Он нажал на слив. Задержал палец на кнопке, как будто хотел смыть следы своей настоящей, опустошенной ипостаси.
Потом скачал последние фотографии с USB-камеры на мобильник и отправил Гренсу. Теперь у Оникса было лицо, и они могли, копая каждый со своего конца в реальном и виртуальном мире, попробовать установить его личность.
Когда Пит вернулся к столу, фотография девочки с кошачьей миской на мониторе сменилась последней серией работ Карла Хансена. Пит затруднялся определить, кто из двоих, Ленни или Оникс, впился в экран сильнее и выглядел более возбужденным.
– В какой это вы комнате?
Казалось бы, вопрос как вопрос. Два педофила обмениваются репликами между делом. Но в действительности все обстояло иначе.
– Где ты снимал эти чудесные фотографии?
Это все больше походило на допрос, все более детальный и обстоятельный.
Пит Хоффман даже не видел этой серии целиком. Первой фотографии девятилетней девочки, которую Гренс продемонстрировал на кухне в Эншеде, оказалось достаточно. Тем более на большее не оставалось времени, – разве на то, чтобы между другими приготовлениями составить самое общее впечатление о снимках и сообщениях чата.
И вот теперь Пит отчаянно вспоминал, что еще говорил ему комиссар по уголовным делам. Как проходила эта фотосессия и какая роль во всем этом предназначалась маме девочки.
– Иногда снимает моя жена, мать Катрине. Я ведь тоже часто появляюсь в кадре. Она помогает мне, ничего не имеет против.
В самом деле, почему бы и нет?
– Ваша жена? Это мило. Но в какой комнате? Просто хочу представить себе обстановку вокруг девочки. Что там? Обои? Мебель? Светильники? Ковры?
– Какое это имеет значение?
– Место не менее важно, чем сам акт.
Пит Хоффман попытался представить себе квартиру, в которой жил его герой и где он сам не бывал ни разу.
– В гостиной. Почти всегда там.
Это должно было прозвучать уверенно. Настолько, чтобы заглушить все бушевавшие внутри сомнения, не дать им просочиться наружу.
– У нас маленькая квартира, поэтому очень может быть, что наша гостиная не совсем такая, как те, к которым вы привыкли. Но мы решили обставить ее именно так.
– В самом деле?
– «В самом деле» что?
– Она выглядела иначе, когда я был у вас дома.
На какое-то мгновенье Пит потерял внутреннее равновесие. Оставалось надеяться, что они этого не заметили.
– Были дома? У нас?
– Да.
Это противоречило информации Гренса и Бирте. Согласно их версии, Карл Хансен и его семья только готовились отправиться на свою первую встречу с единомышленниками-педофилами, когда к ним вломились полицейские. По словам Бирте и Гренса, датчанин никогда не встречался с другими участниками чата.
Или все-таки встречался? Что, если Оникс и Лацци все-таки виделись, просто это событие никак не просочилось в сообщения, до которых удалось добраться Бирте и Гренсу?
– Черт возьми!
И тут Хоффман принял решение.
Он поведет себя так же, как и всегда, когда шпионаж был его работой и главным делом жизни. И когда подобные допросы означали не только смертельную опасность, угрозу и борьбу, но и особого рода тоску по конфронтации. В кои-то веки Хоффману есть с кем помериться силой – после стольких месяцев, даже лет противостоять этим каверзным вопросам и заявлениям хитростью, смекалкой, иногда молчанием, а когда и показной покорностью. Все что угодно ради того, чтобы еще глубже проникнуть в преступную группировку, которую он должен уничтожить.
– Ну все, с меня точно достаточно.
На этот раз Пит выбрал стратегию нападения. Напора, который должен скрыть его неуверенность.
– До сих пор вы принимали меня таким, какой я есть, и не задавали вопросов. Особенно когда наслаждались моими работами с Катрине. Но стоило мне только объявиться перед вами в реальной жизни, во плоти, а не в качестве бестелесного никнейма, как вы тут же взялись меня потрошить. Черт подери, Оникс, хватит играть со мной в кошки-мышки!
Агрессия. В криминальном мире это всегда срабатывало.
Но не факт, что сработает и на этот раз.
Повисла тишина, такая же звенящая и пустая, как голова Хоффмана в тот момент.
– Твои работы…
Теперь Хоффман обращался только к лидеру, поэтому и отвечал ему тоже лидер. Тот, кто решает, не зашел ли Хоффман слишком далеко, и распоряжается судьбой детей, за которыми он сюда приехал.
– …просто фантастика. Ты вкладываешь в них душу, мой датский друг. Постели всегда так красиво заправлены, столы накрыты со вкусом. Ты думаешь об эстетике.
– Но ты сказал, что бывал у меня.
– Забудь об этом.
– «У вас дома», даже так.
Пит шел на риск, не имея ничего, кроме сведений от Бирте и Гренса. И он должен был использовать эту информацию со всей возможной убедительностью. Или даже невозможной, потому что ни в чем не мог быть уверен.
– Что ты имел в виду, Оникс?
– Ты прав, мне не стоило так наседать. Но ты ведь не хуже меня знаешь, что место не менее важно, чем сам акт.
Пит Хоффман вздохнул с облегчением. Про себя, разумеется.
Агрессия сработала и на этот раз. Безотказная стратегия, в том числе и с такого рода преступниками.
Тот, кто называл себя Ониксом, улыбался. Приветливо, как никогда до сих пор.
Кожа на стареющем лице расслабилась. Губы сжались в тонкую линию. Льдисто-голубые глаза сверкнули.
– Ты сам так мне когда-то написал.
Хоффман не отвечал. Напряженное дыхание лидера, сдерживаемая злоба – все это предвещало продолжение монолога.
– Я всего лишь повторил твои слова. «Место не менее важно, чем сам акт». Но ты не отреагировал, хотя именно ты, Хансен, высказал эту мысль первым, когда попросился к нам, в наше сообщество. И мы одобрили твой запрос. Это я его одобрил, Хансен. Потому что ты сформулировал то, что я всегда чувствовал. Именно поэтому я тебя и впустил. И ты был последним, кого я принял, после этого дверь закрылась.
Напряжение в сжатых губах, в льдисто-голубых глазах.
Проклятье.
Пит Хоффман только сейчас понял, что имел в виду лидер. Равно как и то, что его самого сейчас вышвырнут. Разоблачат, прежде чем он сможет разоблачить их.
– Место не менее важно, чем сам акт. Да, я писал это.
К черту сомнения.
– Потому что именно так я всегда чувствовал.
Железобетонная убежденность – только так и можно не дать неуверенности просочиться наружу.
– …и думал, что один так считаю…
Или это очередная ловушка? Что, если Хансен никогда не писал ничего подобного и эта формулировка – такая же выдумка лидера, как и посещение квартиры Хансенов?
– …пока не вошел с вами в контакт и не убедился, что не один я такой.
– Поэтому, мой датский друг, неудивительно, что моя фантазия разыгралась.
Ничего не изменилось ни в голосе лидера, ни в его лице. Поэтому трудно было понять, действительно ли Хоффман избежал ловушки или она только что захлопнулась за ним?
– То есть? – он изобразил недоумение.
– Я имею в виду, что должен был бы побывать там. Как если бы это я гостил у тебя в Дании, на нашей встрече с участием девочки, которую видел только на фото.
«Видел только на фото».
Только теперь в голове Хоффмана все окончательно прояснилось. Оникс никогда не бывал ни в Дании, ни в квартире Хансенов. Пит Хоффман пошел на риск и победил.
По телу пробежала приятная волна расслабления. А потом Пит внутренне содрогнулся, потому что в дверь внизу позвонили.
– Как и ты сейчас встретишься с теми, кого до сих пор видел только на снимках в Сети.
Звонок повторился – навязчивый, упрямый, он нетерпеливо отскакивал эхом от стен. Оникс кивнул, и Ленни поднялся со стула.
В зал вошли две девочки. Примерно ровесницы Расмуса или даже младше – лет по семь-восемь.
– Добро пожаловать, – заверещал Ленни.
И снова этот дурацкий мальчишеский смешок.
– Входите же. Нехорошо заставлять взрослых ждать.
Мужской голос за спинами девочек. Английский с сильным немецким акцентом.
Это был тот, кто называл себя Мейером и, как и Ленни, он не подозревал, что Бирте уже раскрыла его настоящее имя. Ханс Петер Штайн, осужденный на длительный тюремный срок по статье о растлении несовершеннолетних и освобожденный досрочно. И он тоже, как только Хоффман узнает настоящее имя Оникса, будет арестован со многими другими педофилами, разоблаченными Бирте в ходе операции «Йон Блунд».
– Это наши маленькие студентки по обмену, Джулия и Линн.
Немец легонько подтолкнул каждую из девочек, и они протянули хозяину тонкие, почти прозрачные руки. Та, что была повыше, – с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, и голубыми глазами, которые слегка отсвечивали красным, – повернулась к Питу, но смотрела куда-то мимо, в пустоту. Между тем как девочка справа от нее опустила глаза в пол, протягивая дрожащую ладонь. Так Питу, по крайней мере, показалось в первый момент. Пока он наконец не понял, что это его рука трясется как в лихорадке, взмокшая от пота.
Радостное ожидание – вот как они должны были это истолковать.
Потому что это и было то, ради чего явился сюда Хоффман в обличье Карла Хансена – «встретиться с теми, кого до сих пор видел только на снимках в Сети».
– Скол?
– Почти.
– Скиол?[11]
– Очень близко.
Они снова наполнили бокалы. Водка – наиболее чистый и приемлемый в хорошем обществе сорт. Они чокнулись, за встречу. И за «студенток по обмену», которые ждали в соседней комнате с большой кроватью и полками со специфическим реквизитом.
– Я люблю море и бывать здесь. И рад возможности поучиться новым словам у нашего датского друга.
Оникс был сама элегантность. Сама вежливость и почти само дружелюбие. Он всячески подзадоривал нового друга говорить по-датски и от души веселился, не выказывая ни малейшего подозрения. Пит Хоффман говорил по-шведски и по-польски, довольно сносно по-испански и по-английски, но имел довольно смутное представление о языке, который сейчас пытался выдать за свой родной. Этот язык он изобретал на ходу, сам. Псевдодатский на основе шведского.