Полидоро облегченно вздохнул. Кроме того что он победил Додо на удачно выбранном поле боя, он еще навсегда связал ей руки. Теперь он сможет праздновать двойную победу, победу Каэтаны и Бразилии. Для него жизнь пришла в порядок.
Судья дал свисток к началу игры в три часа дня. Царила уверенность, что бразильская команда в мексиканской столице в это июньское воскресенье победит.
Полидоро взглянул на часы. Он не спал. Со вчерашнего вечера, после того, что случилось в «Ирисе», избегал семьи и друзей, точно преступник. Когда хотелось пить, ехал на машине на фазенду Суспиро, где не боялся показаться смешным и услышать безжалостный хохот. Как только ставил чашку из-под воды или кофе на край раковины, спешил вернуться в город. Фары автомобиля высвечивали дорогу, но не развеивали мрак в его душе.
В Триндаде его подбодряла надежда, что Каэтана после своего исчезновения снова окажется в «Ирисе» или на шестом этаже «Паласа».
При лунном свете он выезжал на площадь, осматривал вход в гостиницу и улицу, укрываясь за бюстами Алвесов старших поколений. Бронзовые Эузебио и Жоакин будили в нем горькие воспоминания. По их примеру он мог стать третьим в этом ряду, который грозил никогда не кончиться.
Когда игра закончилась победой Бразилии, в городе начался невиданный карнавал, захлестнувший все улицы.
Стоял такой шум, что Полидоро уже не мог оставаться незамеченным на площади и поспешно стал искать другого убежища.
Поля шляпы скрывали его лицо. Он поехал к вокзалу: для его безутешной души здание вокзала будет хорошим местом отдохновения.
Полуоткрытая дверь явно была взломана. Какой-нибудь жулик или бродяга в поисках прибежища от полиции успел раньше его. Полидоро вошел с опаской: боялся, не подкарауливает ли его Нарсисо, чтобы разрядить револьвер. Или Додо ждет с кухонным ножом, чтобы выполнить давнишнюю угрозу и отхватить ему мужские принадлежности, из-за которых страдала честь.
Когда переступил порог, что-то шмякнулось о его грудь. Как будто Рише снова бросился на него, желая отбить у соперника Каэтану. Однако не было ни резкой боли, ни кровоточащей раны.
– Выходи из засады, Нарсисо! Выйди один на один, чертов трус! Нам надо посчитаться, – сказал Полидоро, увидев на земле угодивший ему в грудь банан.
Гулкое, почти эпическое эхо усилило грозный тон его речи. Теперь ему хотелось проявить себя настоящим мужчиной. Он готов был встретить коварного врага лицом к лицу и так развеять тоску после бессонной ночи. В эту минуту он понимал значение войны в жизни народов, понимал старания генералов раздувать конфликты, чтобы снять напряженность и облегчить всеобщие страдания после крушения иллюзий.
Любовь – эта западня – лишила его напористости. От страсти к Каэтане душа его размягчилась. И здесь, в пропахшем мочой здании вокзала, он признавал, что в последние годы мужчиной в доме стала Додо, и, конечно, у нее были основания жаловаться.
Нарсисо не пожелал выйти на открытый бой. Полидоро, точно самурай, крутился во все стороны, дабы не подставить врагу спину. И тут услышал шум на платформе. Значит, Нарсисо решился на поединок.
– Что вы здесь делаете? – ужаснулся Полидоро, не в силах понять, как здесь оказались Джоконда и Три Грации.
– Кто пришел первым, тот и вправе задавать вопросы. Скажите-ка, зачем вы нарушили наше уединение? Зачем вторглись в наше убежище?
Женщины брели, спотыкаясь и держась за руки. Каждая боялась остаться одна. На них еще были театральные костюмы, словно они ждали, что вот-вот их снова пригласят на сцену. На вокзале у них исчез лихорадочный озноб вчерашней премьеры, им не хватало голоса Каллас, который начал им нравиться.
– Где же вы провели эту растреклятую ночь? – Мотаясь на фазенду и обратно, Полидоро не видел ни огонька в окнах их заведения.
– Мы из «Ириса» бежали прямо сюда, – сообщила Себастьяна, которая только что проснулась и терла глаза.
Пальмира загрустила: Полидоро напомнил ей об Эрнесто, который теперь попал в объятия Вивины. Их быстротечная любовь не продержалась и неделю.
– Хуже всего, что мы голодны, – задумчиво сказала она, разглядывая пять голубков и огарки свечей на картонном подносе, оставшемся здесь от праздничного торта в честь дня рождения Каэтаны.
– Ах, если бы остался хоть кусочек того торта! И желудок Пальмиры словно огнем обожгло.
– Как жаль, что муравьи сожрали целый этаж, который мы забыли забрать домой, так торопились увидеть Каэтану, – пожаловалась Себастьяна, поглядывая на входную дверь. Она чутьем угадывала, что Виржилио, вечно оспаривавший у Эрнесто дружбу с Полидоро, придет на вокзал.
– Будь они настоящие мужчины, всякое могло бы случиться. А эти двое похожи скорей на жену Полидоро! – пожаловалась она.
Сон смеживал веки Полидоро. Он сел и откинулся на спинку скамьи. Рядом, понурив голову в отчаянии, сидела Джоконда. В этом самом здании, еще до того как паровоз дал свисток на повороте, она начала мечтать о Каэтане, которая, как она надеялась, одарит ее мечтами и надеждой.
– Подвиньтесь-ка, – сказала Диана, отодвигая Полидоро на скамье, ей тоже хотелось ощутить тепло упавших духом друзей по несчастью.
Теперь Полидоро оказался зажатым между двумя женщинами, и это его в какой-то мере утешало: он сможет вдохнуть хотя бы их запахи. Вспомнилась Додо: ее тело он совершенно позабыл. Эта мысль поразила его, несмотря на отупение от усталости. Впервые за много лет Полидоро признал, что женская природа у Додо такая же, как у Каэтаны, все на тех же местах, из которых мужчина извлекает удовольствие.
– Если бы Виржилио догадался, что мы здесь! – На душе Полидоро кошки скребли.
– Только от него мы и узнали бы, что же произошло в «Ирисе», – подхватила Себастьяна, верившая всему, что говорил учитель. Он не раз выказывал перед ней врожденную любовь к правде, хотя почти всегда дальнейшие события опровергали его предположения.
– Разве тебя там не было и ты сама не видела? – осудила Диана ее смирение, ее неспособность научиться как следует читать. С каким самозабвением Себастьяна обнимала мужчин, свято веря, что только они обеспечат ей хлеб насущный!
– Я смотрела на публику. Откуда мне знать, что там произошло за кулисами?
И Себастьяна гордо улыбнулась, ведь она правильно употребила слово, обозначавшее проходы и тесные закутки за сценой, через которые артисты проходили, перед тем как выйти на сцену, зачастую в томительном экстазе, который лишал их уверенности в себе.
– Как я страдала на сцене, когда приходилось открывать рот, а пела за меня какая-то покойница!
Себастьяна нервно обошла скамью. Ее грусть, увеличивавшаяся по мере того, как она говорила, доходила до Джоконды, Дианы и Полидоро лишь наполовину. Только Пальмира, стоявшая поодаль, могла наблюдать за ней.
– Кто тебе сказал, что за нас пели мертвецы? Вот поэтому, наряду с прочим, я предпочитаю видеть среди нас доктора Всезнайку, а не слушать, что ты несешь, – безжалостно унизила подругу Диана.
Себастьяна решительно вернулась к скамье и вызывающе ответила Диане:
– Я ступила на сцену и останусь актрисой до самой смерти. Пусть спектакль и не был доигран до конца. Я горжусь этим ремеслом!
– Прощай, искусство! Теперь мы всего-навсего проститутки, – горько заметила Диана, тем самым показывая коготки.
С каждой минутой Полидоро и Джоконда все больше ощущали усталость после бессонной ночи. Их головы медленно склонялись одна к другой. Взаимная поддержка создавала подкрепляемое сонливостью впечатление, будто они сидят на диване каждый у себя дома. Сладкая мечта о собственном домашнем очаге со всеми его удобствами казалась не такой уж несбыточной.
Пальмира разбудила Джоконду, голова Полидоро дернулась, потеряв опору.
– Они еще перегрызутся, Джоконда.
– Оставь меня в покое. Мало тебе того, что случилось? – Джоконда очнулась от летаргии с горьким привкусом во рту.
Пальмира подобрала сахарных голубков и огарки свечей, спрятала в сумочку. После того как она покинула «Ирис», ей претило всякое расточительство.
– Я хочу знать правду, – сказала она, роясь в мусоре.
– Правду? Правду о том, что мы провалились? – Джоконда привстала. Полидоро вовсе упал на нее. – Проснитесь, Полидоро! – Джоконда приходила в себя.
Вытолкнутый из теплого гнезда, Полидоро испугался. В смутное для него время жизнь всегда возвращалась к нему через женское тепло, горячий источник, в который он окунался в своих снах. Не зная, какие шаги предпринять, осматривался, пытался восстановить ускользнувшие от него подробности. Вот и теперь надо было в ближайшем будущем прояснить некоторые вещи, пока что казавшиеся ему темными.
– Держу пари, Виржилио вот-вот появится, – сказала Себастьяна. Она уже жить не могла без учителя. Благодаря ему жизнь могла когда-нибудь улыбнуться ей. Особенно когда он пичкал ее историями, которым она верила только потому, что узнавала о них от него. Прекрасные, как солнечный день, истории. Для нее они были вроде поездки в Рио-де-Жанейро.
Среди общего гама появился Виржилио.
– Я догадался, что вы хотите меня видеть. Виржилио, так заботившийся о своем внешнем виде, никогда не забывавший сунуть чистый платочек в нагрудный карман пиджака и всегда готовый осушить слезы чувствительной женщины, теперь поразил присутствующих неряшливостью.
– Почему вы так поздно пришли? Где вы были? – нетерпеливо спросил Полидоро.
– Все там же, меня преследовали призраки и огни театра, которые и сейчас затмевают мою жизнь. Я уходил последним, погасил огни, и зал погрузился в темноту. С какой болью выключил я прожектора, освещавшие такой великолепный спектакль.
– А как вы узнали, что мы здесь? – спросила Диана, недовольная тем, что предметом всеобщего внимания стал Виржилио.
– Куда же нам идти, если не хватает смелости отправиться домой!
– Эрнесто тоже бродит у кинотеатра? – Пальмира уже не хотела внимать угасшей любви. Для нее роман закончился в «Ирисе». Она надеялась, однако, что аптекарь не разболтает об их приключении под лестницей.