Он слышал, как из комнаты доносится скрежет переговорного устройства и голос Михалыча: «Врача... двое раненых... оперативную группу... покушение на убийство...»
Когда Ермоленко вернулся, Столетов все еще сидел на пороге, не ощущая ни холода, ни боли. Он был врачом и прекрасно понимал, что потерял достаточно крови, чтобы обессилеть. Куртка на нем стала колом, но Егор не обращал на это внимание. Он улыбался, потому что перед его глазами все еще была Варвара. Она тоже улыбалась и говорила ему: «А у меня вся спина в иголках... Колючие!»
– ...Столетов, туды-растуды! – Ермоленко присел перед ним на корточки. – Ты как? Хреново тебе? Тебя я уже не дотащу! А Варьку-то я нашел! Представляешь, в сугробе! Лежала там, понимаешь... под окошком... Дурная девка, но толковая. Наверное, спрятаться хотела. Как думаешь? Ладно, посмотрим, кто это у нас там такой... Сволочь! Это ж... – он потряс кулаком. – Почитай, голыми руками преступника задержали! Может теперь и грамоту дадут, а? Как думаешь?
Он помог Егору подняться. Вместе они вошли в комнату. Столетов снова сполз по печке и вытянул ослабевшие ноги. Фонарь стоял на столе, освещая половину пространства, по которому туда-сюда вышагивал Михалыч. Человек в темном комбинезоне сидел на лавке и покачивался из стороны в сторону, придерживая согнутую в локте руку.
– Ты ему что, граблю сломал? – поинтересовался Ермоленко, с интересом рассматривая скрюченную фигуру.
– Вот еще, – усмехнулся Михалыч. – Это он сам, когда ласточкой вниз нырнул. Лучше бы, конечно, головой в дыру. Я бы и доставать не стал... Эй, хозяин, ты как? – обратился он к Егору.
Столетов мотнул головой и вяло подумал, что если бы ружье было заряжено пулями, а не дробью, то, пожалуй, все сложилось бы гораздо хуже. И хорошо, что он тогда на зайца пошел, а не на кабана.
– Знаешь его? – Михалыч схватил человека за волосы на затылке и приподнял его голову.
Егор медленно выдохнул. Во рту пересохло, и страшно хотелось пить.
– Я не уверен... Но, кажется... – Столетов пригляделся, а затем кивнул, совершенно сбитый с толку и пораженный узнаванием. – Да...
О женщине с опытом и зелье недопитом...
В доме Варвару размазало и повело, да так, что она кулем повалилась у самого порога, не успев ухватиться ни за угол, ни за бабку Любу. Вместе с ней упала связка сухоцвета, висевшая под притолокой, словно только того и ждала, чтобы обсыпать Варину голову желтыми колючками.
– Что это... – пробормотала Варя, разглядывая пыльный шарик.
– Репей! – Люба шмыгнула носом, покачала головой и ухватилась за ее плечи. – Вставай, доченька! Ой-ей, белая вся!
– Репей? – переспросила Варя и закрыла глаза. – Почему?..
Еще буквально пять минут назад, когда они стояли внизу у озера, Варвара была готова взорваться. Она и пыталась сделать это – заставить Любу признаться. В чем? Сама не знала, но явственно ощущала, что женщине известно гораздо больше, чем она об этом говорила. А еще Варвару раздирало желание вернуться в Прохоровку, и осознание собственной слабости изводило ее пуще бегающих глаз бабки Любы.
«За что? Почему?» – хотелось прокричать ей в лицо этой, в общем-то, приятной женщине, от которой она не видела ничего плохого до всего случившегося. Вернее было бы сказать – до внезапно открывшихся фактов, которые она поняла из их разговора с Ермоленко.
И сейчас в доме, все, что ей удалось – это упасть на пороге и тупо разглядывать сухой репей. Варвару неукротимо клонило в сон, но в то же время, вырывало из него болью и отчаянием. Ведь оставив Столетова, она оставила и частицу себя рядом с ним. Да какую частицу! – она до сих пор еще находилась там вся целиком, пытаясь спасти его от неминуемой смерти. И если в эту минуту с ним случится что-то страшное, пережить это она уже не сможет.
– Ой, милая, понесло тебя по кочкам да по стежкам...
Варвара почувствовала, как воздух вокруг нее стал сгущаться, и голос Любы послышался уже будто издалека. Остро-пряно запахло шалфеем и мятой. Сухие репьи, точно живые, покатились по деревянным половицам. Ее веки отяжелели, а из груди вырвался надсадный стон.
– ...выливаю испуги, переполохи за пороги...
Сухая теплая ладонь коснулась ее щеки.
– ...Соседушко, батюшко, иди-ко к нам...
Варвара что-то промычала и стиснула зубы. Ее затрясло, руки-ноги стянуло на мгновение, а потом резко отпустило. Она приоткрыла глаза и увидела сидящего посреди комнаты черного кота. Желтые глаза его светились. Кот поднялся и пошел прямо на нее, приговаривая:
– На море на Окияне, на острове на Буяне, стоит вострой кол от земли до неба. Как на том колу вода не держится, так и на рабе божьей Варваре ни хвороба, ни испуг чтоб не держался...
Варвара зажмурилась и почувствовала у своих губ край какой-то посуды. Сквозь ноздри внутрь нее проник полынный запах и потек по венам, отчего тело стало легким и будто совсем невесомым. Горькая вода смочила губы и наполнила рот. Сглотнув, Варя всхлипнула и оттолкнула державшую посуду руку. Из глаз ее потекли горячие полынные слезы.
Она очнулась и поняла, что лежит на узкой кровати, укрытая одеялом до самого подбородка. Повернув голову, Варя увидела бабку Любу, а перед ней небольшую икону. Женщина три раза перекрестилась и кивнула:
– Очнулась? Хорошо.
За окнами светлело.
– Как я... А где?.. – хрипло прошептала Варвара.
– Что где? Запамятовала? У меня дома.
Варвара пошевелила ступнями. По телу разлилось сонное тепло. Еще совсем недавно она чувствовала тяжесть на своих ногах и точно знала, что это был черный кот. И во сне Варя боялась пошевелиться, чтобы не согнать его, потому что все это время он мурлыкал и тем самым убаюкивал ее.
– Кот здесь был... – пробормотала она и, выпростав руки, потерла виски.
– Кот? – удивилась Люба. – Нет у меня никакого кота.
Варвара сглотнула сухой ком в горле и прислушалась к себе. Она должна была ощущать горечь от бабкиного зелья, но испытывала лишь жажду.
– Сейчас чай будем пить. С малиной, – сказала хозяйка и коротко зевнула, прикрыв рот ладошкой.
– Я не понимаю... – Варвара завозилась, села и потерла грудь. Ее еще саднило, но кости уже не болели так, как это было еще совсем недавно. Она даже посильнее прижала ладонь, но тут же вскинулась и ахнула: – Егор! Господи... Я тут сплю, а он... Мне надо срочно... – откинув одеяло, Варвара слезла с кровати.
– На Огненном он, – сказала Люба и указала на стол. – Иди чаевничать. Поговорить нам с тобой надо.
– О чем? – хмуро усмехнулась Варвара. – О черном монахе? Считайте, что я его видела. И даже за ноги держала.
– Да какой монах, прости господи! – воскликнула Люба и схватилась за горячий чайник. – Вот ведь надсада! – она подула на обожженную ладонь. – Никто плохого не хотел. Вот те крест! – женщина перекрестилась. – Видела я, как машины-то из Прохоровки ехали. Егора в нашу тюремную больницу свезли. Знать, справятся.
Варины щеки вспыхнули. Заметив это, Люба улыбнулась:
– Глянь-ка, расцвела!
Хмыкнув, Варя прикусила губу и прищурилась:
– Зубы мне заговариваете опять, да? А между прочим, я ведь и череп нашла, и свечу. Что это по-вашему?
– Ладно, – махнула рукой Люба. – Коли слушать будешь, то всю правду тебе как на духу скажу.
Варвара нехотя кивнула и стала натягивать штаны. Люба разлила по кружкам чай.
– За несколько дней до твоего появления ко мне Гриша пришел. Сказал, что, мол, журналистка приедет. И надо для нее что-то интересное придумать. Чтоб, значит, с душой.
– С душой? – обомлела Варвара.
– Ну да. Эдакое... – Люба села и собрала невидимые крошки со стола. – Так-то у нас, сама видишь, ничего интересного. Кто к нам приезжает? Только на свиданки да посылку передать. И то редкость...
– Вы, что же, хотите сказать, что все это... – Варвара неопределенно помахала в воздухе руками, – там, в лесу, вы сами?!
Люба снова вздохнула.
– Погодите, а как вы вообще думали, ну... Я же... – Варвара задохнулась от охватившего ее смятения и негодования. – Ну и... вообще... Я же думала, что кости... что ритуал... что монах! Я же ночью в метель... А потом... Я же искать хотела!
– Так кто же знал, что ты такая взбалмошная! – шикнула на нее Люба. – Ну поездила бы ты по деревням с Ермоленко, с народом бы пообщалась. Мы б тебе историй разных порассказывали. У нас, знаешь...
– Знаю! – топнула ногой Варвара. – Берши по десять кило и грибы с мою голову! А Егор? С ним вы тоже вот так пошутили?
– Да не шутили мы, Варенька! – Люба прижала к глазам уголок шали. – Задание это твое редакционное, как нам объяснили. Мы и расстарались... А про Егора я ничегошеньки не знаю! Гришка-то, очертя голову рыщет вон на своей машине. Туда-сюда. Некогда словом перемолвиться. Одно знаю, поймали они того душегубца. А кто и что, мне неведомо.
Варвара надулась и вжала голову в плечи, едва сдерживаясь от того, чтобы не ляпнуть что-то непечатное в адрес Любы, Ермоленко и, главное, Семена Аркадьевича. Судя по всему, ко всему этому беспределу приложил руку и тот самый Патрикеев, который потом эту самую руку, или ногу, сломал.
– Это ж как надо было... Это ж! – Варвара, красная как рак, сжала кулаки и медленно проговорила: – А вы, бабушка Люба, значит, и не гадалка вовсе? Тоже притворялись, да?! Это вам про меня рассказали, так?! Про то, что я... У-у!
Гнев буквально сочился в каждом ее слове. Но Люба, отпив глоток чая, приподняла подбородок и посмотрела на нее спокойно и с достоинством:
– Гадалкой я никогда не была. Но людей насквозь вижу.
У Варвары затряслась нижняя губа и намокли глаза:
– И что же вы видите?..
– А то, Варюша, что будешь ты очень счастливой. Вот не допила настойку-то ночью, а так бы сама все и увидела. – Бабка Люба, оттопырив мизинец, подула на чай. – А то, понимаешь, коты ей всякие мерещатся.
От удивления Варвара приоткрыла рот и замерла.
– Муха залетит, – не глядя на нее, предупредила Люба.