех от действительности, Джоконда все больше заботилась о сохранении своих тайн. Она осуждала Виржилио за бесплодную изобретательность и легкость, с которой он лгал, чтобы запугать маленькое общество.
К сожалению, ей не хватало умения рассказать о чем бы то ни было с фантазией. В памяти ее были провалы, которые она не могла заполнить собственными импровизациями.
– За все эти годы никто мне не говорил, что у нашего учителя нюх, как у легавой собаки! Так знайте же, что своими секретами я распоряжаюсь сама. И никто у меня их не отнимет. В моей берлоге разнюхивать нечего, – сказала Джоконда.
Она понимала, что ее ирония соответствовала личной точке зрения Виржилио, которую сейчас поддерживал и Полидоро. Однако, поддавшись искушению уйти от доморощенной логики, которая, возможно, позволила бы ей быть более красноречивой и убедительной, Джоконда решила активней участвовать в стихийно возникшем бесконечном празднике.
– С каких это пор Полидоро – единственный обладатель и образец такой страсти, которую Виржилио без конца расхваливает?
И улыбнулась, вызывающе глядя на Полидоро. Вступая в открытый спор с Виржилио, она ратовала за любовь, порождаемую воображением и укрытую тайной.
– Забраться на женщину – дело нехитрое. Достаточно пойти в пансион. А вот любовь поддерживается в темном помещении, лишенном движения воздуха.
Джоконда покачивала головой, тюрбан колыхался. Ей нравился этот странный праздник. Здесь она вблизи почувствовала разрушительную силу влияния артистов. Разве не они разбивали сердца разочарованными улыбками?
– Браво, Джоконда! – сказал Эрнесто, позабыв о семье. Вивина сейчас казалась ему вроде бы воспоминанием прошлого. Злорадно глянул на часы. Дома Вивина, должно быть, ест гуаяву в сиропе, а ей надлежало бы подождать его. Теперь он ждал, когда же куколка в лице Джоконды превратится в бабочку.
Полидоро принял еще бокал вина и, не собираясь ссориться, кивнул Джоконде.
– После всего, что тут говорилось, остается узнать, выполню я или нет просьбу Каэтаны, которую она высказала перед заходом солнца.
– Что же она попросила? – спросил осмелевший от вина Франсиско.
Вино смягчило Полидоро.
– Джоконда права. Пока это секрет, и я никому его не выдам.
Боясь, что рутина состарит их всех раньше времени, Виржилио всполошился.
– Так выполним же просьбу Каэтаны, – сказал он в знак того, что предлагает свои услуги.
Джоконда поправила тюрбан – при достаточном воображении она ничем не хуже французской писательницы, у которой позаимствовала его фасон.
– Рассчитывайте и на меня! – взволнованно воскликнула она. – Раньше у меня не хватало воображения, а теперь хватает.
Широкими шагами она подошла к Полидоро, к ней присоединился Виржилио.
Эрнесто показалось, что его дружба с фазендейро в опасности. Давно устоявшиеся чувства разрушались без предупреждения. Отметив про себя, что Мажико и Франсиско перехватывают у него инициативу, он сказал:
– Разве вам не ведомо, что даже при демократии сохраняется естественное право?
Франсиско возмутился, что Эрнесто так безжалостно намекает на его низкое происхождение: в конце-то концов, именно такие, как он, вершили революции. Подождал, не вступится ли Джоконда, однако всех пьянила перспектива будущего, которое поразит их шипами несбыточной мечты, и никто ничего не сказал.
Остракизм задел Франсиско за живое: всякое принижение его места в обществе сокращало ему жизнь.
– Да здравствует президент Медичи! – с горя провозгласил он.
– Ну, это уж слишком! – Виржилио устыдился здравицы в честь диктатуры, которая в грядущие годы будет проклята историей.
Полидоро, член правительственной партии, только улыбнулся.
– Так за дело, сеньоры. Нам предстоит сделать многое, мы не имеем права оплошать.
И он собрался выйти из кухни, но Франсиско с каким-то подобием улыбки на лице остановил его.
– Последний тост.
– Можно узнать, в честь кого? – Виржилио силился вернуться из царства мечты.
– За кого же еще, как не за Каэтану!
И Франсиско посмотрел на Полидоро в надежде узнать что-нибудь по выражению лица фазендейро, но маска Полидоро не таяла под лучами эмоций. И Франсиско без колебания поднял свой бокал, остальные последовали его примеру.
– Да здравствует Каэтана! – торжественно возгласил он.