– А сейчас что, поумнела? – Люба поставила в простенькую микроволновку миску со щами и мелко перекрестилась.
Варвара не удержалась от усмешки, и Люба тотчас это заметила.
– Смешно ей! А я вот боюсь, не закоротило бы! Садись давай. Рюмашку достань с полки.
– Нет-нет, спасибо, я как-то не готова сейчас. Мне бы поговорить. На свежую голову.
– И то верно, скоро Ермоленко припрется, на уши присядет.
– Меня проверять придет?
– Да нет, за настойкой. Взаимоукрепляющей. Нам тут без этого никак.
– Почему? – Варвара положила в щи ложку сметаны и отломила кусок хлеба.
Люба вдруг посмотрела на входную дверь и сказала непонятную фразу, от которой у Вари побежали мурашки по коже:
– Вон человек стоит. Измученный недоверием. Сколько хорошего мог бы еще сделать, а дорога-то его под склон идет...
Варвара отложила ложку и поёжилась.
– Вы про кого?..
Ей вдруг стало очень страшно и почему-то подумалось о Столетове. Но ведь не про него говорила бабка Люба, точно не про него... Тут и Слава недавно был. А хозяйка всё продолжала смотреть на дверь, будто там действительно сейчас кто-то стоял.
– Баб Люба?
– Ась? – женщина перевела на нее рассеянный взгляд, а затем, встряхнувшись, улыбнулась: – Ты ешь, ешь! Я вот что подумала: баню все-таки надо для тебя истопить. Баня любую хворь вытянет.
– Так я не болею, – осторожно возразила Варя.
– Да как же не болеешь? Мотает тебя как березку на ветру. Боишься, что с корнем вырвет. А бояться не надо. Семь раз отмерь, пять раз отрежь и три раза склей. Никто тебя не осудит, все не без греха.
Варвара вообще перестала что-либо понимать. От этих словесных загадок у нее в голове образовался полнейший кавардак. Но, с другой стороны, если в репортаж вставить вот эдакое-то местное колдовство, явно веселее будет. Тоже своего рода мистика. Странненькая, конечно, но за фольклор сойдет. Знахарка, раздающая зелья и советы от всех хворей направо и налево. Ванга местного, новозерского разлива. Главное, самой не воспринимать всерьез. Хоть и ляпнула лишнего про свою личную жизнь, но имен не называла, да и от ненужных подробностей бог отвел. Страсти страстям рознь.
– Я не против бани, конечно. С дороги помыться не мешает. Мне бы еще узнать у вас что-нибудь эдакое, мистическое. Слава рассказал о монахе, – Варя кашлянула, – с факелом. Хотелось бы и вашу версию услышать.
Люба опустилась на стул и подперла щеку кулаком.
– Вот мой муж бы тебе рассказал о том монахе... Видел он его.
– Да вы что?! – выпучила глаза Варя и отправила в рот полную ложку кислых щей.
– Вот тебе крест! Сам мне рассказывал о том. А Родя мой мужик был серьезный. Больной только. Поздно мы с ним встретились, всего годок вместе провели. Уж я с него хворь снимала, но... По врачам он до меня ездил, да лучше не становилось. Почитай, сожрала его работа в тюрьме энтой. А со мной ожил хоть ненадолго. – Люба коротко вздохнула.
– Думаете, его встреча с монахом не к добру была?
Люба пожала плечами:
– А шут его знает. Кабы я сама видела, сказала бы. А так врать не буду. Родька говорил, что, мол, надо было у монаха попросить милости какой, а он испужался, за дерево спрятался. Не замешкался бы, глядишь, полюбовь свою раньше встретил, меня, то есть, – Люба собрала со стола хлебные крошки в ладонь и отправила их в рот.
– Страсти какие... – прошептала Варя. – А вы откуда про людей все знаете?
– А я и не знаю. Само как-то получается.
Они замолчали. Громко тикали ходики. Варвара доела щи и подтерла тарелку оставшимся кусочком хлеба.
– Я, наверное, пойду пока. Вещи разберу, освоюсь. Очень вкусно, спасибо! Я помогу убрать.
– Что ты, что ты, – отмахнулась Люба. – Иди, а к вечеру приходи. Часов в восемь. Вода у меня в бане есть, с озерной полыньи. Ведра три. Обмыться хватит. А Ермоленко я попрошу дров натаскать. Он не откажет. Шибко топить не буду, погреться только. А там мы с тобой и настоечки с устатку выпьем.
– Взаимоукрепляющей?
– Ага. Спать будешь крепко. А за сном и мысли правильные появятся. И страх уйдет.
– Разве я боюсь? – фыркнула Варя.
– Боишься... За себя боишься. Потому и слабой себя чувствуешь. А как за другого сердце встрепенется, откуда только силы возьмутся.
Сезон отчаяния
– На вот тебе бельишко, – баба Люба сунула Варе пахнущую мятой разноцветную стопку. – Подушка и одеяло там есть. Месяц назад приезжал проверяющий на Огненный, так у Черемухиных останавливался.
– Что-то вроде гостиницы, да? – со вздохом спросила Варвара.
– Не знаю, я в гостиницах энтих ваших не была. У них просто дом покрепче. Вот мы его по осени и по зиме протапливаем, чтобы лишай не завелся. Дом-то ведь живой, без заботы погибает. Вон у нас двухэтажный стоит – раньше в нем руководство жило, а потом, как на материке им свою «Санта-Барбару» отстроили, пустует. А как там жить без отопления? Печки не предусмотрены. Ладно, беги, осваивайся. А я баней займусь.
– Может, я все-таки, вам помогу?
– Чем? – рассмеялась баба Люба. – Пальчики у тебя тоненькие, ноготки блестящие. Это ж как такую красоту да по коромыслу?
Варя мельком глянула на свой французский маникюр. Сколько он тут у нее продержится? Впрочем, если дрова не колоть и белье в озере не полоскать, то до отъезда хватит.
При мысли о возвращении грудь снова стянуло. Но уже не так, как еще несколько часов назад, а будто с легким сомнением. Наверное, не надо пока вообще об этом думать. Семен Аркадьевич дал рабочую неделю, чтобы и с дорогой, и с ознакомлением времени на все хватило. И чтобы черновой вариант до ума довести. Все успеть можно, главное, не предаваться унынию и выкинуть из головы всякие лишние мысли. Только они, заразы, так и норовят кольнуть побольнее, спасу от них нет.
Варвара вышла на крыльцо и остановилась, застигнутая врасплох звенящим зимним воздухом. В огородах и палисадниках до верхушек заборов лежал снег. Сколько бы ни было людей в деревне, сейчас все они сидели по домам. На улице ни души, будто и не было здесь никого. Обернись, и бабка Люба привиделась... Но от белья тоненько пахло летом, и Варя, вдохнув свежий мятный аромат, направилась к тому дому, на который указал Слава.
Утопая по щиколотку в снегу, Варвара поглядывала по сторонам и ежилась от ощущения пустоты и оцепенения. Ей казалось, что за темными окнами скукожившихся среди сугробов домов за ней кто-то внимательно наблюдает. Бабка Люба, разумеется, права: кого им бояться? Это у нее, у Вари, внутри плохо, поэтому и чудится всякая ерунда. Плохое притягивает плохое, а неуверенность в себе – неуверенность и в окружающем мире.
Ничего, сейчас нужно будет все разложить и попробовать написать план статьи и вопросы, которые она будет задавать в виде интервью.
– Господи, кому и что я буду задавать? – пробормотала Варя, клацая зубами. – Эта история с монахом – местная байка, не более. Любин муж, скорее всего, просто рассказами ее развлекал. Может, попугать хотел, может, наоборот, развеселить. Вон она какая – один взгляд на дверь чего стоил! Аж волосы приподнялись! Ни дать, ни взять, ведьма или прорицательница!
Варя открыла калитку и увидела, что снег к крыльцу Черемухинского дома почищен. По бокам дорожки кое-где торчали тоненькие желто-коричневые травяные стебли. Отворив дверь, Варвара обернулась, окидывая взглядом застывший пейзаж: господи, и как тут люди живут?
Ее чемодан стоял посреди такой же кухни-комнаты, как и у Любы. Обстановка осталась от прежних хозяев, но отсутствие постоянного ухода нанесло свой отпечаток – полы явно давно не мыли, узкие коврики горкой лежали у стены, а из сеней наносило туалетом.
– Слава богу, что не на улицу бегать придется, – пробурчала Варя и подтащила чемодан к кровати с металлическими спинками и сеткой. Свернутые матрас с подушкой и одеялом высились сиротливой горой. – Ну, Семен Аркадьевич...
Она рухнула на кровать, и та жалобно скрипнула под ней, даже не пружиня. Варя прислонилась спиной к стене и закрыла глаза, представляя зимние улицы Москвы и спешащих по своим делам людей. Невыносимо захотелось туда, в теплую и привычную жизнь, к утренним кофейным посиделкам с Риммой, к гудящему метро и бесконечному автомобильному движению за окном. Царившая вокруг тишина давила, выматывала. Варе никак не удавалось поймать волну, чтобы понять эту островную жизнь. Словно что-то мешало, выталкивало ее на поверхность, не пускало. Но в тоже время, где-то глубоко внутри отчетливо свербело. Упрямство – вот что это было. А упрямство, это не упорство, как любил говаривать главный редактор. Это вообще две большие разницы. А она начала понимать это только сейчас.
В подтверждение этому Варвара вдруг живо представила себе сцену возвращения в редакцию. То, как она входит и сразу же видит Олега. Он идет навстречу, и глаза его полны радостью.
– Моя котечка вернулась! – зашевелились губы Вари, а затем скривились в брезгливой гримасе. – Ложь... Все ложь...
Варя подумала о том, что, подозревала все это и раньше, но не хотела, боялась поверить. Получается, врала самой себе. Ведь обманываться так приятно и легко, что скоро перестаешь замечать, как тебя засасывает в это теплое шелковистое гнилое болото с головой.
Большой город, большие возможности. Никто не осудит, потому что твои поступки совершенно понятны и объяснимы с точки зрения продвижения, карьеры или профессионального замужества. Не станешь ведь доказывать, что ничего не планировала, не разыгрывала. Приехала одна, посоветоваться не с кем. Она не первая и не последняя провинциалка, которая была полна надежд, что с ней-то уж точно не произойдет ничего плохого.
По сути, ничего ужасного и не произошло – ее никто не выбросил на обочину, не оставил с ребенком и не лишил средств к существованию, но с ней случилась другая вещь, не менее поганая и отвратительная – Варя Павлова чувствовала себя пустой. Абсолютно пустой.
И особенно остро она ощутила это рядом со Столетовым, пропади он пропадом... Что-то в нем было такое, что вызывало в ней своего рода злость. Будто он, глядя на нее, добирался до самого нутра и знал, что ничего в ней, Варе, не осталось. Не объяснишь ведь ему, что это Олег Витальевич по капельке, словно вампир, высасывал из нее энергию и будет продолжать это делать, потому что она – жертва.