– Если 6 я понимал хотя бы, что произошло! – Виржилио высморкался – видно, простыл. Провел пятерней по волосам, пытаясь принять приличный вид. Со стыдом подумал о том, что вещественные доказательства его разочарования и забвения себя самого останутся в зрительной памяти его друзей.
Его грустное, но искреннее признание вызвало замешательство у присутствующих. Впервые в жизни учитель сознался, что не понимает реальности, свидетелем которой он явился, отказался от своего дара мгновенно придумывать объяснение происходящего в настоящее время и не может истолковать событие по горячим следам.
При таких чрезвычайных обстоятельствах Полидоро взял обязанности учителя на себя. Прижав ладони к потным вискам, где вились редкие волоски, он напряг свою память.
– Все началось незадолго до конца первого акта. Я сидел в первом ряду. Волновался, конечно, и мысли мои были совсем не о том, что Нарсисо со злостными намерениями может воспользоваться задней дверью, чтобы разделаться с Балиньо и заставить музыку умолкнуть.
– Да зачем ему было связываться с Балиньо? Он мог схватить Каэтану после финала оперы, когда она раскланивалась бы перед аплодирующей публикой. Представляете, какой поднялся бы переполох, если бы он исчез с Каэтаной? С примадонной! Ее вдобавок могли бы обвинить в том, что она пользовалась голосом оперной звезды, которая получает за выступление уйму денег в долларах! – поддержал Виржилио полет воображения фазендейро.
– Так кто же был виноват? – спросила Диана и сделала вид, будто собирается покинуть вокзал и отправиться в постель без мужчины.
– Любой из нас, – сказала Пальмира, роняя сомнение в тронутые ржавчиной гордыни сердца.
Не обращая внимания на женщин, Полидоро продолжал вспоминать:
– Я знаю только, что вдруг исчез голос гречанки вместе с оркестром, хотя Каэтана продолжала шевелить губами.
Каэтана заметила это не сразу. А когда поняла, в чем дело, застыла от изумления, вытаращила глаза и забыла закрыть рот. Остальные, увидев, в каком она состоянии, тоже замерли, за исключением Эрнесто, который в любовном порыве продолжал проявлять свою страсть к Виолетте, ему и дела не было до того, что радиола дядюшки Веспасиано перестала посылать в зал нужную для действия музыку.
Джоконда, выступавшая в роли Флоры, одернула Эрнесто. Потянула за фалды пиджака, который не раз сходил за фрак. Ей претило тщеславие аптекаря. Он никак не мог смириться перед очевидностью. Затем Джоконда подошла к Каэтане: все еще надеялась, что Балиньо просто замечтался и вот-вот снова пустит музыку. Пока они стояли обнявшись минуты две, Джоконда шепнула несколько слов Каэтане на ухо. Та рывком высвободилась, словно раненная в сердце невыносимой правдой, и услышала свистки. Публика наконец раскрыла обман. Каэтана, вместо того чтобы петь, позаимствовала голос, звучавший из-за кулис. Актриса съежилась – какую подлость подстроили ей друзья Полидоро. Оскорбленная, Каэтана поспешила за кулисы, не упав только благодаря Эрнесто, который, видя, что лишается пылкой возлюбленной, требовал, чтобы она вернулась туда, где ее будет хранить изображаемая им любовь. Пусть предмет любви скрылся с глаз, он все равно останется неистовым влюбленным.
– Вернитесь, Виолетта, вернитесь! Что станет без вас с бедным французским дворянином!
Убежденный, что публика поверит в искренность его чувств, схватил Каэтану за руку. Каэтана вырывалась, споткнулась и чуть было не растянулась на помосте, но Эрнесто удержал ее на ногах. Он совершил этот подвиг, так как знал, что десятки мужчин, сидящих в зале, завидуют его запретной любви, переживают его неудачу. Затем он помог актрисе удалиться со сцены с таким же достоинством, с каким она вышла к рампе.
Однако, скрывшись с глаз зрителей, Эрнесто вспомнил, что должен содержать семью, заботясь об инфарктах и вывихах, и отпустил руку Каэтаны без малейшей жалости. Он оперся о колонну, чтобы перевести дух, и потерял Каэтану из виду; помнил только, что Данило, готовившийся выступить в роли сердобольного отца во втором акте, пошел следом за актрисой. Князь оскалил зубы, готовый расправиться с кем угодно.
– Все было совсем не так. Это ложь от начала до конца.
Джоконда не выдержала, прервала изложение невеселой версии Полидоро. Надо же, ей приписывают неблагодарность и коварство. Да что она могла шепнуть Каэтане на ухо, чего та не знала бы и без нее? При других обстоятельствах актриса не раз изливала ей душу, так нуждающуюся в благотворном омовении. В рассказ надо внести поправки: не Эрнесто увел Каэтану за кулисы, это сделала она сама, когда поняла, что актриса из-за слез почти ничего не видит, кроме рвов, гор и пропастей, – вот тут-то Джоконда энергично вмешалась.
– Эрнесто хотел отобрать ее у меня. Но что он понимает в женщинах? То, что он спит с ними, не дает ему права ранить их неустойчивые, отчаянные чувства.
Джоконда покопалась в памяти. Этот экскурс причинил ей боль.
– У выхода Каэтана, кажется, хотела поблагодарить меня. Может быть, поведать, что у нее внутри все горело. Нас окружала тьма. Не хватало прожекторов Виржилио, которые осветили бы ее лицо. Но даже в полутьме взгляд Каэтаны был таким напряженным, что я побоялась, как бы она не скрылась от нас. Пронзила взглядом меня и стену позади, затем обратила его внутрь себя. «Ничего страшного, Джоконда. Очередной провал. Только нет рядом дядюшки Веспасиано, который утешил бы меня», – сказала Каэтана, зная, как горячо я восприму ее слова. Я же не могла скрыть отчаяния, мне хотелось отомстить тем, кто разрушил ее последние иллюзии.
Каэтана вздернула подбородок. Казалось, ее здесь нет. Перед ней длинная дорога. Она снова будет глотать пыль, жареный маниок, полоски шпига и вяленого мяса. Каждым своим движением она напоминала свергнутую с трона королеву, окруженную предателями, которые ненавидели ее, но не могли отнять у нее ни титула, ни достоинства. Они требовали, чтобы она покинула страну под угрозой заточения в башню без лестниц.
Каэтана завернулась в плащ, в котором была на сцене; закрыла лицо, оставив только глаза. Плащ отливал в полутьме красным бархатом. «Сама жизнь предала нас. Никто в. одиночку не может нас предать. Люди лишь слепые орудия судьбы. Кроме того, у нас во рту еще остался вкус сырого мяса. Мы только что вышли из пещер, Джоконда. Таково твое имя, не правда ли?»
Она через силу улыбнулась, – продолжала Джоконда. – Готова была оставить меня одну. Я не знала, что делать, разрывалась между нею и Тремя Грациями, но пошла за ней.
Себастьяна, прервав рассказ Джоконды, обняла ее. Она страшилась одиночества. Ей казалось, будто она навсегда прощается с Джокондой и Виржилио – после того как они сядут на поезд и уедут, она больше никогда не увидит их.
– Я знаю, что ты ей сказала, – прорыдала Себастьяна.
– А что могла сказать ей Джоконда? – спросила Пальмира, слабая и беззащитная перед миром слов. Она цеплялась за Себастьяну, как будто черпала в ней уверенность, которой ей так недоставало. Снова перед ней встал призрак бедности.
– Конечно, Джоконда предложила ей наш дом. Сказала: «Иди к нам, я приготовлю ужин. А пока я буду в кухне возиться с кастрюлями, Три Грации позаботятся о тебе. Потом мы уложим тебя в постель. И никогда больше ты не будешь мерзнуть». Разве не так ты ей сказала, Джоконда?
Себастьяна заплакала от страха перед надвигавшейся на них нищетой. Годы, когда они блистали, кончились. И она взяла за руку Пальмиру, чтобы вместе стариться: вдвоем не так страшно.
Джоконда почувствовала, как она устала. Продолжать рассказ не хватило духу. Полидоро утратил интерес к ней, он требовал, чтобы говорил Виржилио. Учитель отказывался. Смущенный не меньше других, он жил в эту минуту под знаком перемежавшихся любви и ненависти.
– О какой ненависти вы говорите? – Полидоро угнетало такое неверие. Как будто Виржилио воображал себе низменные чувства лишь затем, чтобы приписать их врагам.
– Я помню только, что с перепугу забыл отвести луч прожектора от лиц участников спектакля. В ярком свете персонажи трепыхались, как бабочки или еще какие-нибудь двукрылые, накрытые сверкающей сеткой. В то время когда я с таким страхом смотрел на них, я почувствовал себя англичанином в Индии. Загнав всех в тупик, я предлагал им сдаться, обещая сохранить жизнь, если они откажутся от своей веры.
Но на сцене все возмутились: «Да погасите вы свет, Виржилио. Ради Бога, выведите нас с этой проклятой сцены!»
Они были пристыжены и хотели покинуть помост под покровом темноты.
Виржилио тут же поверг театр во мрак, оставил свет только над лестницей, которая вела в партер: идеальный путь для всех, кто хотел бежать.
Зал кинотеатра опустел за несколько минут. Все торопились вернуться домой и забыть о фиаско, не желали быть свидетелями душераздирающих сцен.
Полидоро возмутился всеобщим беспорядочным бегством.
– Здесь вам не загон! И не выгон для резвых бычков. Ведите себя как подобает, или будете иметь дело со мной.
Теперь все искали выход в тишине. Над ними нависла угроза почти духовного порядка – каждого может когда-нибудь постичь неудача.
Виржилио ощупью пробрался на сцену. Три Грации упрекали Джоконду за то, что она не пошла за Каэтаной. Та клялась, что никогда не оставит их, особенно теперь, когда вот-вот подкараулит их старость.
– Где Балиньо? Пойдите за ним, Эрнесто, – попросила Джоконда.
Эрнесто отказался: ему пора идти. Вивина ищет его на улицах Триндаде. Не может он рисковать жизнью жены в эту грозовую бурную ночь.
Беспокоясь за судьбу молодого человека, Джоконда обратилась к Виржилио. Наверняка с Балиньо что-то случилось. Как иначе объяснить безмолвие радиолы, которую он намеревался оберегать, не жалея жизни? Где бы он ни был, сейчас ему несладко. Как знать, может, это он виноват в катастрофе.
Стоя рядом с Себастьяной, Виржилио бросил взгляд на замшелые стены вокзала.
– Я не без колебаний согласился. Боялся застать Балиньо по другую сторону сцены за не очень благовидным занятием. Я заподозрил, что молодой человек, подточенный неожиданными чувствами, наведенными извне с единственной целью сгубить его душу, не смог воспротивиться этим чувствам. Несмотря на всю свою невинность, дал приют злодеям, продал им душу.