«Да такое имение на круглую сумму потянет, – размышляла Сикорская, и в её душе вновь проснулась зависть. – Интересно, скольких же денег Настасья не пожалела?»
Скоро ответ стал известен. Расфранченный поверенный купил имение за сорок шесть тысяч. Хитрец долго молчал, наблюдая, как, начав с двадцати тысяч, сражаются друг с другом покупатели. Прибавляют то триста, то пятьсот рублей. Когда же цена доползла до двадцати шести тысяч, Натальин поверенный накинул сразу двадцать тысяч и победил. Он передал аукционисту паспорт Сикорской и сообщил, что оплатит покупку ровно через час. Пока поверенный ездил за деньгами, Наталья оставалась в зале одна. Раздражённые неудачей соперники удалились, аукционист исчез в глубине коридора, а Сикорская задрала на соседний стул затёкшие ноги и принялась строить планы на будущее.
Идти ей было некуда. В доме Ресовского она боялась даже дышать. Только находясь во флигеле, Наталья переставала вздрагивать от малейшего шороха, но как только выходила во двор, её сердце трепетало от страха. На каждом шагу ей мерещился мучитель Тимоха. В доме на Охте Сикорская тоже не могла надолго задерживаться: боялась, что Ресовский её выследит. Дом убитой француженки стал для Натальи тайным хранилищем. Сюда она перенесла заветный капот с набитой серебром подкладкой и мешок с ложками-вилками.
Если у неё на руках будет документ о праве владения поместьем, Наталья сможет просто исчезнуть. Она родит ребенка уже в имении, а потом решит, сколько ей заплатит Ресовский за своего наследника.
Вернулся поверенный с пузатым саквояжем и побежал к аукционисту оплачивать покупку. Через полчаса франт вернул Сикорской паспорт, а потом вручил купчую.
– Вот и всё, мадам! Получите ваше Высокое, – улыбнулся он. – Желаю удачи! Я еду в свою контору, если хотите, могу подвезти.
– Мне тоже нужно на Охту, – решила Сикорская.
Она рассталась с поверенным у его конторы и, хорошенько поплутав, чтобы сбить любопытных со следа, дошла до дома мадам Клариссы. Наталья спрятала купчую в том же тайнике, где лежали и остальные её ценности, – за выдвижными досками в шкафу хозяйки дома.
«Дело сделано. Соберу вещи, а на заре уйду, – размышляла она. – Ресовский долго спит, Тимоха дрыхнет рядом, никто меня не остановит, а там – ищи ветра в поле…»
Наталья так воодушевилась, что забыла о главном. Об осторожности.
Наталья поднялась в мезонин флигеля, достала из комода наволочку и стала без разбора кидать в неё вещи. Сикорская выдвигала ящики, хлопала дверцей шкафа и за шумом не услышала чужих шагов. Тимоху она увидела уже в дверях спальни.
– И куда же ты собралась, змея подколодная? – с издёвкой спросил мучитель. – Разве ты уже родила барину наследника?
– Я хочу постирать вещи!
– Да что ты? – удивился Тимоха. – Что-то я ни разу не видел, чтобы ты сама вещи в стирку таскала. Ну, пойдём, провожу тебя в постирочную.
Он встал в дверях и теперь испепелял жертву полным отвращения взглядом. На трясущихся ногах дошла Наталья до двери и еле протиснулась с узлом мимо Тимохи. Тот стоял неподвижно, и женщина вдруг поверила, что сможет выпутаться из этого переплёта. Один шаг, теперь второй… Удар между лопаток свалил Сикорскую. Пересчитав лбом все ступени, она приземлилась на каменный пол.
«Он хочет меня убить, – мелькнула последняя мысль. – Почему сейчас? Ведь мне сегодня так повезло…»
Тимоха не спеша спустился с лестницы, покрутил голову бесчувственной женщины, убедился, что шея не сломана, и огорченно хмыкнул. План его не удался, но можно же ещё всё исправить. Тимоха поднял Наталью на руки, отнёс её в главный дом и, положив на диван в гостиной, вызвал экономку.
– Глафира, – объявил он испуганной женщине, – барыня вроде как умирает, так что ты теперь сама с ней разбирайся. Только помни, что барину ребёнок нужен.
Грозно зыркнув на экономку беспощадными голубыми глазами, Тимоха развернулся и ушёл к себе. Ему ещё нужно было придумать, что рассказать хозяину…
…В гостиной испуганная экономка и срочно вызванный доктор стояли над бесчувственной Сикорской.
– Женщина может умереть в любую минуту, а вместе с ней умрёт и ребёнок, – сказал доктор. – Но выход есть: можно попробовать кесарево сечение. Тогда хоть у младенца шанс появится.
– Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь! Я не хочу брать грех на душу, выбирая, кого спасать, но если вы говорите…
Экономка отдала распоряжения, и скоро во флигеле, куда вновь перенесли Сикорскую, дворовые бабы окатили кипятком большой кухонный стол и привязали к нему бесчувственную Наталью. Доктор, перекрестившись, сделал длинный надрез на её животе. Ещё минута – и из тела роженицы достали маленький красный комочек.
– Мёртвый! – ужаснулась белая, как мел, экономка, уставившись на молчащего младенца.
– Живая! – сообщил доктор, легонько похлопав ребёнка по крохотной спинке.
Раздался слабый, как у котёнка, писк, а потом и обиженный крик.
– Молодец, живучая! – обрезая пуповину, похвалил малышку врач. – Обмойте её и запеленайте, а я займусь матерью.
Доктор принялся зашивать разрез на теле Сикорской. Рассудив, что мать девочки всё равно не жилица, экономка запеленала новорождённую, отнесла её в людскую и отдала недавно родившей Акулине.
– Накорми! – распорядилась экономка, а сама вернулась во флигель.
К вечеру положение дел так и не изменилось: Сикорская в себя не пришла, но и не умерла. Доктор сказал, что теперь всё в руках Божьих, и уехал. Экономка посадила около роженицы одну из дворовых девок, а сама вернулась в дом. Оставалось дождаться барина.
Ресовский вернулся поздно. Ему навстречу вышли капризно надувшийся Тимоха и испуганная экономка.
– Ваша светлость, – доложила женщина, – с барыней из флигеля несчастье случилось. Её нашли без памяти, она умирала. Доктор кесарево сечение ей сделал. Новорождённую спасли, да только барыня до сих пор в себя не пришла.
– Родилась девочка? – спросил Ресовский. – Здоровая?
– Да, ваша светлость, – подтвердила экономка, – такая же, как все дети.
– Где малышка?
– В людской, я отдала её Акулине. Пусть кормит.
– Немедленно принесите ребёнка сюда, – велел Ресовский.
Он дождался ухода экономки, развернулся к Тимохе и прошипел:
– Почему ты не подождал до родов? А если бы с моей дочерью что-то случилось?!
– Я ничего не делал, – открестился Тимоха. – Наоборот, это я девочку спас: шёл мимо флигеля и услышал крик, заглянул – а барыня на полу валяется, и рядом – мешок с платьями. Сбежать хотела змеюка, да Бог ей не позволил ребёнка у отца отнимать.
Ресовский промолчал. Тимоха так и не понял, поверил ему барин или нет. Вернулась экономка с закутанным в домотканые пелёнки свертком. Она откинула ткань с лица девочки и показала её князю.
– Вот, поглядите, ваша светлость!
Экономка, вгляделась в лицо младенца впервые – и сразу всё поняла: девочка родилась от хозяина. На смуглом личике, будто нарисованные тонкой кистью, чернели брови, да и всё остальное оказалось уменьшенной копией тонких черт Ресовского.
– Моя красавица, – нежно сказал князь, забирая девочку из рук экономки. – Ты будешь, как твоя бабушка – Прасковьей. Ты уже сейчас на неё похожа, а когда вырастешь, станешь настоящей звездой.
Поцеловав девочку, Ресовский передал её экономке и распорядился, чтобы для его дочери устроили детскую в самой большой и светлой комнате третьего этажа, на следующий же день наняли к ней гувернантку-англичанку, а Акулину сделали няней. Князь велел закупить для Прасковьи самое дорогое приданое и отпустил озадаченную экономку. Когда та унесла малышку, Ресовский обратился к Тимохе:
– Я удочерю бедную девочку, ведь её родители умерли, – князь сделал многозначительную паузу и со значением уставился на своего любовника. – Роженицу нужно похоронить с почётом. Утром пошлите за хорошим гробом.
– Само собой, – поддакнул Тимоха, – всё сделаем как положено.
Ресовский кивнул. В том, что Тимоха сделает всё «как надо», князь не сомневался, он размышлял о другом. Нужно бы самому уехать из города. На всякий случай, чтобы уж точно не иметь к скверному делу никакого отношения. Может, в Царское Село отправиться? Или в Павловск?
Глава двадцать девятаяНовые обстоятельства
Бабье лето расписало Павловский парк самыми яркими цветами: алым, золотом и охрой. Орлова обожала эти тёплые и яркие сентябрьские дни. В конце концов, в один из таких чарующих дней она и сама когда-то родилась. До дня её рождения оставалось всего ничего, но на сей раз гостей ждать не приходилось: в этом году все родственницы (две кузины и двоюродная племянница) уехали за границу.
«Ну и ладно, я уже привыкла», – успокоила себя Агата Андреевна, но грусть всё равно никуда не делась.
Сколько себя ни уговаривай, но одной-то плохо. Опасная штука – одиночество, можно и себя потерять – заблудиться в ледяном сером тумане. Впрочем, кое-кто этого явно не боялся. Вон, пожалуйста, как проводит время императрица-мать: села на скамью, глаза прикрыла – то ли дремлет, то ли думает. Зачем Мария Фёдоровна отправила фрейлин на прогулку, а сама осталась в розарии? Одиночества не хватает?
Агата Андреевна свернула на идущую вдоль реки дорожку, но тут её догнал лакей:
– Сударыня, вам письмо.
Кузины написали? Впрочем, уже пора… Орлова взяла конверт. Она сразу же поняла, что ошиблась – её имя было написано рукой Кочубея. Фрейлина сломала печать и развернула лист. Граф писал:
«Дорогая Агата Андреевна! Надеюсь, что вы ещё не забыли о деле бывшей камер-фрейлины Сикорской. Я не писал вам о нём, поскольку ничего интересного в жизни нашей подопечной не происходило. Я уже сообщал, что её обвенчали с управляющим князя Ресовского. Бедняга-управляющий сильно болел и сразу же после венчания умер. Вы тогда высказали мысль, что Ресовский захотел прикрыть собственный грех. Теперь можно сказать, что вы, как всегда, оказались правы: Сикорская – на сносях.
Но пишу я вам не поэтому. Дело в том, что наша подопечная тайно встречалась с метрессой военного министра – крестьянкой Минкиной. И на следующий же день после этого свидания Сикорская за сорок с чем-то тысяч приобрела на торгах имение.