— Поверьте мне, написал бы, если бы смог. Я начинал, но все оказалось настолько неудачным, что я порвал ее на мелкие кусочки и устроил погребальный костер. Это обескураживало, если не сказать больше. А я обещал старику, что через год выдам что-нибудь еще, хотя бы в набросках, ну и, конечно, ничего не сделал. Мне сказали, что у меня период творческого застоя, что, если вам это интересно знать, означает наихудший вид умственного запора.
— А о чем вы пытались написать во второй книге?
— О плавании, которое я совершил по Эгейскому морю, прежде чем поселился здесь.
— И что же было не так?
— Она оказалась нудной. Плавание было превосходным, но то, как я написал о нем, звучало не более захватывающе, чем поездка на автобусе в Лидс ноябрьским дождливым воскресным днем. В общем, все это уже было.
— Но не это главное. Конечно, вы должны найти новый угол или оригинальный подход. Разве не так это делается?
— Ну, конечно. — Он улыбнулся ей. — Вы не такая уж и глупая, как может показаться.
— Вы говорите приятные вещи, но ужасными словами.
— Знаю. Я лгун и извращенец. Ну, а как там с личными местоимениями?
Селина заглянула в книгу:
— Usted — вы. El — он. Ella…
— Двойное «л» произносится, как будто за ним стоит «и». Elya.
— Elya, — сказала Селина и снова взглянула на него. — Вы никогда не были женаты?
Он сначала не ответил, но его лицо напряглось, как будто она зажгла фонарик и поднесла к его глазам. Потом он сказал довольно спокойным голосом:
— Я никогда не был женат. Но однажды был помолвлен. — Селина ждала и, наверно, поощряемый ее молчанием, он продолжил: — Это произошло, когда я жил в Брэддерфорде. Ее родители так же жили в Брэддерфорде, были очень богаты, очень добры и всего добились сами. Настоящая соль земли. Отец водил «бентли», а мать ездила на «ягуаре», а у Дженни была охотничья лошадь и патентованный автоматический денник, и они обычно ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, и в Форментор на лето, и в Лидс на музыкальный фестиваль, потому что считали, что этого от них все ждут.
— Я не пойму, вы это говорите по-доброму или со зла.
— Я и сам не пойму.
— Но почему же она расторгла помолвку?
— Это не она. А я. За две недели до самой большой свадебной церемонии, когда-либо происходившей в Брэддерфорде. Несколько месяцев я не мог близко подойти к Дженни из-за подружек, приданого, устроителей празднества, фотографов и свадебных подарков. О Боже, эти свадебные подарки. И между нами стала вырастать высокая стена, так что я не мог приблизиться к ней. А когда я понял, что она не возражает против этой стены, что она даже не замечает ее… в общем, я никогда не обладал чрезмерным чувством собственного достоинства, но, во всяком случае, хотел сохранить хотя бы то, которое оставалось.
— Вы сказали ей, что не собираетесь на ней жениться?
— Да. Я пошел к ней в дом. Я сказал Дженни, а затем сказал ее родителям. И все это происходило в комнате, заполненной пакетами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, салатницами, чайными наборами и сотней подставок для гренок. Это было отвратительно. Ужасно. — От воспоминания его слегка передернуло. — Я чувствовал себя убийцей.
Селина подумала о новой квартире, коврах и мебельном ситце, ритуальном белом платье, и венчании в церкви, и о том, что мистер Артурстоун поведет ее к алтарю. Паника, внезапно охватившая ее, казалась паникой, возникающей во время кошмарного сна. Как если заблудишься и понимаешь, что заблудилась. Знаешь, что где-то не туда свернула, и впереди ничего, кроме несчастья, скал над бездной и всякого рода безымянных страхов. Ей захотелось вскочить на ноги, исчезнуть, убежать от всего, что она готовилась совершить.
— Это… это тогда вы покинули Брэддерфорд?
— Не смотрите с таким ужасом. Нет, не тогда; мне предстояло прожить там еще два года. В течение этих двух лет я оставался персоной нон грата со всеми атрибутами ряженого и отвергаемый теми, от кого этого не ждал. В какой-то степени было даже интересно выяснить, кто мои настоящие друзья… — Он подвинулся вперед и поставил локти на край крыши капитанского мостика. — Но все это никак не может помочь в усовершенствовании вашего безукоризненного кастильского испанского. Посмотрим, сможете ли вы сказать настоящее время Hablar[23].
Селина начала:
— Hablo — я говорю. Usted habla — вы говорите. Вы любили ее?
Джордж быстро взглянул на нее, но в его темных глазах не было злости, только боль. Потом он положил загорелую ладонь на раскрытую страницу учебника испанской грамматики и мягким голосом сказал:
— Не смотрите. Нельзя жульничать.
«Ситроен» вполз в Кала-Фуэрте в самый жаркий час дня. Солнце сияло в безоблачно голубом небе, лежали черные тени, а пыль и дома были очень белыми. Ни живой души вокруг, ставни закрыты. Фрэнсис проехала мимо «Отеля Кала-Фуэрте», выключила мощный двигатель машины, и наступила великая тишина, нарушаемая только шелестом сосен, которые колыхались под дуновением таинственного неощущаемого бриза.
Она вылезла из машины, захлопнула дверцу, поднялась по ступеням гостиницы и прошла за штору к бару Рудольфо. После солнца ей потребовалось несколько секунд, пока глаза привыкнут к темноте, но Рудольфо был здесь, наслаждаясь сиестой в одном из длинных тростниковых кресел, и, когда она вошла, он проснулся и встал, заспанный и удивленный.
Она сказала:
— Ну, привет, amigo[24].
Он протер глаза:
— Франческа! Ты что тут делаешь?
— Только что приехала из Сан-Антонио. Нальешь мне чего-нибудь выпить?
Он пошел за стойку:
— Что ты хочешь?
— Холодное пиво.
Она влезла на табурет и достала сигарету, зажгла ее, достав спичку из коробка, который подтолкнул к ней Рудольфо. Он открыл пиво и осторожно налил его, чтобы не было пены. Он сказал:
— Не самое лучшее время дня для езды в автомобиле.
— Мне все равно.
— Очень жарко для этого времени года.
— Самый жаркий день за все время. Сан-Антонио похож на банку с сардинами; какое же облегчение выбраться за город.
— Ты поэтому сюда приехала?
— Не совсем. Хочу повидаться с Джорджем.
Рудольфо ответил на это в своей обычной манере: пожал плечами и опустил уголки рта. Казалось, он на что-то намекал, и Фрэнсис нахмурилась:
— Его что, нет здесь?
— Ну конечно же он здесь. — В глазах Рудольфо блеснул коварный огонек. — Ты знала, что у него в «Каза Барко» живет гостья?
— Гостья?
— Его дочь.
— Дочь! — После секундного потрясенного молчания Фрэнсис рассмеялась: — Ты с ума сошел?
— Я не сумасшедший. Его дочь здесь.
— Но… но Джордж никогда не был женат.
— Этого я не знаю, — сказал Рудольфо.
— Ради Бога, сколько же ей лет?
Он снова пожал плечами:
— Семнадцать?
— Но это невозможно…
Рудольфо начал раздражаться:
— Франческа, говорю тебе, она здесь.
— Я виделась с Джорджем в Сан-Антонио вчера. Почему же он мне ничего не сказал?
— Он тебе даже не намекнул?
— Нет. Нет.
Но это было не совсем так, потому что все его действия в тот день носили необычный характер, а потому, в глазах Фрэнсис, вызывали легкие подозрения. Странное стремление послать телеграмму, когда он только накануне приезжал в город, покупка в магазине Терезы, самом женском из всех, а его последние слова о том, что ему кроме кошки есть кого кормить по возвращении в Кала-Фуэрте. Весь вечер и почти всю ночь она пережевывала эти три подсказки, убежденная, что в сумме они дают что-то, что она обязана знать, и сегодня утром, не в силах больше оставаться в неведении, она решила отправиться в Кала-Фуэрте и выяснить, что происходит. Даже если и нечего выяснять, она сможет повидать Джорджа. К тому же, действительно, забитые людьми улицы и тротуары Сан-Антонио начинали действовать ей на нервы, и мысль о пустых голубых лагунах и свежем запахе сосен в Кала-Фуэрте соблазняла.
И вот теперь это. Его дочь. У Джорджа была дочь. Она затушила сигарету и увидела, что у нее дрожит рука. Как можно спокойнее она спросила:
— Как ее зовут?
— Сеньориту? Селина.
— Селина. — Она произнесла слово так, как будто оно оставило горький привкус во рту.
— Она очаровательна.
Фрэнсис допила пиво. Она поставила пустой стакан и сказала:
— Думаю, лучше разузнать все самой.
— Стоило бы.
Она сползла с высокого табурета, подхватила сумочку и направилась к двери. Но у шторы она остановилась и обернулась, и Рудольфо наблюдал за ней с веселым блеском в лягушачьих глазах.
— Рудольфо, если бы я захотела остаться на ночь… у тебя найдется для меня комната?
— Конечно, Франческа. Я велю приготовить.
Поднимая облако пыли, она подъехала к «Каза Барко», оставила «ситроен» в единственном тенистом месте, которое смогла найти, и пересекла дорожку, ведущую к дому. Она открыла дверь с зелеными ставнями и позвала:
— Есть кто-нибудь? — но никто не ответил, и тогда она вошла в дом.
Дом был пуст. Сладко пахло древесной золой и фруктами, и воздух с моря, проникавший сквозь раскрытые окна, приносил прохладу. Она кинула сумочку на ближайший стул и прошла кругом, высматривая следы женского присутствия, но их не оказалось. С галереи донесся тихий звук, но когда, слегка вздрогнув, она взглянула наверх, это оказалась всего лишь забавная белая кошка Джорджа, которая спрыгнула с кровати и спустилась вниз по лестнице, чтобы поприветствовать гостью. Фрэнсис не любила кошек, особенно эту, и оттолкнула Перл ногой, но это не причинило вреда достоинству Перл. Спиной выражая массу эмоций, она оставила Фрэнсис и с поднятым хвостом вышла на террасу. Через секунду Фрэнсис последовала за ней, по пути прихватив со стола бинокль Джорджа. «Эклипс» спокойно стояла на якоре. Фрэнсис подняла бинокль, навела фокус, и яхта и ее пассажиры предстали перед ней. Джордж находился в кубрике, вытянувшись на одном из сидений, с надвинутой на глаза старой фуражкой и с книгой на груди. Девушка растянулась на крыше капитанского мостика — какие-то конечности без костей и шапка бледно-каштановых волос. На ней была рубашка, которая, возможно, принадлежала Джорджу, но ее лицо Фрэнсис не смогла увидеть. Сценка из тех, что полны умиротворения и дружеского расположения, и Фрэнсис нахмурилась, опуская бинокль. Она отнесла его на стол, а затем пошла и налила себе стакан вкусной, холодной воды из колодца Джорджа. Она захватила стакан с собой на террасу, отодвинула наиболее безопасное кресло в тень под тростниковый навес, осторожно растянулась на нем и приготовилась ждать.