Все получилось, и это, собственно, и дало возможность познакомиться и с Колядой, и с Машьяновым, и с Колесниковым. Но как-то ближе всего сошлись с Машьяновым, просто это был основной период строительства, Колесников пришел, когда мы уже практически заканчивали. И с Колядой все время.
Так вот, Машьянов несколько интересных вещей рассказал. Я уже говорил, что Косыгин раз в квартал три дня уделял директору комбината и работал только с ним. А к тому времени Норильск перевели на газ. Нашли газовое месторождение, построили газопровод, большой, 40 километров. И перевели на газ всё, и промышленность, и жилье. Ну и появилась реальная опасность, что если не дай бог газопровод выйдет из строя, то Норильску просто смерть. И вот Машьянов рассказывает: значит, когда я был у Косыгина, я ему говорю, что надо бы трубы на вторую нитку. А Косыгин мне отвечает:
– Ты что не знаешь, где мы трубы берем?
– Знаю, в Швеции и в ФРГ.
– Ну, набери тонны полторы платины сверх плана и получишь трубы.
А дальше рассказ Машьянова: ну что, я вернулся, ну поскребли мы тут по сусекам, нашли полторы. Полторы тонны платины сверх плана! И, действительно, так оно и было, и построили вторую нитку газопровода.
Кстати, когда строили вторую нитку, был интересный эпизод. Уже начали активно ехать стройотрядовцы. Мы когда ездили на целину – это комсомольская путевка, энтузиазм, даешь целину, какие там деньги. А в 70-е годы стройотряды ездили зарабатывать, причем туда, где мало платили, они не ездили ни фига. И приехали москвичи, по-моему, МАИшники и кто-то еще, не помню, не хочу врать. У них процентов тридцать в отряде было молодых преподавателей, ну и студенты-старшекурсники, малышню они не брали. И в качестве одной из работ, которую им предложили, покрасить газопровод. А это труба диаметром 1200 и протяженность 40 километров, деньги очень хорошие платили за окраску.
И я наблюдаю картинку, как стройотрядовцы красят газопровод. Они пытались валиками, кистями, щетками, принимать-то у них принимали правильно, чтобы халтуры не было. Медленно, не успевают, очевидно не успевают. И вот я наблюдаю картину, как раз в наш приезд. Становится мужик, на него надевают телогрейку застежками на спине, на пузо наливают краску, которой надо красить, он ложится на трубу, обхватывает ее руками и ногами, а два мужика его тянут по этой трубе, скорость замечательная, прекрасно окрашивает. Творческая мысль и там дала себя знать.
Говоря о газовиках, хочу короткий случай с осетром рассказать. Я уже был замкомандира полка, по рации выходят вертолетчики: Савелий Борисович, мы на футбольное поле подсядем, передачку тебе везем, подошли кого-нибудь забрать. Они сели, мешок выкинули и улетели. А я подошел глянуть, смотрю – живой осетр лежит, здоровенный, под два метра, не меньше. И спит. С бойцом принесли его домой, в ванную кинули – у нас уже была квартира в кирпичном доме, я построил два кирпичных дома – и я себе на службу. Минут через 40 телефонистка мне говорит, товарищ майор, жена звонит. Мне жена сроду никогда не звонила на службу. Не заведено, и она это хорошо знала. Ну раз звонит, наверное же, что-то случилось. Я спрашиваю, что такое – скорее иди домой.
Думаю, дело плохо, надо идти. Прихожу, открывает дверь любимая Галина Александровна, мокрая с головы до ног, в руке у нее топор.
– Иди сам с ним разбирайся!
Я говорю: «С кем разбираться?»
– Со своей рыбой!
Захожу в ванную – а я как кинул этого осетра, он там в воде полежал, очухался, и начал плескаться. Ему плавать захотелось, в результате, вся вода, что была в ванной, оказалась на потолке, на стенах, в ванной было сухо. А он там скачет.
Я ей говорю: «Тоже мне, не знаешь, как с рыбой обращаться. Дай молоток».
Дала молоток, я его по голове тресь. А он хоть бы что, еще больше скачет. В общем, я колотил минут 15, ноль внимания. Тогда я позвонил прапорщику, Саше Тетеркину, говорю, Саша, тут осетр не хочет подыхать, помоги.
Он такой спокойный, высокий парень. Пришел, шило в руке, больше ничего, куда-то кольнул – и всё, осетра не стало. Ну а потом я стал разбираться, что же случилось? Мне его привезли вроде спокойного, а потом он мне устроил. Оказывается, для того чтобы осетр сохранился, надо, чтобы он был живой. Так, чтобы он был живой, они отработали такую технологию: они брали вату, макали в спирт и запихивали ему под жабры. Он напивался и просто балдел и спал. Пьяным сном. А тут он попал в воду, протрезвел и решил, что пора поплавать.
Охотники
– А вообще охота – это особая статья в Норильске. Конечно, очень много оленей. Северных оленей, их никто не считал. Был у меня знакомый парень, директор совхоза оленеводческого, он окончил Ленинградскую сельхозакадемию. Я когда приехал, у него уже был орден Трудового Красного Знамени, было ему лет 25–26, не больше. Пока я там был, он получил орден Ленина за увеличение поголовья оленей в его совхозе. А потом приехала какая-то ревизия и говорят, давай посчитаем твоих оленей. А когда начали считать, выяснилось, что где его, где не его, никто не знает. Ну, пришло стадо вот диких, они и их посчитали, не пришло – они их не посчитали. А стада по 300 голов, по 500 голов. Громадные. Сначала у него орден хотели отобрать, потом какие-то мужики подогнали диких, и все сошло.
На охоту ездили часто. Это общая болезнь была. Оленину мы заготавливали семь-восемь тонн. И ее с удовольствием ели в том числе бойцы, довольно приличное мясо. Хорошая оленина, хорошо приготовленная – ну молодая телятина, это уж точно.
Имелась и команда промысловиков, которая профессионально этим занималась.
Азарт был, конечно, совершенно невероятный, именно азарт, другого слова не подберешь.
В один из дней звонит мне начальник тыла дивизии ПВО Больших, полковник, ответственный человек. В Норильске стояла специальная дивизия ПВО, прикрывала Норильский комбинат. Оно того стоило, там надо было бы – и армию посадили бы. И вот он говорит мне: караул выручай, прилетел главком ПВО, товарищ Батицкий, маршал Советского Союза, и сказал, что хочет поохотиться на дикого кабана. В тундре кабанов не бывает, вообще не бывает. Ну как класс их нету. А Батицкий сказал – хочу на кабана. Выручай.
Созвал я прапоров, пошли мы на свою свиноферму, выбрали кабана, покрасили его в дикий цвет, они полосатые такие, черно-серые полосы, они мне сказали район охоты, мы кабана туда за ногу привязали, кабан стоит. У Батицкого вертолет, прилетел он.
Загонщики мои там, все, охота по полной программе, флажки там, хрен те что. Ему карабин, он ба-бах, кабан хрюк, и все. Ну, расстояние метров 50, может 70 – пока Батицкий до кабана шел, мои прапоры его разделали, шкуру содрали и в ящик упаковали. Он пришел, так обиделся. Я, говорит, хотел с ним сфотографироваться. Всю охоту испортили. А мы потом ржали, что, если бы он узнал, на кого он охотился, он еще больше обиделся бы. Так что вот такая охота была.
Вообще, в Норильске природа вроде и суровая, а с другой стороны очень разнообразная. Лето короткое, но за это короткое лето куча всего вырастает. Грибы в невероятном количестве, просто невероятном, ни одного ядовитого гриба там, пресса специально писала. Рюкзак за час собирал. Ягоды много было, очень много. Есть очень красивые цветы. Называются они жарки, таких я больше нигде не встречал, они такие огненно-оранжевого цвета. Все цветы там со своей спецификой, у них нет ножек. Ромашка растет вот, ромашка с лепестками, а ножки нет, она такая манюсенькая-манюсенькая. Времени не хватает ножке вырасти, и они начинают цвести сразу. Много клюквы, много голубики, много костяники.
И очень интересная охота зимой. Были там промысловики, которые жили за счет охоты. Ну вот в ту пору сдать в ресторан неощипанную куропатку – 50 копеек, ощипанную – 1 рубль. Мужики приносили по 100 куропаток и больше. Сколько в рюкзаки влезет, столько и носили. И они мне показали, как они охотятся. Они делали в снегу лунки бутылкой. Получается глубокая узкая лунка. И в каждую лунку они бросали по две, три, четыре ягодки клюквы, и шли себе. Лыжню как-то помечали, чтобы не потерять. На следующий день они шли по этой же лыжне и собирали куропаток. Почему они их собирали? Куропатка идет по снегу, видит – ягода лежит. Она лезет за ягодой, так вот до ягоды она долезала, а назад из лунки выбраться не может и замерзает. И охота заключалась в том, чтобы прийти, повыдергивать их из лунок в рюкзак и пойти продать.
Но главные охотники на Севере – это медведи. Они на суше почти не живут, они живут на дрейфующих льдинах, там и кормятся, в основном нерпой. У медведей совершенно уникальный нюх, по рассказам, они унюхивают нерпу на расстоянии тридцати километров.
Но к нерпе же надо подобраться, потому что нерпы медведей тоже хорошо чувствуют. И я вот наблюдал такую картину: весна, когда нерпы продувают лунки и выползают на лед, медведь с подветренной стороны, чтобы его запах не дошел до нерп, подкрадывается к ним.
Где прибрежный лед становится дыбом, он за него прячется и выглядывает, ждет, пока набирется с десяток нерп и они начинают дремать. Тогда он быстренько-быстренько бежит в сторону лунки, метров 50, не больше, пробегает, падает на лед и, чтобы его не заметили, маскируется. Так он со снегом сливается, ну практически невидимый, но у него черные глаза и черный нос. И вот медведь лапой закрывает себе нос и глаза и лежит ждет, пока нерпы успокаиваются. Потом он одну лапу сдвигает, чтобы один глаз видел – ага, лежат – ладно, открывает вторую лапу, и очередной бросок метров на 50.
А вот когда до лунки остается метров 50 или меньше, он тогда уже не прячется, а вскакивает и со всей силы бежит. И бежит он не к нерпам, нет – он бежит к лунке, садится на нее – и тогда он король, нерпам деваться некуда. В воде он их вряд ли поймает, они прекрасно плавают, а на льду медведь главный. Сидя на этой лунке, себе выбирает покрупнее или пожирнее, что ему там больше нравится.
А лунки эти нерпы продувают, когда море покрывается льдом. На берегу они жить не могут, им надо кормиться рыбой, поэтому они в воде. И вот они собираются стаями по 10–15 нерп и снизу на лед дышат. Они же дышат легкими, это значит теплый воздух, и так они продувают лунку, через которую с разбега выпрыгивают на лед. Особенно это часто встречается, когда наступает весна и появляется солнышко – вот тогда нерпы делают очень много лунок, выползают на лед, отдыхают, дышат, наслаждаются.