— Даже и не пытаюсь тебя отговаривать, но зачем тебе так нужно это выяснять? Твоя мачеха — не юная девица. Твой отец умер уже немало лет назад…
— Зачем? А затем, что это не кто-нибудь, а Эла. Я не допущу, чтобы она стала добычей волков из светского общества. Можешь мне поверить. Я знаю, что это за люди.
Естественно. Он ведь и сам был из их числа.
Маркус продолжал:
— Я видел, как на нее смотрят в светском обществе. Я не позволю, чтобы ее оскорбляли и перемывали ей косточки после того, как какой-нибудь мужчина поразвлекается с ней, а затем отшвырнет ее от себя.
Колин кивнул, чувствуя какое-то отчуждение: он как будто бы смотрел на эту сцену со стороны, причем с большого расстояния, а не был участником комического разговора двух мужчин.
— А что ты предпримешь после того, как найдешь этого типа? — Под «этим типом» Колин, получалось, имел в виду самого себя. Ситуация и вправду была комической. — Что тогда?
— Я заставлю его осознать, что он выбрал совсем не ту леди для любовных утех и что ему следует держаться от нее подальше.
И поскольку он являлся герцогом Отенберри и в общем-то мог произвести впечатление, его послушаются. Таким было его предположение. Однако он не знал одной вещи. Он не знал, что они говорят сейчас не о ком-нибудь, а о нем, Колине. Маркус полагал, что говорит о каком-то денди, который будет трястись от страха, когда Отенберри бросит на него сердитый взгляд.
— А если этот мужчина не захочет держаться от нее подальше?
Колин понимал, что подобное стало для него чем-то невозможным. Ему уже казалось, что его и Грасиэлу соединяет какая-то невидимая нить. Нить, которая была покрепче цепей Прометея.
— Ну, тогда я объясню это ему еще более доходчиво.
Маркус разжал пальцы руки, лежащей на подлокотнике дивана, и затем сжал ее крепко в кулак. Колин в ответ на этот однозначный жест кивнул:
— Понятно.
Теперь была уже его очередь уставиться на огонь в камине. Возможно, ему действительно нужно попытаться подавить в себе свое страстное увлечение Элой. Отенберри это его увлечение уж точно не одобрит.
Однако его с Элой уже связывала невидимая нить. Нить, порвать которую невозможно.
Маркус глубоко вздохнул:
— Впрочем, это все, по моему мнению, в любом случае не имеет большого значения.
— Что ты имеешь в виду?
— Она уезжает.
Колин замер. Пальцы, обхватившие колено, сжали его с такой силой, что их кончики побелели.
— Уезжает? — спросил он, заставив себя говорить спокойным голосом.
— Да. Она завтра возвращается в поместье. И я сомневаюсь, что этот ее поклонник поедет туда вслед за ней.
Немного поразмыслив, Колин все-таки решил забраться по стене на балкон ее спальни.
Это была крайняя мера, но из-за новости, которую он узнал от Отенберри, Колин решил, что настало время для крайних мер. Хотя он, наверное, уж слишком все драматизировал: вопрос ведь не состоял в том, что он уже никогда ее больше не увидит. Однако если Грасиэла решила уехать в поместье так поспешно, то она делала это по той причине, что хотела удрать от него, и одному только Богу будет известно, когда он с ней снова увидится. Может, только через несколько месяцев.
К тому времени она станет такой же решительной и непреклонной, как какая-нибудь каменная статуя. Она станет настоящей герцогиней Отенберри, которая полностью держит себя в руках и уже ни за что не поддастся его чарам и уговорам. Она навсегда станет для него недоступной. Колин знал это так же точно, как и то, что солнце восходит на небосклон по утрам. И мысль об этом была для него невыносимой.
Он не мог допустить, чтобы это произошло.
Колин, конечно же, еще никогда не бывал в личных покоях герцогини, однако он знал этот дом достаточно хорошо для того, чтобы разобраться, где они находятся.
Он стал карабкаться вверх, цепляясь пальцами за углубления между холодными кирпичами, покрытыми побегами плюща. И только луна освещала ему путь.
К тому моменту когда он добрался до балкона, его сердце уже колотилось как бешеное… Но не потому, что карабкаться вверх по стене было трудно, — оно колотилось от предвкушения того, что он сейчас снова увидит Грасиэлу. Побудет с ней наедине. По крайней мере, окажется в ее спальне. Мысли об этом сейчас всецело занимали его ум.
Он перекинул ногу через перила балкона и, перебравшись через них, ступил на пол ногами, обутыми в сапоги. Тяжело дыша, молодой человек стал рассматривать закрытые застекленные створчатые двери. С поверхности блестящих темных стекол на него смотрело его расплывчатое отражение, и это вызвало некоторое замешательство. Колин отчетливо почувствовал, что совершает нечто предосудительное.
«Именно так — ты совершаешь нечто предосудительное», — сказал его внутренний голос. Заставив этот голос заткнуться, он взялся пальцами за щеколду и, повернув ее, открыл дверь.
Комната была погружена в темноту, нарушаемую лишь слабым свечением огня, постепенно затухающего в камине. Колин оставил за собой дверь балкона открытой, тем самым позволив ночному воздуху проникнуть в комнату, а лунному свету — освещать его путь к огромной кровати, стоящей в центре спальни.
Он всегда полагал, что его собственная спальня чересчур уж большая. В своей жизни Колин спал сначала в детской комнате родительского дома, а затем — в комнате в Итонском колледже, которую он делил с другими юношами. Окончив колледж, он вернулся домой и стал спать в огромной спальне, которая когда-то принадлежала его отцу, но и она не могла сравниться по размерам вот с этой спальней. В окружающем его полумраке ему казалось, что сводчатый потолок находится бесконечно высоко.
Он пошел к кровати, видя на ней очертания укрытого одеялом тела. Нет, не просто тела — тела Элы.
Он остановился у края кровати и окинул ее взглядом. Женщина лежала к нему спиной, а потому он не мог видеть ее лица. Ему были видны только ее бок и темные пряди волос. Они были похожи на чернила, разлитые на белой простыне.
Ему так захотелось обнять Элу и приподнять ее, что у него зачесались ладони. Но Колин не стал к ней прикасаться. Он пришел сюда не для того, чтобы тискать и ощупывать ее спящую, как какой-нибудь ночной хищник, набрасывающийся на женщин тогда, когда они наиболее беззащитны.
Он прокашлялся и тихо позвал:
— Эла!..
В ответ — тишина. Женщина даже не пошевелилась. Ну да, он ведь позвал ее слишком тихо. Ее имя, можно сказать, отчетливо прозвучало лишь в его собственном мозгу.
Но тут вдруг она зашевелилась и, перевернувшись на спину, натянула на себя одеяло до самого подбородка. Только в этот момент он почувствовал, что ему в спину тянет холодом из открытой двери балкона.
Отвернувшись от кровати, Колин направился к двери и закрыл ее, а затем подошел к огромному камину и пошевелил кочергой тлеющие угли. Он также добавил в камин несколько поленьев, надеясь, что огонь снова разгорится и в спальне Элы станет тепло.
Отойдя от камина на пару шагов, он понаблюдал, как поленья сначала задымились, а затем начали гореть.
Раздавшийся позади него тихий шум заставил его резко оглянуться как раз в тот момент, когда какой-то предмет уже вот-вот должен был долбануть его по голове.
Глава 12
Колин молниеносно отклонился в сторону, и этот предмет просвистел возле самого его уха. Колин, машинально проводив его взглядом, увидел, что это подсвечник. Подсвечник с грохотом упал на пол.
Снова повернувшись в сторону кровати, Колин выставил руку, чтобы защититься от Элы, которая надвигалась на него, вооружившись другим подсвечником.
— Эла! Прекратите! Это я!
Она либо не поняла его слов, либо попросту их проигнорировала и, замахнувшись подсвечником, попыталась нанести удар. Колин перехватил руку женщины и крепко вцепился пальцами в ее сжатый кулак.
— Пустите! — крикнула она, пытаясь вырваться.
— Эла! — громко повторил он, силой выхватывая подсвечник из ее руки.
Бросив затем подсвечник на толстый ковер возле их ног, он обхватил ее рукой за талию и притянул к себе.
Ее тело было податливым и приятным, и ее объятия показались ему удивительно знакомыми. Знакомыми, но при этом неизведанными. Ему захотелось ее познать. Захотелось проникнуть внутрь нее и узнать ее так хорошо, как он знал самого себя.
— Колин!
Ее темные глаза поблескивали, словно драгоценные камни, в свете танцующих языков пламени. Она довольно долго смотрела на него пристальным взглядом, а затем спросила:
— Что вы делаете здесь, в моей спальне?
Она уперлась своими маленькими ладонями ему в грудь и стала отпихивать его, отклоняясь при этом назад.
Его взгляд скользнул вниз и остановился на мягкой ткани, покрывающей ее роскошные груди. Ее темные соски довольно четко проглядывали через эту ткань. Ночная рубашка у нее была не очень-то открытой: в ней не имелось даже и намека на вырез, и вся кожа ниже горла была спрятана. Рубашка эта была скроена отнюдь не для того, чтобы делать женщину соблазнительной, но тем не менее это был самый провокационный предмет одежды из всех, которые он когда-либо видел на женщине.
— Мне сообщили, что вы завтра уезжаете.
При этих словах она перестала толкать его в грудь и замерла.
— И это заставило вас вломиться в мою спальню посреди ночи? — возмущенно спросила она. — Как вы вообще сюда пробрались? Петли на моих дверях всегда скрипят, и это разбудило бы меня.
Она чиркнула взглядом по сторонам, словно бы пытаясь найти потайную дверь.
— Я попал сюда через окно.
Ее взгляд переместился на закрытые двери балкона.
— Но я же нахожусь на втором этаже! — воскликнула она.
Он пожал плечами:
— Я взобрался вверх по стене.
— Вы могли свернуть себе шею.
— Могу заверить вас, что, будучи мальчишкой, я забирался и на бóльшие высоты.
— Вы уже не мальчик.
Он широко улыбнулся.
— Как любезно с вашей стороны, что вы наконец-то это заметили, — насмешливо проворчал он.