— Стас! — женский голос заставляет обернуться.
Сафонова, чтоб её. А я уже забыть успел про существование наглой прилипалы.
— Ну, чего тебе? — спрашиваю без лишних церемоний. Желания разговаривать со Светкой целый ноль.
— Стасечка, — протягивает исковерканную версию моего имени, и руки загребущие сразу тянет, по предплечью гладить пытается, — хотела позвать тебя на тусу, которую я устраиваю на выходных.
Слушаю в пол уха, головой верчу, на деревья посматриваю — там интереснее.
— Так ты придёшь? — занудный голос заставляет обратить внимание на его владелицу.
— Нет! — отрезаю, не задумываясь.
Даже если бы она продолжала дружить с Яной, я ни за что не пошёл бы к ней на вечеринку. Ещё раз наступать на те же грабли? Спасибо, плавали, знаем.
— А почему? — опять тянет гласные, эффект ржачный, будто возле меня корова мычит.
Не понимаю, чего она ко мне привязалась? Разве других парней нет, которые могли бы по достоинству оценить её внешние данные? Фигура-то и вправду модельная. Но нет, ей не обломно за мной бегать, унижаться то и дело. Неужели чувство собственного достоинства отсутствует напрочь? И ведь посылал уже в дальние дали сто раз, а её ничем не проймешь. Что ж попытка не пытка, попробую в сто первый.
— Света, я не приду ни в выходные, ни в другое время. Перестань уже меня преследовать и живи своей жизнью! — выпаливаю на одном дыхании.
Девушка стоит неподвижно, потом резко отстраняется и говорит — не спрашивает.
— Это всё из-за этой дряни Лопуховой, — выплёвывает слова ненависти в адрес бывшей подружки, — одна радость — скоро её отчислят.
Теперь она смотрит на меня по-новому: её злобный взгляд лишён прежнего восхищения. Уже уйти хочет, но на этот раз я её останавливаю.
— Не понял, почему Яну должны отчислить? — я искренне удивляюсь и надеюсь, что это чистая ложь.
— А ты сам у неё спроси, или ещё у кого, пусть тебе расскажут за что «примерную» Яночку, — она показывает пальцами кавычки, — отчисляют. Может, тогда ты поймёшь, что она не такой ангелок, каким хочет казаться.
Блондинка уходит, так и не подавившись собственным ядом. А я стою и пытаюсь понять: правду она сказала или соврала, чтобы мне насолить? Хоть бы это было ложью, потому что Яна точно не заслуживает всех тех проблем, что сваливаются на неё в последнее время.
Спешу поскорее погрузиться в машину и уехать подальше. Возвращаться и искать опровержение словам Сафоновой не вижу смысла, найду, кому поручить это дело.
Визг тормозов и запах палёной резины заставляют в очередной раз убедиться — я давно не в себе. Хуже моего состояния то, что я пока не знаю, как исправить ситуацию. Но это только пока — я найду решение любым путём. Даже если Яна меня на карачках ползать заставит и вымаливать прощение, всё равно не сдамся. Главное, чтобы заставила, ведь пока она меня тупо игнорирует. Такое незнакомое ощущение — чувствовать себя пустым местом, но я, кажется, уже начинаю привыкать.
Глава 24
Не брат, а настоящее сокровище. И кому, интересно, повезёт с мужем? Утром в колледж отвозит, после обеда — домой доставляет. Чувствую, избалует меня, не смогу потом на автобусе ездить.
Правда, одногруппницы теперь новую тему для обсуждения нашли: Яна Лопухова катается на крутой тачке со взрослым красивым блондином. Первые пару дней от косых взглядов в жар бросало, боялась по сторонам смотреть. Всюду мерещилось, что все шушукаются и перемалывают мои кости.
Но потом как будто иммунитет стал вырабатываться: можно подумать мне впервой. Да в последний месяц меня только ленивый не обсуждал. Спасибо Мироновой, она и в том меня поддерживает.
— Ян, пожалей людей, у них собственная жизнь настолько скучна, что им хочется хоть кусочек от твоей отщипнуть. Вот и судачат направо и налево.
Успокаивает ещё то, что все эти разговоры не имеют под собой основания.
Правда, находятся некоторые особы, которые не ограничиваются пересудами за спиной, и торопятся продемонстрировать своё ехидство лично.
Сначала Мария Алексеевна настроение портит — напоминает, что я здесь надолго не задержусь. Вылавливает меня после химии и приказывает остаться. Да, это звучит именно как приказ.
Советует как можно скорее — буквально сегодня или завтра — зайти к директору и написать заявление на отчисление. Видите ли, летом не до этого руководству будет.
Я удивляюсь, причём сразу по двум причинам: во-первых, директор вместе с кем-то там ещё из администрации уехал на конференцию. Их нет уже неделю, а вернутся они только в пятницу. Во-вторых, если меня хотят отчислить, чего ради я должна сама заявления писать? Нет, я конечно, не сильна во всяких бюрократических проволочках, но всё же.
В общем, пытаюсь задать эти вопросы классной и тут же жалею. И не потому, что вопросы задаю, а потому что вообще на земле существую. Как она орёт. Никогда бы не подумала, что от крика реально могут стёкла ходуном ходить. Может, у страха глаза велики, и мне это видится, но они дребезжат так, словно вот-вот разобьются.
Короче, я обещаю все сделать как нужно и спешу ноги унести, пока цела. Тем более уже следующая пара начинается, опаздывать ох как не хочется.
Следом подлиза Смирнова — староста наша — пообщаться спешит. Подсаживается ко мне в столовой, пока я Катю жду. Надеюсь, аппетит мне не испортит.
— Что, Лопухова, парней меняешь как перчатки? — какое неординарное сравнение.
Не вступаю в перепалку, только посмеиваюсь, но Марину это задевает. Девушка начинает часто дышать, ноздри раздувает и зубами скрипит.
— Ты совсем обалдела, Лопухова? Тебя и так скоро отчислят, а ты всё веселишься?
— Марин, ты прежде, чем ко мне цепляться, сохраниться не забыла? — сама напрашивается, пускай потом не жалуется.
Последние события действительно сделали меня сильнее. Да и страха перед всякими выдрами поубавилось.
— Да я… да ты…
— Ну? — поторапливаю девушку.
Пока она слова подберёт, у меня чай остынет.
— Дура! — выдавливает Смирнова, видимо ничего более оригинального не может придумать.
— Очень приятно, а я думала, тебя Мариной зовут.
Староста подскакивает со стула, который тут же занимает Миронова.
— Что происходит? — Катя, как обычно, сдержанна.
— Да вот, пытаюсь объяснить Марине, что дефекты мозга тоналкой не замажешь.
Смирнова звереет окончательно, пинает ногой стол, чем хуже только себе делает. Столы здесь что надо, просто так не сдвинуть. Бросив на меня очередной лютый взгляд, девушка вихрем уносится из столовой. Мы с Катей, не сговариваясь, синхронно отхлебываем по глотку чая, смотрим друг на друга пару секунд, а потом дружно смеёмся. И когда успели стать такими стервами?
— Ой, Янка, ну и язык у тебя, — у Мироновой приступ смеха заканчивается, — ты и раньше была приколисткой, а сейчас словами расстрелять можешь.
— Ай, — машу рукой, — с такими учителями и не тому научишься, они…
Пока я разглагольствую, взгляд Кати перемещается за мою спину и застывает, словно она приведение увидела. Хотя нет, неудачное сравнение, приведение она вряд ли испугается. А вот шеф-повар ресторана, в котором она работает, может вызвать у неё схожие эмоции.
— Я могу присесть? — мягкий баритон заставляет вздрогнуть и застыть в таком положении. Теперь на меня паралич нападает: руки и ноги не шевелятся, язык тоже онемел. Одни ресницы функционирует без перебоев, и на том спасибо.
Гронский. Ну почему этот парень никак не оставит меня в покое? Неужели мало ему других девушек, зачем именно я понадобилась? Лучше бы он мимо ходил с видом, что не замечает в упор. Так я могла бы злиться на него заслуженно. А всё эти жалкие попытки поговорить заставляют меня всё больше сомневаться в правдивости выводов, которые я сделала.
— Ты слышала? — обращаюсь к подруге.
— Что? — Катя вскидывает брови.
— Звук какой-то странный, на кулдыканье похож.
— На чего? — Катя ещё больше удивляется, подаётся вперёд.
— Ну, так называется звук, который индюки издают. Не слышала?
За моей спиной недовольно хмыкают, а Катя вот не въезжает. Минута проходит прежде, чем она понимает, что к чему. Долгая мучительная минута: я и подмигиваю, и глаза выпучиваю — бесполезно.
— Значит, я индюк? — Гронский изволит предстать передо мной собственной нескромной персоной.
— Ну вот, опять. Откуда в колледже живность завелась? — я не сдамся так просто.
Катя чаем давится, а наглец, которого я теперь по имени не называю, прищуривается и начинает меня изучать. Рассматривает так, словно впервые видит.
Закончив блуждать взглядом по моему лицу, парень обращается к Мироновой.
— Екатерина, — ого, Гронский может быть вежливым? — меня тут не замечают, помогите подруге прозреть. Представьте нас, пожалуйста.
Ну, надо же, сама тактичность. Прямо рыцарь без страха и упрёка пожаловал, дамы, падайте в обморок от такой обходительности.
— Гронский, — рявкаю на шута, пока Катя раскрытый от удивления рот пытается вернуть в исходное положение, — самооценку снизь, а то не соответствуешь!
Наглец хмурит лоб: не нравится ему мой новый стиль общения. Хочет обратно пусечку-Яночку? Не дождётся, сам меня такой сделал.
— Давай! Поговорим! Спокойно! — как же тяжело ему переступить через себя, слова вон с трудом выдавливает.
— Гронский, тебя как послать? Честно или интеллигентно? — я сама любезность, даже право выбора предоставляю.
Пока мы буравим друг друга взглядами, Катя начинает скучать, хватает сумку, поднос с пустой посудой и пытается ускакать.
— Ян, я в аудиторию — осведомляет мрачно.
— Стоп! — слишком громко получается, за соседними столами студенты оборачиваться начинают. — Я с тобой!
Подскакиваю с сумкой наперевес, собираюсь тоже поднос отнести, но парень меня перехватывает. В руку впивается — что за мода вечно за руки меня хватать? Пытаюсь стряхнуть цепкие клешни, но кое-кто упёртый оказывается.
— Ян, давай не будем цирк устраивать, просто спокойно поговорим. Прошу.